Термин «позитивизм» в современной англо-американской литературе используется для обозначения одного или нескольких из следующих утверждений: (1) что законы – это команды, отданные людьми; (2) что нет необходимой связи между правом и моралью, или правом каким оно должно быть и правом как оно есть на самом деле; (3) что анализ смысла правовых понятий важен сам по себе и может быть отделен (но вовсе не обязательно противопоставлен) историческим и социологическим исследованиям правовых институтов, равно как и критической оценке права с точки зрения морали, социальных целей, функций и др.; (4) что правовая система – это «закрытая логическая система», в которой правильные решения могут быть выведены на основании предустановленных правил средствами одной логики; (5) что моральные суждения не могут, в отличие от высказываний о фактах, быть установлены на основе рациональных рассуждений, свидетельств и доказательств (нон-когнитивизм в этике).

Бентам и Остин придерживались воззрений, выраженных в положениях (1), (2) и (3), однако не принимали (4) и (5); Кельзен признавал положения (2), (3) и (5), однако отрицал (1) и (4). Положение (4) часто приписывается «аналитическим юристам», однако, по всей видимости, без достаточных оснований.

Харт Г.Л.А. Понятие права. СПб., 2007. С. 264.

Аналитический позитивизм, по мнению И.Н. Грязина, основывается на следