По-моему, только слепой не увидит мое личное (хотя причем здесь личное?) мнение в раскрытых выше пунктах с 1 по 6. Давайте уже по существу. Наличие цитат — далеко не всегда свидетельство собственной мыслительной импотенции, нередко цитаты — лишь инструмент для большей яркости и точности выражения мысли.
4. Как классическая научная рациональность, так и представители школы естественного права верят в возможность создать искусственный язык математики, который сам по себе ничего не привносит в содержание знания, не влияет на него, а лишь точно и полно выражает содержание знания. Иными словами, здесь абсолютно некритичное отношение к проблеме языковой представленности научного знания.
5. Как и классическая научная рациональность, так и многие представители школы естественного права полагают, что законы устройства природы и законы устройства разума человека и законы устройства общества в своих принципах едины. Отсюда считается, что вполне возможно переносить методы из естественных наук в правоведение, а критерии научности знания считаются одинаковыми как в естественных, так и в общественных науках. Еще нет понимания специфики объекта в социальных исследованиях. Цель науки — выявление таких законов, которые по своей причинно-следственной природе такие же — что в физике, что в праве. Отсюда и идеализация природы: естественное право, естественная философия, естественная религия. Природа — и объект познания, и совершеннейший образец устройства общества.
6. Как и классическая научная рациональность, так и школа естественного права всецело полагаются и верят в разум, его познавательные способности. Все устройство природы и общества считается разумным, законы мышления тождественны законам устройства мироздания — и именно поэтому, как верит интеллектуальная элита того исторического времени — и удалось путем рациональных суждений построить такие механизмы, которые демонстрируют свою работу в мире, что свидетельствует о тождестве законов мира и мышления. Отсюда — безграничный рационалистический оптимизм: нужно просто просветить светом естественного разума сознание, на его основе познать законы устройства природы человека и общества, затем их легализовать, позитивировать, т.е. закрепить в законодательстве — и в кротчайшие сроки жизнь качественно изменится к лучшему. Именно этот рационалистический оптимизм стал идейной основой французской революции.
Если бы последователи «теории» естественного права обладали научной рациональностью в классическом смысле, то для проверки своей «гипотезы» (Вы об этом писали ранее) обратились бы к результатам исследований в области антропологии с тем, чтобы подтвердить существование традиционных обществ, основанных на формальном равенстве, индивидуальной свободе и неотъемлемых правах их членов.
Не стоит путать классическую научную рациональность и познавательные установки философии позитивизма и исторического материализма. И именно из этих позиций предъявляет претензии к представителям школы естественного права В.М. Сырых, которого я цитировал и который придерживается позиции исторического материализма.
В чем именно усматривается научная рациональность в классическом смысле?
Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» следующим образом описывал эпоху господства рационализма в философском сознании и школы естественного права — в сознании юридическом: «Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего. Это было то время, когда, по выражению Гегеля, мир был поставлен на голову, сначала в том смысле, что человеческая голова и те положения, которые она открыла посредством своего мышления, выступали с требованием, чтобы их признали основой всех человеческих действий и общественных отношений, а затем и в том более широком смысле, что действительность, противоречащая этим положениям, была фактически перевернута сверху донизу».
«Раз дошли до сознания, что единственным орудием познания является человеческий разум, – указывал Ф.В. Тарановский, – то отсюда неизбежно следовало, что нет и не может быть никакого иного знания кроме добываемого методической познавательной работой человеческого разума».
Рационалистический метод школы естественного права второй половины XVII–XVIII столетий кладет в основу своего метода математическое естествознание Нового времени и основывается на убеждении, что разум является единственным объективным источником познания. Поскольку научная революция в естествознании убедительно продемонстрировала, что при помощи индивидуального разума люди в состоянии приобретать объективные, работающие на практике знания о внешнем мире, постольку это вело к признанию подобия между познающим разумом субъекта и законами устройства познаваемого объекта. Следовательно, просвещенный разум человека представляет способен правильно, предельно точно и полно выражать законы мироздания, и в нем уже изначально заложена способность к объективному и полному знанию универсальных законов природы и общества. Такое потенциальное знание необходимо лишь вскрыть и довести до ясного и отчетливого сознания при помощи правильного пути рассуждения.
Началом такого рассуждения, как и в математике и физике, его отправными точками служат самоочевидные истины, или аксиомы – суждения, истинность которых очевидна для разума, и потому они рассматриваются как не требующие доказательств и даже не могущие быть доказанными. Содержание таких аксиом составляют элементарные понятия, из которых делается последовательный ряд выводов (дедукций). Каждое из выводимых положений подлежит специальному доказательству – демонстрации. Областью же наиболее совершенного применения данного дедуктивно-демонстративного метода познания виделась рационалистам математика, в особенности геометрия.
Аксиомой, положенной в основу системы права представителями школы естественного права, выступил неразложимый элемент, «материальный атом» общества – индивид (individuum – неделимый). Соответственно, из свойств природы индивида дедуктивно должна быть выведена вся система естественного права, которая и стала считаться единственно научной и в этом своем качестве противопоставляться ненаучным догматическим построениям представителей позитивной юриспруденции.
Н.Н. Алексеев указывал, что в учениях юснатуралистов нового времени «естественное право в объективном смысле этого слова превращается в сумму естественных законов в смысле точного естествознания; естественное субъективное право становится проявлением естественных сил. Наиболее крайние направления подобного естественно-правового натурализма стремятся истолковать правовые явления как явления чисто механические, как род социального движения и его математически определяемых законов. В этих толкованиях впервые находит свое философское обоснование идея «вечности» и «всеобщности» естественно-правовых законов как подлинных законов природы».
Е.В. Спекторский указывал: «Под влиянием рационализма естественное право разумелось как право разумное, столь же всеобщее, необходимое, самоочевидное, незыблемое, вечное, как и чистый разум; право, которого не надо искать или придумывать; право, которое каждый человек открывает в чистом роднике своего сознания; право, которое надо только провозгласить и применить».
Поскольку юснатуралисты были убеждены, что универсальные императивы естественного права изначально содержатся в индивидуальном разуме, который необходимо лишь методологически правильно «осветить», постольку природа человека воспринимается представителями школы естественного права как неизменная «естественная» данность, принадлежность каждого человека по факту рождения.
Именно поэтому в предмет исследования рационалистических концепций естественного права не входят вопросы о происхождении, генезисе, социокультурной динамике природы человека. Последняя охватывалась индивидуальным человеческим разумом, способным вывести объективно существующие инвариантные в социокультурном и историческом отношении законы.
Итак, какие идеи лежат в основании познавательных установок школы естественного права.
1. Правоведение должно стать наукой, т.е. должно быть построено по образцу математики и естественных наук. Это значит: следовать той парадигме, которая сформировалась и продемонстрировала свою эвристическую ценность в науках естественных. «Парадигма» следующая: исключение метафизического, трансцендентного и иррационального (сверхъестественного) из предмета исследования; формирование знания на основе не подлежащих доказательству самоочевидных истин — аксиом; вывод из этих аксиом путем дедукции более конкретных положений — как в геометрии; в качестве аксиом выступают элементарные понятия — как и в физике, сложносоставные объекты делятся для научного исследования на элементарные объекты (общество рассматривается как механический агрегат и аналитически раскладывается на социальные атомы — индивиды); основные способы проверки гипотез — это наблюдение и эксперимент (Так, помещение индивида, освобожденного от всех культурных и исторических акциденций в естественное состояние — это и есть, по Гоббсу, мыслительный эксперимент); как естественные науки изучают природу, так и юристы должны вывести из природы человека и общества правильную, разумную систему права, которая — в отличие от догматических построений юристов позитивной школы — не зависит от воли людей, т.е. необходима, универсальна, поскольку соответствует законам разума, неизменна, как неизменны законы физики, точна, как точны истины математические; язык подлинно научного правоведения должен стать искусственным языком математики, а метод науки правоведения должен быть таким же формализованным, процедура исследования алгоритмизирована, как и в естествознании.
2. Как и все представители классической научной рациональности представители школы естественного права верили в то, что научное знание — это точная и полная фотография действительности, что научное знание в точности отражает тот фрагмент действительности, которые она изучает, во всем многообразии его связей и отношений. Иными словами, знание научное рассматривается как «покоящееся» в объекте, а не конструируемое самим субъектом познания, ученый — своего рода рудокоп, который должен, не привнося никакой своей субъективности, «выкопать» научное знание из объекта и явить научной общественности в форме «зеркального образа» объекта. Классическая научная рациональность и школа естественного права в лице многих ее представителей, особенно в 18 столетии, верит в возможность достижения позиции «абсолютного наблюдателя» в процессе познания: ученый может принять такую позицию, которая бы исключала из процесса познания любое проявление его субъективности.
3. Как и в классической научной рациональности, так и в школе естественного права убеждены в том, что метод научного исследования «прозрачен», т.е. он не привносит ничего по содержанию в результат познания, не создает научное знание, а лишь служит инструментом его «добычи». Иными словами, классическая научная рациональность верит, как и школа естественного права, в возможность на основе разума вывести такой «прозрачный» инструмент, затем приспособить его для исследования предмета науки и полностью при помощи такого метода овладеть всем масштабом научного знания. Вот такой вот методологический оптимизм. Такой метод представители школы естественного права находили сначала в методе геометрии, затем — в методе классической механики.
Ну если Вы «и чтец и жнец и на дуде игрец», то вот, например, можете порадовать меня заметками на следующие темы: «Философское самоопределение и научное исследование права» или, скажем, вот такую тему раскрыть:
«Метафизические идеи и научные конструкции в правоведении» или вот еще одна, весьма любопытная, для Вас, наверное, пару раз плюнуть: «Роль философских спекуляций в правоведении».
Предлагаю Вам написать такую заметку. Хотел прочесть хоть одну Вашу заметку, а оказалось, что у Вас нет ни одной. Напишите — и мы на время поменяемся местами: я ее разберу критически, а Вы мне по возможности ответите. А многим людям, скорее всего, будет это интересно.
Антон, я не буду вступать в дискуссию о понятиях качества и отношения и о понимании качества с позиции различных философских подходов. В правоведении всегда было, есть и будет различие между доктриной, установлениями, правовой идеологией, заключенной в них, с одной стороны, и тем, что юристы социологического направления называли «правом в действии», «живым правом» и т.п. Согласен, что заметка выиграла бы от иллюстрирующих примеров, но есть заметки, которые проясняют суть различного понимания независимости судов, пытаются разъяснить идеи, принципы, объяснить те доктринальные позиции, которые имеются в зарубежной правовой системе. Прошу именно так и воспринимать данную заметку — со всеми недостатками и достоинствами такого подхода. Зависимость судебной власти в Англии по вопросам, связанным с внешнеполитической деятельностью, определенно есть, но все же моя цель была несколько иной.
Уважаемый Владислав Мусинский, я тоже думал, как же правильнее перевести, «скандализация суда» лежит на поверхности, но совершенно не по-русски звучит, хотя — как Вам удобнее, главное, чтобы мысль была понята, термины вторичны в этом плане.Я в курсе, что фунты, просто нужного символа в свое время не нашел, за что прошу меня великодушно простить.
Антон, постараюсь кратко отвечать на ваши утверждения и вопросы.
… одному богу известно, что такое практическая юриспруденция
Ну почему же одному Богу? Есть разные подходы у юристов…
… Вы постоянно смешиваете философию права и т.н. юридическую науку
Я так и не понял, на каком основании Вы сделали такой вывод? Я разве где-то в философско-правовых заметках писал, что я занимаюсь развитием юридической науки? Еще раз. Процитируйте фрагмент, где я определяю сказанное как часть юридической науки, занимаясь при этом философией права?
Ну и если Вы так настаиваете, то давайте культурно разбираться. Для Вас каковы критерии научности юриспруденции? Что Вы называете юридической наукой, если я ее смешиваю с тем, что Вы предельно уважительно называете «философствованием о праве»?
… считаю, что юридической науки не существует в принципе.
Итак, юридической науки не существует. Раз. Я нечто, чего не существует, смешиваю с «философствованием о праве», против которого Вы ничего не имеете. Два. Значит, парадокс заключается в том, что, по Вашему мнению, я свои заметки считаю наукой права, но при этом занимаюсь «философствованием о праве». Но на каком основании Вы сделали вывод, что я все, что здесь пишу, считаю «наукой права»? Из каких моих слов сделан этот вывод? Или Вы умеете читать мысли на расстоянии?
Наука занимается… построением теорий, которые подтверждает или опровергает с помощью объективных и измеримых данных.
Однако та же формационная теория истории, ставшая структурообразующей для советской теории государства, была построена по принципу естественнонаучных теорий, и заметьте, никто пока ее по данному принципу не опроверг. Ее «критика» в подавляющем случае носит идеологический характер.
Юридической науки не существует, так как, в отличие от выше названных, эта «наука» не имеет исследовательской программы, методов и не может создавать верифицируемые (ну или, как Вам больше нравится, фальсифицируемые) теории.
Первое. Вы исходите из позитивистского понимания науки, но есть и иные, и никто пока не доказал, что с позиции любого подхода к науке юридическое знание не может являться таковым.
Второе. Вы идеализируете процедуру верификации. Если Вы в этот термин вкладываете аутентичное значение, то я уже говорил, что от этой процедуры естественные науки отказались уже более полувека назад. Если Вы под верификацией понимаете любой способ проверки полученного знания на истинность в свете корреспондентской теории, то опять же, в современной физике существуют огромные пласты в предмете, где уже ни наблюдение, ни эксперимент невозможно осуществить, но при этом эти теории существуют и составляют часть предмета науки физики. На каком основании, ответьте мне? Куда из голов ученых-физиков и философов науки подевалась верификация? Может быть, «широко» понимаемая верификация в смысле корреспондентской теории истины — детище науки XIX столетия и не более того?
Третье. Я не знаток понятия научно-исследовательских программ (далее — НИП) Лакатоша, но так интуитивно считаю, что попытаться представить теоретико-правовое знание в виде НИПов возможно. Далее. Любой преподаватель уважающего себя современного российского юридического вуза скажет Вам, Антон, что есть методы, которые юристы считают своими, только им принадлежащими. Чаще других в числе таких называют метод сравнительного правоведения и формально-юридический метод. Так что еще требуется доказать, что собственно юридических методов нет, либо, что они есть, но не являются научными методами. Причем я здесь подчеркиваю, специально не принимаю позицию, я просто описываю современную ситуацию в плане отношения юридического сообщества к наличию собственно юридических методов и определяю то, что нужно сделать, чтобы обоснованно показать, что теоретико-правовое знание научным не является.
В научном смысле никакой «теории» права или государства не существует.
Если стоять на позициях первого научного позитивизма — то да. Но это не исключает попыток (и в идеологическом плане весьма успешных) формировать юридические теории по принципу естественных наук.
Есть интеллектуальная деятельность по приданию смысла, а точнее смыслов («естественно-правового», «марксистского», «неолиберального» и т.д.) праву и государству.
Если я Вас правильно понял, то, по Вашему мнению, есть объективно существующее, в «природе вещей» или в «обществе» некоторое «право», некоторое «государство» как феномены, а юристы занимаются тем, что придают этим феноменам какой-то смысл, что Вы вежливо называете «философствованием о праве», так?
А по мне так все обстоит совсем иначе. «Право» и «государство» — это только смыслы, существующие в сознании, и от этих смыслов уже напрямую зависит, какой «фрагмент» социальной реальности будут именоваться «правом» и «государством».
У нас так принято, что науки определяют по предмету и методу. Но это также советское понимание, когда количество предметов безгранично, а методом можно назвать все, что угодно.
Если реальность имеет бесконечное число законов, то даже с позиции «классической» науки число предметов науки бесконечно.
Если же предмет конструируется методом (так называемая «постклассическая научная рациональность»), а не является фотографией, зеркальным отражением объекта как фрагмента реальности, то число предметов наук тоже бесконечно. Так что дело тут вовсе не в идеологии советской науки.
Как раз-таки методом в советском правоведении и вообще обществознании и философии не могли назвать «все, что угодно». Были определенные правила, основания, был минимальный уровень методологической культуры. А вот сейчас — «кочки зрения» и как раз сейчас методом можно назвать «все, что угодно».
Наука определяется способностью, решая утилитарные задачи, создавать теории, которые на основе проверки с помощью объективных данных, становятся или не становятся знанием и оцениваются в терминах «истина» и «ложь».
Я не понимаю, откровенно говоря, на каком основании Вы из всех ученых прагматиков делаете-то? Если бы Коперник был прагматиком, то, уверен, его судьба сложилась бы иначе. первые ученые, совершившие так называемую «первую научную революцию» вообще в тридесятую очередь «решали утилитарные задачи». Ну или можно другой заход сделать. Уверен, Вы слышали это тривиальное разделение наук на фундаментальные и прикладные. Скажите, какие утилитарные задачи решают фундаментальные науки? Какие утилитарные задачи решает, к примеру, высшая математика?
И еще один важный момент. «Истина» и «ложь» и утилитарные задачи — это две большие разницы. Врач дал пациенту плацебо, а тот возьми и выздорови! Утилитарная задача выполнена, цель врача достигнута, и при этом утилитаристу совершенно «фиолетово» до истины и лжи в смысле соответствия действительности.
Поэтому давайте научимся различать науку, которая — в ее «классическом» позитивном понимании — занимается объяснением и предсказанием развития определенных явлений и виды деятельности, первичная цель которых — польза (утилитаризм). Ведь — давайте включим логику — далеко не от объяснения и прогноза развития каждого объекта науки имеется какая-то польза ученому, обществу или человечеству в целом. Если смотреть с позиции пользы, то выгоду, скажем, человечеству в целом от многих научных открытий можно серьезно проблематизировать.
Мой вопрос в том, нужно ли для этого философствования создавать такие новые понятия, как, например, «правовая идеология».
Я выше уже дал Вам вариант ответа. Вы на него никак не отреагировали, но задали мне тот же самый вопрос второй раз.
… идеология –это совокупность по сути аксиоматических суждений, подчас опровергаемых реальной действительностью.
На какой короткой ноге Вы с «реальной действительностью». Прямо завидно. А если серьезно, то есть одно хорошее высказывание: «В действительности все не так, как на самом деле» (Станислав Ежи Лец).
Как идеология действует на объективное право, с Вашей точки зрения?
Если «реальную действительность» понимать натуралистично как объект, существующий независимо от сознания субъекта, а предельной рамкой науки считать практическую полезность, то право вообще — есть миф в смысле иллюзии, которой нет места так натуралистично понимаемой «реальной действительности». Кстати, были первые советские юристы, которые примерно так и считали право в целом идеологией. В таком случае термин правовая идеология — плеоназм, масло масляное. И необходимости его использовать тоже нет.
С Вашим пониманием идеологии я примерно познакомился. Это средство, при помощи которого формируется и поддерживается вера в некоторую иллюзию. Но что Вы называете объективным правом? Позитивное право — как это К. Бергбом полагал и наши учебники по теории права? Или в русле раннего Маркса и В.М. Сырых его понимаете? Или в русле социологического направления? А то начну «философствовать о праве», а окажется, что не о том праве…
Антон, спасибо за комментарий. Постараюсь ответить последовательно, разбив Ваш текст на отдельные высказывания.
Внимательно слежу за Вашими текстами, однако, не перестаю удивляться, почему Вас так увлекает схоластика и «юридическая теология».
В этой позиции есть некоторая непоследовательность. Если «предмет» моих заметок не имеет никакого отношения к тому, что Вы считаете реальностью, если это сугубо индивидуальный, художественный новояз, то в силу каких причин Вы внимательно следите за моими текстами? Чем вызвано Ваше внимание, если предмет моих размышлений, образно выражаясь, для подлинной, практической юриспруденции «выеденного яйца не стоит»? Такое status quo меня несколько удивляет.
Вы часто говорите о неразработанности тех или иных правовых понятий, при этом не задаетесь вопросом о том, к чему, собственно, их вообще нужно разрабатывать.
Первое. В целом соглашусь с Вашей критикой. Несомненно, нужно прояснять цели разработки понятий. Таково юридическое сознание, им движет целесообразность. Согласен, что далеко не всегда у меня получается ясно понимать такие цели. Вместе с тем если в заметке о целях ничего не сказано, это еще само по себе не означает, что автор над этим вопросом вовсе не задумывался. Или означает?
Второе. С правовой идеологией у нас в российской теории права сложилась парадоксальная ситуация: термин уже несколько десятилетий имеется во всех учебниках, но связи его значения с иными терминами теории права практически никакой не проясняется в литературе. Иными словами, есть нечто, а для чего это в теории права, в каком смысловом ряду стоит в предмете теории права данный термин, не объяснено. Для меня уже наличие такого разрыва в предмете теории права дает основания размышлять на тему правовой идеологии.
Третье. Уважаемый Антон, не знаю, открою Вам великую тайну или нет, но подлинная научная мотивация не имеет ничего общего с практической целесообразностью. Самая что ни на есть научная мотивация в фундаментальных науках — любопытство, чистый интерес — и ничего более. Возьмите математику, которую несколько столетий считали «царицей наук», какие, например, в высшей математике практически целесообразные могут быть начальные действия ученых? Напротив: не только в математике, но и в физике, долгое время, а может быть, и всегда порой совершенно не ясно, что делать с тем или иным научным открытием.
Соглашусь, что это не особо представлено в сфере правоведения. Юридическое сознание устроено в этом смысле совершенно иначе. Однако и такой тип мотивации, который не связан с целесообразным действием, имеет место в серьезных исследованиях, и порицать его только на том основании, что исследователь не следует тому алгоритму, который представляется юридическому сознанию (и Вам вместе с ним) естественным (очевидным, не нуждающимся в обосновании, правильным и т.п.), не стоит.
… Вы увлечены созданием нового языка для описания своего представления о праве и в своих текстах совершенствуете элементы этого нового языка, используемые в нем метафоры, образы и т.д.
Во-первых, не соглашусь с тем, что у меня якобы есть свое собственное представление о праве, которое требует создания нового языка. Это не так. Мои представления уже представлены в истории правовой мысли, ничего принципиально нового у меня пока нет. Это было бы счастье, если таковое у меня имелось.
Во-вторых, не соглашусь с тем, что я изобретаю какой-то новый язык: никаких неологизмов я не ввожу, стараюсь использовать тезаурус образованного юриста. Метафоры и образы — нормальное явление для любого направления, которое использует естественный язык. В языке юристов воз и малая тележка метафор и образных выражений. И это нормально, и в принципе искоренено быть не может, поскольку осуществить полноценный «перевод» юриспруденции (как доктринальной, так и практической) на искусственный язык математики невозможно.
Свой поиск новых художественных форм Вы называете наукой права.
Во-первых, в моих заметках не больше художественного элемента, чем в подавляющем большинстве трудов по теории права. И сам по себе художественный элемент совершенно не вредит юриспруденции. Все проекты максимально возможного уточнения и определения юриспруденции пока своей цели не достигли.
Во-вторых, прошу указать, можно прямо пальцем, где я называю свои заметки наукой права. Если Вы внимательно читали то, что я публикую здесь, то могли бы заметить специальные заметки, направленные на проблематизацию естественного словоупотребления многих юристов о научности правоведения. Я являюсь сторонником определения критериев, судя по которым мы называем то или иное содержание научным. Если взять критерии, принятые — в той или иной мере — в естествознании, то нет никакой науки права вообще, есть нечто, но наукой это нечто не является. Если брать иные критерии, то можно пытаться доказывать, что правоведение является наукой.
Поэтому, уважаемый Антон, если где я и позволил себе употребить в отношении своих текстов термин «наука права», то этот термин нужно понимать сугубо номинально. Таким же образом, без прояснения критериев, рассуждают о науке права и используют данный термин огромное количество наших современных российских юристов.
Но философствование о праве, против чего я совершенно не возражаю, никогда не было наукой. Философствование в принципе нельзя назвать наукой.
А где я утверждал, что философия права является наукой? Боюсь, что даже в пьяном угаре я такого не напишу.
Ни позитивизм, ни естественное право не являются верифицируемыми научными теориями.
А разве я с Вами спорю? Совершенно согласен.
Вместе с тем, уважаемый Антон, идея Венского кружка о протокольных предложениях и процедуре верификации так и не нашла своего подтверждения, не доказала свою практическую применимость даже в естественных науках. Если Вы помните, на смену неопозитивизму в философии науки пришел К. Поппер с его процедурой фальсификации как более успешный вариант проверки научности знания. Поэтому критерий верифицируемости в современной философии науки отнюдь не является ведущим в процедуре проверки знания на научность, Вы зря полагаете, что он является аксиомой, не подвергаемой сомнению в «подлинной науке». :)
… что нового дают такие понятия как «правовая идеология» вместо «идеологии», «правовая традиция» вместо «традиции»?
Вопрос правильный. На него нужно отвечать, если пытаться думать на эту тему. Пока такого ответа, который я бы считал обоснованным и серьезным, у меня нет.
Вместе с тем когда мы говорим, например, о методе сравнительного правоведения, о формально-юридическом методе, указывая на то, что, да, в их основе лежит общенаучная процедура сравнения и приемы толкования и формально-логические правила и процедуры соответственно, но при этом предмет, к которому применяются эти метода, обладает спецификой по отношению к другим областям знаний и деятельности, и поэтому и в самой процедуре применения таких методов будет своя, юридическая, специфика, то почему бы не применить такую «логику» и в отношении обоснования специфичности правовой идеологии и правовой традиции? Пока так. Буду думать.
Идеология — это средство поддержания веры в мифы, которыми живет человечество.
Будучи вполне «ясным» для обыденного сознания в качестве рабочего в исследовании вряд ли это определение может быть принято — потому что само понятие миф нуждается в серьезном прояснении, и Вы сами, думаю, прекрасно понимаете, что «миф» — это не «стул» и «стол» по сложности значений. Более того, боюсь, что «миф» имеет значительно более богатую палитру значений и смыслов, нежели термин «идеология».
Еще раз повторю: я только начинаю, по сути, нормальную работу с термином «правовая идеология», пытаюсь думать на эту тему — в отличие от подавляющего большинстве современных теоретиков, за исключением буквально единиц. Поэтому и заметки правильнее читать под таким углом. Хорошо, что Вы задаете вопросы, это может дать импульс к размышлениям.
«Правовая идеология» — это в Вашем понимании средства поддержания веры в какой миф?
Вы задаете этот вопрос с позиции, что Ваше определение идеологии самоочевидно, не нуждается в обосновании и будет принято любым здравомыслящим человеком, следовательно, и автором заметки. Поэтому предлагаю Вам считать меня не совсем здравомыслящим человеком или совсем не здравомыслящим человеком. :)
Вадим, я отнюдь не оспариваю, что как в зарубежной, так и в отечественной юридической литературе присутствуют те или иные определения правовой традиции. Однако это не значит, что сформировано понятие правовой традиции. Во-первых, понятие предполагает рефлексию оснований суждений, формирование осмысленных «точек опоры» для мышления. Во-вторых, формирование понятия неизбежно связано с его соотнесением со смежными понятиями, помещением в тот ил иной понятийный строй. Англо-американские юристы, по моему глубокому убеждению, этим никогда не занимались и в ближайшем будущем заниматься не будут, хотя определений правовой традиции они могут дать приличное количество. Причем хочу сакцентировать то, что я не утверждаю, что они недоразвитые кинокефалы, они просто имеют иной стиль «мышления». Российская теория права в своей основе имеет цивилистическую догматику, обобщенную для всех отраслей права, цивилистическую догматику, которая сформировалась благодаря немецкой исторической школе права и пандектистам, поэтому для мышления нашего теоретика мыслить — значит оперировать понятиями (Савиньи, Иеринг и др.). Этого в отношении правовой традиции и правовой идеологии я лично не наблюдаю в современной российской юридической литературе. Если Вы наблюдаете — подскажите, пожалуйста, источники.
Вадим, я вел речь не о понятии «идеология», а о понятии «правовая идеология». Следуя Вашей же «логике» можно парировать, что и понятие «традиция» не относится непосредственно к юриспруденции, а также разрабатывается философией истории, социальной философией. Так что это вовсе не аргумент. Термин «правовая идеология» уже несколько десятилетий как фигурирует в подавляющем большинстве учебников по теории права. Можно назвать пару десятков фамилий ученых, главы или параграфы монографий которых были посвящены правовой идеологии. Однако уровень разработанности, понимания существа, функций, структуры правовой идеологии в юридических исследованиях пока оставляет желать лучшего.
Если интересует проблематика юридического мышления, то, помимо российских авторов (того же Розина, Мордовцева, Овчинникова и др.) интересный труд есть у Карла Шмитта в недавно изданной книге «Государство. Право и политика» (http://my-shop.ru/shop/books/1356705.html?partner=04620) Он датирован 1934 г. и называется «Различение видов юридического мышления» (С. 309 — 355).
Одно время меня интересовало юридическое мышление, я постарался найти все, что про него написано (на русском этого материала не так много) и даже думал о написании какого-то текста, но сейчас отошел в другую тематику.
Юридическое мышление сами юристы, занимающиеся юридической «практикой» не исследуют, да и есть сомнения, что по некоторым образцам деятельности в наших «практиках» мы сможем реконструировать структуры юридического мышления в культурном его понимании.
Здесь, на мой взгляд, есть три основных позиции. Первая — отрицание особенности юридического мышления на основе традиции философского позитивизма, марксизма и т.п. Вторая — конструктивное понимание юридического мышления, которое родом из идей Г.П. Щедровицкого. Здесь утверждается искусственный, сконструированный характер юридического мышления, затем его оестествление, исследование механизмов его трансляции через образование и иные институты. Третья позиция, которая сейчас все больше набирает вес, психологическая (ее можно назвать социокультурная, антропологическая, не суть) Здесь происходит натурализация юридического мышления, утверждение его психической природы, появляются разные «облака смыслов» типа «правовой менталитет», «правовая традиция» и т.п.
Генетический подход (ГП) с Тарасовым я не обсуждал и не обсуждаю. Судя по аудиозаписям лекций, он и сам этим подходом всерьез не занимается. Более того, я пришел к мысли, что нет единственно верного понимания генетического или какого-либо иного методологического подхода, поскольку это следует из самого понимания подхода — в отличие от метода. Поэтому здесь возможны разные его интерпретации. Года три назад возник «зачаток» дискуссии по ГП между мной и одним из учеников НН — Пономаревым Д.Е., но он покинул форум, так и не дав ни аналитики моей позиции, не ответив на мои вопросы.
Спасибо за положительную оценку моих усилий, уважаемый Случайный прохожий.
Хотя понятие деконструкции играет существенное значение в философском дискурсе постмодерна, вместе с тем я бы не стал ограничивать им ту «картину мира», которую пытается представить данное направление.
Согласен с тем, что деконструкции могут подвергаться и социально-юридические практики. Однако, во-первых, таких исследований мне не встречалось. Во-вторых, есть подозрение, что многие соответствующие «практики» не имеют под собой какой-либо относительно целостной теории, поэтому и осмысливать их с философско-правовой позиции достаточно сложно.
Если же говорить о теории права, то ученые-юристы, исповедующие переход мыслящего человечества в эпоху постмодерна, на мой взгляд, должны, прежде всего, на основе соответствующих философских идей перестроить понятийный аппарат теории права, а до этого показать его ограничения, обосновать, что именно постмодерн является наиболее оптимальным — для целей улучшения теории права — философским основанием. Пока не будет проведена работа с понятиями — теоретики права постмодерн не «увидят».
Ремарка в отношении «советского суперпозитивизма». Во-первых, впервые встречаю именно такой термин. Что здесь акцентирует приставка «супер»? То же, что и данная приставка, добавленная к президентской республике, или нечто другое? Во-вторых, вопрос о господстве концепции юридического позитивизма в советском правоведении, на мой взгляд, нужно решать дифференцированно. По меньшей мере, его следует рассмотреть, во-первых, в области юридической догматики, во-вторых, в теории права, в-третьих, в философско-правовой сфере. Причем, на мой взгляд, ответы на него на разных уровнях юридического знания будет различным.
Александр, я понимаю и во многом принимаю Вашу оценку отношения к национальному вопросу в СССР, с одной стороны, и Германии — с другой. Вполне возможно, что нацистский режим более бесчеловечен — в отношении своих врагов. Вместе с тем я остаюсь при мнении, что, несмотря на различное отношение к национальному вопросу, и сталинский, и гитлеровский режимы возможно классифицировать как режимы тоталитарные. Несколько месяцев назад я уже публиковал свое понимание черт тоталитарного режима, и, на мой взгляд, большинство из них характерны как для сталинского, так и для гитлеровского режима. При этом я не против дальнейшей, более дифференцированной классификации тоталитарных режимов — в том числе и по их отношению к национальному вопросу.
Позвольте полюбопытствовать, какова главная идея Вашего опуса?
Поверьте, те, кто уже читал, почему-то нашли идеи в моей заметке. А Вы действительно считаете, что всенепременно в работе должна быть главная идея? На каком основании? Их не может быть несколько? Почему же, позвольте поинтересоваться?
Что такое «Аристотельская система мышления»? (я даже не знаю, где можно почитать об аристотелевской «системе мышления»).
Если читатель за терминами видит только слова, то он попросту не в предмете. Назовите «систему мышления» «картиной мира», что от этого изменится?.. Речь идет о комплексе онтологических и гносеологических установок, которые вступают основанием мышления. Мышление – специально созданные, искусственные системы организации сознания в осуществлении интеллектуальных операций для решения определенного типа задач.
Может быть Вы говорите о каком-то другом Аристотеле, не древнегреческом философе, ученике Платона?
Может быть, Вы просто не в предмете?
Я задаю этот вопрос, так как, когда речь идёт о том самом Аристотеле, о его учении, взглядах по тому или иному вопросу, говорят об аристотелевском учении, аристотелевских взглядах и так далее, но «Аристотельских» я, простите, не встречал.
Очень глубокомысленно. Жму Вашу руку. Лично я не собираюсь вступать в спор по поводу правильности использования того или иного суффикса. Хотите, называйте систему мышления аристотелевской, что от этого поменяется? Существо моей заметки? Да ничуть.
Я бы не взял на себя смелости давать такие удивительные обобщения «Аристотельской» «системы мышления», даже в порядке «попытки».
Я основываюсь на трудах Г. Дж. Бермана и Н.Н. Тарасова. И искренне рад за Вас, что Вы знакомы с трудами отечественных философов. Похвально.
Что такое в Вашем понимании «модернизм», «постмодернизм», кого Вы относите к их представителям?
Позвольте мне Вас, как читающего человека, отослать к трудам И.Л. Честнова. Можете начать с его «Постклассической теории права». Там раскрываются данные понятия.
Следует ли из Вашего высказывания «Различия в Аристотельской и научной системах мышления можно показать на примере их понимания теоретического знания», что «Аристотельская» «система мышления» ненаучна?
С позиции понимания науки, сложившегося в 16-17 столетиях и до сих пор господствующего в философии науки, Аристотельская «система мышления» не является научной.
Из каких трудов Аристотеля или из рассуждений каких комментаторов можно прийти к следующему Вашему представлению
Уже указал. См. выше.
К примеру, на Ваше «в-третьих» можно возразить так:
Потрудитесь раскрыть, в чем Вы усмотрели противоречие.
Александр, классификация политических режимов — как и любая классификация — не в состоянии отразить все историко-культурные особенности политического режима определенного государства на конкретном историческом отрезке времени. Любая классификация предполагает абстрагирование, выделение оснований, что неминуемо связано с оперированием с теоретическими спекуляциями, т.е. порой весьма значимой редукцией социокультурной реальности. Поэтому требовать от обсуждаемой классификации отражения всех значимых особенностей тоталитарного политического режима в сталинском СССР не вполне обоснованно, на мой взгляд. Ведь при такой герменевтической установке, ориентацию на максимально полное и аутентичное выражение «духа» политической культуры, состояния политической системы в конкретный исторический период в конкретном государстве, попросту будет невозможно построить ни одну классификацию. Не думаю, что я что-то новое для Вас сейчас утверждаю.
Другое дело — обсуждение базовых признаков тоталитарного режима. Здесь и у исследователей есть существенные разночтения, поэтому наша с Вами потенциальная дискуссия — вовсе не исключение из правил.
За основание характеристики тоталитарного режима обычно берется не сам процесс формирования, а состояние «расцвета» тоталитаризма, когда большинство его признаков налицо. Уже потом предпринимается попытка исторической реконструкции формирования такого положения вещей. Не думаю, что наиболее глубинные причины формирования тоталитарных режимов связаны с разочарованием в демократии. Здесь есть и имперское прошлое или миф о таком прошлом, и идея избранности, которая присутствует в массовом сознании, и экономически и исторически обусловленный процесс люмпенизации значительной части населения, и низкий уровень политической культуры масс, и квазирелигиозная жажда по «живому Богу», связанная со слабостью традиционных религиозных институтов, и низкий уровень развития экономики — здесь факторов очень много. В некоторых вариантах исторической реконструкции разочарование в демократии может оказаться лишь «верхушкой айсберга», корни которого уведут нас далеко от политической системы.
Понимаемая формально-юридически демократия как наличие базовых избирательных процедур в том или ином государстве ведь отнюдь сама по себе не препятствует «историческому эксперименту» по воссозданию «мега- и квази- общины». Ведь разве эти настроения отсутствовали в период формирования американской государственности в процессе борьбы за независимость от Англии? И разве демократическая теория общественного договора не может быть положена в основу национальной интеграции и самоидентичности? На мой взгляд, вполне может. Иными словами, демократические конструкции (понятия, учения) могут использоваться как инструменты для формирования интегрированной общины, воспринимающей себя отличной от других народов и на определенных исторических отрезках вполне замкнутой и внутренне интегрированной. На мой взгляд, само стремление к построение замкнутой общегосударственной общины еще недостаточно для характеристики политической системы такого государства как тоталитарной. Здесь необходимы еще дополнительные характеристики.
Достаточно ли культа государства для характеристики режима как тоталитарного? На мой взгляд, нет. Если Конституция — есть акт, конституирующий государственность в правовом «измерении», то культ Конституции в общественном сознании можно ли толковать как одно из проявлений культа государства? На мой взгляд, вполне возможно. У государства есть свои атрибуты, конституция — один из таких атрибутов. Но в таком случае культ американской конституции дает нам основание назвать США государством тоталитарным? Опять же, на мой взгляд, вовсе недостаточно культа государства, требуются дополнительные характеристики, которые и сделают определенный вид культа признаком тоталитарного режима.
Можно, конечно, долго спорить, был ли в сталинском СССР культ государства. На мой взгляд, при тоталитаризме господствует не культ обезличенного государства, а культ вождя, который и олицетворяет тоталитарное государство. Культ вождя, несомненно, в сталинском СССР был. При тоталитарном режиме властвует не политический институт, власть всегда персонифицирована, и властвующий находится «за границами добра и зла» — что и характерно для фигуры вождя будь то в сталинском СССР или Италии 20-30-х гг, Германии 30-40-х гг. Именно вождь олицетворяет объединение общества, его интеграцию и мобилизацию для достижения исторических целей. Строго говоря, при тоталитаризме мы имеем дело уже не с «классическим» государством, а с другим типом политической организации общества. Ведь монархическая или республиканская власть всегда институциональны, т.е. это комплекс политических нормоотношений, а этого при тоталитаризме как-раз и нет, тоталитарный проект предполагает иное понимание политической власти, формы организации общества, и он порывает не просто с предшествующей историей и культурой, он порывает и с «классической» государственностью.
Исторически идей избранности монархической власти («белый царь», «Москва — третий Рим» и пр.), избранности русского народа, его исключительной самобытности (те же славянофилы, религиозные русские философы и пр.) — российской политической и культурной истории не занимать. Когда — на основе формационной истории — стали утверждать, что социалистическое государство — государство нового исторического типа, в корне отличающееся от предшествующих исторических типов государства тем, что государство больше не является средством преодоления классовых противоречий в обществе, разве эта идея не выражала историческую избранность советской политической организации?! Вовсе не обязательна для тоталитарного режима связывать исключительность с определенным народом или расой, достаточно идеи вершения истории, идеи, что определенный народ олицетворяет собой исторический прогресс, способен вершить историю. И здесь и фашистская Италия, и националистическая Германия, и сталинская Россия практически в равном отношении были. И эта идея исторической исключительности и дает основания для строгой демаркации «своих» и «чужих». В СССР тоже в массовом сознании всегда была четкая граница между «своими» и «чужими», не думаю, что это стоит даже доказывать. Только основанием служила не национальная принадлежность, а классовое происхождение, исповедуемая философия и др. факторы. При тоталитарной организации общества всегда есть «чужие», всегда есть образ врага — ведь без него и тоталитарной интеграции общества не осуществить.
Ремарка насчет возможности «порвать с прошлым». Я бы не стал это обощать для всей истории СССР. Возможно, для многих и было возможно «порвать с прошлым», но социальная стигма оставалась порой на всю жизнь, но были и прецеденты, когда считали, что те или иные «элементы» по своим наследственным характеристикам и устойчивости мировоззрения не могут поддаться перевоспитанию в духе социалистического общества — и они либо изгонялись, либо уничтожались, либо загонялись на окраины империи в специальные резервации.
На мой взгляд, возможность тотального физического контроля отсутствует в любом государстве. Для тоталитарного господства она вовсе не обязательна. Главное — отформатировать так общественное сознание, чтобы такая возможность воспринималась как реальная. А это сделать возможно. Ведь для обладания властью не обязательно обладать реальной возможностью физического принуждения, важно, чтобы подвластный ее реальность осознавал. А для этого есть специальные механизмы, которыми тоталитарный режим овладевает и которые вводит в действие. Так что утверждать, наподобие Монтескьё, что тоталитарный «дух» зависит от физических характеристик территории государства я бы не стал. Политическое — оно не в физическом мире, а в головах — как и история, культура, разруха и прочее.
5. Как и классическая научная рациональность, так и многие представители школы естественного права полагают, что законы устройства природы и законы устройства разума человека и законы устройства общества в своих принципах едины. Отсюда считается, что вполне возможно переносить методы из естественных наук в правоведение, а критерии научности знания считаются одинаковыми как в естественных, так и в общественных науках. Еще нет понимания специфики объекта в социальных исследованиях. Цель науки — выявление таких законов, которые по своей причинно-следственной природе такие же — что в физике, что в праве. Отсюда и идеализация природы: естественное право, естественная философия, естественная религия. Природа — и объект познания, и совершеннейший образец устройства общества.
6. Как и классическая научная рациональность, так и школа естественного права всецело полагаются и верят в разум, его познавательные способности. Все устройство природы и общества считается разумным, законы мышления тождественны законам устройства мироздания — и именно поэтому, как верит интеллектуальная элита того исторического времени — и удалось путем рациональных суждений построить такие механизмы, которые демонстрируют свою работу в мире, что свидетельствует о тождестве законов мира и мышления. Отсюда — безграничный рационалистический оптимизм: нужно просто просветить светом естественного разума сознание, на его основе познать законы устройства природы человека и общества, затем их легализовать, позитивировать, т.е. закрепить в законодательстве — и в кротчайшие сроки жизнь качественно изменится к лучшему. Именно этот рационалистический оптимизм стал идейной основой французской революции.
«Раз дошли до сознания, что единственным орудием познания является человеческий разум, – указывал Ф.В. Тарановский, – то отсюда неизбежно следовало, что нет и не может быть никакого иного знания кроме добываемого методической познавательной работой человеческого разума».
Рационалистический метод школы естественного права второй половины XVII–XVIII столетий кладет в основу своего метода математическое естествознание Нового времени и основывается на убеждении, что разум является единственным объективным источником познания. Поскольку научная революция в естествознании убедительно продемонстрировала, что при помощи индивидуального разума люди в состоянии приобретать объективные, работающие на практике знания о внешнем мире, постольку это вело к признанию подобия между познающим разумом субъекта и законами устройства познаваемого объекта. Следовательно, просвещенный разум человека представляет способен правильно, предельно точно и полно выражать законы мироздания, и в нем уже изначально заложена способность к объективному и полному знанию универсальных законов природы и общества. Такое потенциальное знание необходимо лишь вскрыть и довести до ясного и отчетливого сознания при помощи правильного пути рассуждения.
Началом такого рассуждения, как и в математике и физике, его отправными точками служат самоочевидные истины, или аксиомы – суждения, истинность которых очевидна для разума, и потому они рассматриваются как не требующие доказательств и даже не могущие быть доказанными. Содержание таких аксиом составляют элементарные понятия, из которых делается последовательный ряд выводов (дедукций). Каждое из выводимых положений подлежит специальному доказательству – демонстрации. Областью же наиболее совершенного применения данного дедуктивно-демонстративного метода познания виделась рационалистам математика, в особенности геометрия.
Аксиомой, положенной в основу системы права представителями школы естественного права, выступил неразложимый элемент, «материальный атом» общества – индивид (individuum – неделимый). Соответственно, из свойств природы индивида дедуктивно должна быть выведена вся система естественного права, которая и стала считаться единственно научной и в этом своем качестве противопоставляться ненаучным догматическим построениям представителей позитивной юриспруденции.
Н.Н. Алексеев указывал, что в учениях юснатуралистов нового времени «естественное право в объективном смысле этого слова превращается в сумму естественных законов в смысле точного естествознания; естественное субъективное право становится проявлением естественных сил. Наиболее крайние направления подобного естественно-правового натурализма стремятся истолковать правовые явления как явления чисто механические, как род социального движения и его математически определяемых законов. В этих толкованиях впервые находит свое философское обоснование идея «вечности» и «всеобщности» естественно-правовых законов как подлинных законов природы».
Е.В. Спекторский указывал: «Под влиянием рационализма естественное право разумелось как право разумное, столь же всеобщее, необходимое, самоочевидное, незыблемое, вечное, как и чистый разум; право, которого не надо искать или придумывать; право, которое каждый человек открывает в чистом роднике своего сознания; право, которое надо только провозгласить и применить».
Поскольку юснатуралисты были убеждены, что универсальные императивы естественного права изначально содержатся в индивидуальном разуме, который необходимо лишь методологически правильно «осветить», постольку природа человека воспринимается представителями школы естественного права как неизменная «естественная» данность, принадлежность каждого человека по факту рождения.
Именно поэтому в предмет исследования рационалистических концепций естественного права не входят вопросы о происхождении, генезисе, социокультурной динамике природы человека. Последняя охватывалась индивидуальным человеческим разумом, способным вывести объективно существующие инвариантные в социокультурном и историческом отношении законы.
Итак, какие идеи лежат в основании познавательных установок школы естественного права.
1. Правоведение должно стать наукой, т.е. должно быть построено по образцу математики и естественных наук. Это значит: следовать той парадигме, которая сформировалась и продемонстрировала свою эвристическую ценность в науках естественных. «Парадигма» следующая: исключение метафизического, трансцендентного и иррационального (сверхъестественного) из предмета исследования; формирование знания на основе не подлежащих доказательству самоочевидных истин — аксиом; вывод из этих аксиом путем дедукции более конкретных положений — как в геометрии; в качестве аксиом выступают элементарные понятия — как и в физике, сложносоставные объекты делятся для научного исследования на элементарные объекты (общество рассматривается как механический агрегат и аналитически раскладывается на социальные атомы — индивиды); основные способы проверки гипотез — это наблюдение и эксперимент (Так, помещение индивида, освобожденного от всех культурных и исторических акциденций в естественное состояние — это и есть, по Гоббсу, мыслительный эксперимент); как естественные науки изучают природу, так и юристы должны вывести из природы человека и общества правильную, разумную систему права, которая — в отличие от догматических построений юристов позитивной школы — не зависит от воли людей, т.е. необходима, универсальна, поскольку соответствует законам разума, неизменна, как неизменны законы физики, точна, как точны истины математические; язык подлинно научного правоведения должен стать искусственным языком математики, а метод науки правоведения должен быть таким же формализованным, процедура исследования алгоритмизирована, как и в естествознании.
2. Как и все представители классической научной рациональности представители школы естественного права верили в то, что научное знание — это точная и полная фотография действительности, что научное знание в точности отражает тот фрагмент действительности, которые она изучает, во всем многообразии его связей и отношений. Иными словами, знание научное рассматривается как «покоящееся» в объекте, а не конструируемое самим субъектом познания, ученый — своего рода рудокоп, который должен, не привнося никакой своей субъективности, «выкопать» научное знание из объекта и явить научной общественности в форме «зеркального образа» объекта. Классическая научная рациональность и школа естественного права в лице многих ее представителей, особенно в 18 столетии, верит в возможность достижения позиции «абсолютного наблюдателя» в процессе познания: ученый может принять такую позицию, которая бы исключала из процесса познания любое проявление его субъективности.
3. Как и в классической научной рациональности, так и в школе естественного права убеждены в том, что метод научного исследования «прозрачен», т.е. он не привносит ничего по содержанию в результат познания, не создает научное знание, а лишь служит инструментом его «добычи». Иными словами, классическая научная рациональность верит, как и школа естественного права, в возможность на основе разума вывести такой «прозрачный» инструмент, затем приспособить его для исследования предмета науки и полностью при помощи такого метода овладеть всем масштабом научного знания. Вот такой вот методологический оптимизм. Такой метод представители школы естественного права находили сначала в методе геометрии, затем — в методе классической механики.
«Метафизические идеи и научные конструкции в правоведении» или вот еще одна, весьма любопытная, для Вас, наверное, пару раз плюнуть: «Роль философских спекуляций в правоведении».
Ну и если Вы так настаиваете, то давайте культурно разбираться. Для Вас каковы критерии научности юриспруденции? Что Вы называете юридической наукой, если я ее смешиваю с тем, что Вы предельно уважительно называете «философствованием о праве»?
Второе. Вы идеализируете процедуру верификации. Если Вы в этот термин вкладываете аутентичное значение, то я уже говорил, что от этой процедуры естественные науки отказались уже более полувека назад. Если Вы под верификацией понимаете любой способ проверки полученного знания на истинность в свете корреспондентской теории, то опять же, в современной физике существуют огромные пласты в предмете, где уже ни наблюдение, ни эксперимент невозможно осуществить, но при этом эти теории существуют и составляют часть предмета науки физики. На каком основании, ответьте мне? Куда из голов ученых-физиков и философов науки подевалась верификация? Может быть, «широко» понимаемая верификация в смысле корреспондентской теории истины — детище науки XIX столетия и не более того?
Третье. Я не знаток понятия научно-исследовательских программ (далее — НИП) Лакатоша, но так интуитивно считаю, что попытаться представить теоретико-правовое знание в виде НИПов возможно. Далее. Любой преподаватель уважающего себя современного российского юридического вуза скажет Вам, Антон, что есть методы, которые юристы считают своими, только им принадлежащими. Чаще других в числе таких называют метод сравнительного правоведения и формально-юридический метод. Так что еще требуется доказать, что собственно юридических методов нет, либо, что они есть, но не являются научными методами. Причем я здесь подчеркиваю, специально не принимаю позицию, я просто описываю современную ситуацию в плане отношения юридического сообщества к наличию собственно юридических методов и определяю то, что нужно сделать, чтобы обоснованно показать, что теоретико-правовое знание научным не является.
А по мне так все обстоит совсем иначе. «Право» и «государство» — это только смыслы, существующие в сознании, и от этих смыслов уже напрямую зависит, какой «фрагмент» социальной реальности будут именоваться «правом» и «государством».
Если же предмет конструируется методом (так называемая «постклассическая научная рациональность»), а не является фотографией, зеркальным отражением объекта как фрагмента реальности, то число предметов наук тоже бесконечно. Так что дело тут вовсе не в идеологии советской науки.
Как раз-таки методом в советском правоведении и вообще обществознании и философии не могли назвать «все, что угодно». Были определенные правила, основания, был минимальный уровень методологической культуры. А вот сейчас — «кочки зрения» и как раз сейчас методом можно назвать «все, что угодно».
И еще один важный момент. «Истина» и «ложь» и утилитарные задачи — это две большие разницы. Врач дал пациенту плацебо, а тот возьми и выздорови! Утилитарная задача выполнена, цель врача достигнута, и при этом утилитаристу совершенно «фиолетово» до истины и лжи в смысле соответствия действительности.
Поэтому давайте научимся различать науку, которая — в ее «классическом» позитивном понимании — занимается объяснением и предсказанием развития определенных явлений и виды деятельности, первичная цель которых — польза (утилитаризм). Ведь — давайте включим логику — далеко не от объяснения и прогноза развития каждого объекта науки имеется какая-то польза ученому, обществу или человечеству в целом. Если смотреть с позиции пользы, то выгоду, скажем, человечеству в целом от многих научных открытий можно серьезно проблематизировать.
С Вашим пониманием идеологии я примерно познакомился. Это средство, при помощи которого формируется и поддерживается вера в некоторую иллюзию. Но что Вы называете объективным правом? Позитивное право — как это К. Бергбом полагал и наши учебники по теории права? Или в русле раннего Маркса и В.М. Сырых его понимаете? Или в русле социологического направления? А то начну «философствовать о праве», а окажется, что не о том праве…
Первое. В целом соглашусь с Вашей критикой. Несомненно, нужно прояснять цели разработки понятий. Таково юридическое сознание, им движет целесообразность. Согласен, что далеко не всегда у меня получается ясно понимать такие цели. Вместе с тем если в заметке о целях ничего не сказано, это еще само по себе не означает, что автор над этим вопросом вовсе не задумывался. Или означает?
Второе. С правовой идеологией у нас в российской теории права сложилась парадоксальная ситуация: термин уже несколько десятилетий имеется во всех учебниках, но связи его значения с иными терминами теории права практически никакой не проясняется в литературе. Иными словами, есть нечто, а для чего это в теории права, в каком смысловом ряду стоит в предмете теории права данный термин, не объяснено. Для меня уже наличие такого разрыва в предмете теории права дает основания размышлять на тему правовой идеологии.
Третье. Уважаемый Антон, не знаю, открою Вам великую тайну или нет, но подлинная научная мотивация не имеет ничего общего с практической целесообразностью. Самая что ни на есть научная мотивация в фундаментальных науках — любопытство, чистый интерес — и ничего более. Возьмите математику, которую несколько столетий считали «царицей наук», какие, например, в высшей математике практически целесообразные могут быть начальные действия ученых? Напротив: не только в математике, но и в физике, долгое время, а может быть, и всегда порой совершенно не ясно, что делать с тем или иным научным открытием.
Соглашусь, что это не особо представлено в сфере правоведения. Юридическое сознание устроено в этом смысле совершенно иначе. Однако и такой тип мотивации, который не связан с целесообразным действием, имеет место в серьезных исследованиях, и порицать его только на том основании, что исследователь не следует тому алгоритму, который представляется юридическому сознанию (и Вам вместе с ним) естественным (очевидным, не нуждающимся в обосновании, правильным и т.п.), не стоит.
Во-первых, не соглашусь с тем, что у меня якобы есть свое собственное представление о праве, которое требует создания нового языка. Это не так. Мои представления уже представлены в истории правовой мысли, ничего принципиально нового у меня пока нет. Это было бы счастье, если таковое у меня имелось.
Во-вторых, не соглашусь с тем, что я изобретаю какой-то новый язык: никаких неологизмов я не ввожу, стараюсь использовать тезаурус образованного юриста. Метафоры и образы — нормальное явление для любого направления, которое использует естественный язык. В языке юристов воз и малая тележка метафор и образных выражений. И это нормально, и в принципе искоренено быть не может, поскольку осуществить полноценный «перевод» юриспруденции (как доктринальной, так и практической) на искусственный язык математики невозможно.
Во-вторых, прошу указать, можно прямо пальцем, где я называю свои заметки наукой права. Если Вы внимательно читали то, что я публикую здесь, то могли бы заметить специальные заметки, направленные на проблематизацию естественного словоупотребления многих юристов о научности правоведения. Я являюсь сторонником определения критериев, судя по которым мы называем то или иное содержание научным. Если взять критерии, принятые — в той или иной мере — в естествознании, то нет никакой науки права вообще, есть нечто, но наукой это нечто не является. Если брать иные критерии, то можно пытаться доказывать, что правоведение является наукой.
Поэтому, уважаемый Антон, если где я и позволил себе употребить в отношении своих текстов термин «наука права», то этот термин нужно понимать сугубо номинально. Таким же образом, без прояснения критериев, рассуждают о науке права и используют данный термин огромное количество наших современных российских юристов.
Вместе с тем, уважаемый Антон, идея Венского кружка о протокольных предложениях и процедуре верификации так и не нашла своего подтверждения, не доказала свою практическую применимость даже в естественных науках. Если Вы помните, на смену неопозитивизму в философии науки пришел К. Поппер с его процедурой фальсификации как более успешный вариант проверки научности знания. Поэтому критерий верифицируемости в современной философии науки отнюдь не является ведущим в процедуре проверки знания на научность, Вы зря полагаете, что он является аксиомой, не подвергаемой сомнению в «подлинной науке». :)
Вопрос правильный. На него нужно отвечать, если пытаться думать на эту тему. Пока такого ответа, который я бы считал обоснованным и серьезным, у меня нет.
Вместе с тем когда мы говорим, например, о методе сравнительного правоведения, о формально-юридическом методе, указывая на то, что, да, в их основе лежит общенаучная процедура сравнения и приемы толкования и формально-логические правила и процедуры соответственно, но при этом предмет, к которому применяются эти метода, обладает спецификой по отношению к другим областям знаний и деятельности, и поэтому и в самой процедуре применения таких методов будет своя, юридическая, специфика, то почему бы не применить такую «логику» и в отношении обоснования специфичности правовой идеологии и правовой традиции? Пока так. Буду думать.
Еще раз повторю: я только начинаю, по сути, нормальную работу с термином «правовая идеология», пытаюсь думать на эту тему — в отличие от подавляющего большинстве современных теоретиков, за исключением буквально единиц. Поэтому и заметки правильнее читать под таким углом. Хорошо, что Вы задаете вопросы, это может дать импульс к размышлениям.
Вадим, я вел речь не о понятии «идеология», а о понятии «правовая идеология». Следуя Вашей же «логике» можно парировать, что и понятие «традиция» не относится непосредственно к юриспруденции, а также разрабатывается философией истории, социальной философией. Так что это вовсе не аргумент. Термин «правовая идеология» уже несколько десятилетий как фигурирует в подавляющем большинстве учебников по теории права. Можно назвать пару десятков фамилий ученых, главы или параграфы монографий которых были посвящены правовой идеологии. Однако уровень разработанности, понимания существа, функций, структуры правовой идеологии в юридических исследованиях пока оставляет желать лучшего.
Юридическое мышление сами юристы, занимающиеся юридической «практикой» не исследуют, да и есть сомнения, что по некоторым образцам деятельности в наших «практиках» мы сможем реконструировать структуры юридического мышления в культурном его понимании.
Здесь, на мой взгляд, есть три основных позиции. Первая — отрицание особенности юридического мышления на основе традиции философского позитивизма, марксизма и т.п. Вторая — конструктивное понимание юридического мышления, которое родом из идей Г.П. Щедровицкого. Здесь утверждается искусственный, сконструированный характер юридического мышления, затем его оестествление, исследование механизмов его трансляции через образование и иные институты. Третья позиция, которая сейчас все больше набирает вес, психологическая (ее можно назвать социокультурная, антропологическая, не суть) Здесь происходит натурализация юридического мышления, утверждение его психической природы, появляются разные «облака смыслов» типа «правовой менталитет», «правовая традиция» и т.п.
Генетический подход (ГП) с Тарасовым я не обсуждал и не обсуждаю. Судя по аудиозаписям лекций, он и сам этим подходом всерьез не занимается. Более того, я пришел к мысли, что нет единственно верного понимания генетического или какого-либо иного методологического подхода, поскольку это следует из самого понимания подхода — в отличие от метода. Поэтому здесь возможны разные его интерпретации. Года три назад возник «зачаток» дискуссии по ГП между мной и одним из учеников НН — Пономаревым Д.Е., но он покинул форум, так и не дав ни аналитики моей позиции, не ответив на мои вопросы.
Хотя понятие деконструкции играет существенное значение в философском дискурсе постмодерна, вместе с тем я бы не стал ограничивать им ту «картину мира», которую пытается представить данное направление.
Согласен с тем, что деконструкции могут подвергаться и социально-юридические практики. Однако, во-первых, таких исследований мне не встречалось. Во-вторых, есть подозрение, что многие соответствующие «практики» не имеют под собой какой-либо относительно целостной теории, поэтому и осмысливать их с философско-правовой позиции достаточно сложно.
Если же говорить о теории права, то ученые-юристы, исповедующие переход мыслящего человечества в эпоху постмодерна, на мой взгляд, должны, прежде всего, на основе соответствующих философских идей перестроить понятийный аппарат теории права, а до этого показать его ограничения, обосновать, что именно постмодерн является наиболее оптимальным — для целей улучшения теории права — философским основанием. Пока не будет проведена работа с понятиями — теоретики права постмодерн не «увидят».
Ремарка в отношении «советского суперпозитивизма». Во-первых, впервые встречаю именно такой термин. Что здесь акцентирует приставка «супер»? То же, что и данная приставка, добавленная к президентской республике, или нечто другое? Во-вторых, вопрос о господстве концепции юридического позитивизма в советском правоведении, на мой взгляд, нужно решать дифференцированно. По меньшей мере, его следует рассмотреть, во-первых, в области юридической догматики, во-вторых, в теории права, в-третьих, в философско-правовой сфере. Причем, на мой взгляд, ответы на него на разных уровнях юридического знания будет различным.
Поверьте, те, кто уже читал, почему-то нашли идеи в моей заметке. А Вы действительно считаете, что всенепременно в работе должна быть главная идея? На каком основании? Их не может быть несколько? Почему же, позвольте поинтересоваться?
Другое дело — обсуждение базовых признаков тоталитарного режима. Здесь и у исследователей есть существенные разночтения, поэтому наша с Вами потенциальная дискуссия — вовсе не исключение из правил.
За основание характеристики тоталитарного режима обычно берется не сам процесс формирования, а состояние «расцвета» тоталитаризма, когда большинство его признаков налицо. Уже потом предпринимается попытка исторической реконструкции формирования такого положения вещей. Не думаю, что наиболее глубинные причины формирования тоталитарных режимов связаны с разочарованием в демократии. Здесь есть и имперское прошлое или миф о таком прошлом, и идея избранности, которая присутствует в массовом сознании, и экономически и исторически обусловленный процесс люмпенизации значительной части населения, и низкий уровень политической культуры масс, и квазирелигиозная жажда по «живому Богу», связанная со слабостью традиционных религиозных институтов, и низкий уровень развития экономики — здесь факторов очень много. В некоторых вариантах исторической реконструкции разочарование в демократии может оказаться лишь «верхушкой айсберга», корни которого уведут нас далеко от политической системы.
Понимаемая формально-юридически демократия как наличие базовых избирательных процедур в том или ином государстве ведь отнюдь сама по себе не препятствует «историческому эксперименту» по воссозданию «мега- и квази- общины». Ведь разве эти настроения отсутствовали в период формирования американской государственности в процессе борьбы за независимость от Англии? И разве демократическая теория общественного договора не может быть положена в основу национальной интеграции и самоидентичности? На мой взгляд, вполне может. Иными словами, демократические конструкции (понятия, учения) могут использоваться как инструменты для формирования интегрированной общины, воспринимающей себя отличной от других народов и на определенных исторических отрезках вполне замкнутой и внутренне интегрированной. На мой взгляд, само стремление к построение замкнутой общегосударственной общины еще недостаточно для характеристики политической системы такого государства как тоталитарной. Здесь необходимы еще дополнительные характеристики.
Достаточно ли культа государства для характеристики режима как тоталитарного? На мой взгляд, нет. Если Конституция — есть акт, конституирующий государственность в правовом «измерении», то культ Конституции в общественном сознании можно ли толковать как одно из проявлений культа государства? На мой взгляд, вполне возможно. У государства есть свои атрибуты, конституция — один из таких атрибутов. Но в таком случае культ американской конституции дает нам основание назвать США государством тоталитарным? Опять же, на мой взгляд, вовсе недостаточно культа государства, требуются дополнительные характеристики, которые и сделают определенный вид культа признаком тоталитарного режима.
Можно, конечно, долго спорить, был ли в сталинском СССР культ государства. На мой взгляд, при тоталитаризме господствует не культ обезличенного государства, а культ вождя, который и олицетворяет тоталитарное государство. Культ вождя, несомненно, в сталинском СССР был. При тоталитарном режиме властвует не политический институт, власть всегда персонифицирована, и властвующий находится «за границами добра и зла» — что и характерно для фигуры вождя будь то в сталинском СССР или Италии 20-30-х гг, Германии 30-40-х гг. Именно вождь олицетворяет объединение общества, его интеграцию и мобилизацию для достижения исторических целей. Строго говоря, при тоталитаризме мы имеем дело уже не с «классическим» государством, а с другим типом политической организации общества. Ведь монархическая или республиканская власть всегда институциональны, т.е. это комплекс политических нормоотношений, а этого при тоталитаризме как-раз и нет, тоталитарный проект предполагает иное понимание политической власти, формы организации общества, и он порывает не просто с предшествующей историей и культурой, он порывает и с «классической» государственностью.
Исторически идей избранности монархической власти («белый царь», «Москва — третий Рим» и пр.), избранности русского народа, его исключительной самобытности (те же славянофилы, религиозные русские философы и пр.) — российской политической и культурной истории не занимать. Когда — на основе формационной истории — стали утверждать, что социалистическое государство — государство нового исторического типа, в корне отличающееся от предшествующих исторических типов государства тем, что государство больше не является средством преодоления классовых противоречий в обществе, разве эта идея не выражала историческую избранность советской политической организации?! Вовсе не обязательна для тоталитарного режима связывать исключительность с определенным народом или расой, достаточно идеи вершения истории, идеи, что определенный народ олицетворяет собой исторический прогресс, способен вершить историю. И здесь и фашистская Италия, и националистическая Германия, и сталинская Россия практически в равном отношении были. И эта идея исторической исключительности и дает основания для строгой демаркации «своих» и «чужих». В СССР тоже в массовом сознании всегда была четкая граница между «своими» и «чужими», не думаю, что это стоит даже доказывать. Только основанием служила не национальная принадлежность, а классовое происхождение, исповедуемая философия и др. факторы. При тоталитарной организации общества всегда есть «чужие», всегда есть образ врага — ведь без него и тоталитарной интеграции общества не осуществить.
Ремарка насчет возможности «порвать с прошлым». Я бы не стал это обощать для всей истории СССР. Возможно, для многих и было возможно «порвать с прошлым», но социальная стигма оставалась порой на всю жизнь, но были и прецеденты, когда считали, что те или иные «элементы» по своим наследственным характеристикам и устойчивости мировоззрения не могут поддаться перевоспитанию в духе социалистического общества — и они либо изгонялись, либо уничтожались, либо загонялись на окраины империи в специальные резервации.
На мой взгляд, возможность тотального физического контроля отсутствует в любом государстве. Для тоталитарного господства она вовсе не обязательна. Главное — отформатировать так общественное сознание, чтобы такая возможность воспринималась как реальная. А это сделать возможно. Ведь для обладания властью не обязательно обладать реальной возможностью физического принуждения, важно, чтобы подвластный ее реальность осознавал. А для этого есть специальные механизмы, которыми тоталитарный режим овладевает и которые вводит в действие. Так что утверждать, наподобие Монтескьё, что тоталитарный «дух» зависит от физических характеристик территории государства я бы не стал. Политическое — оно не в физическом мире, а в головах — как и история, культура, разруха и прочее.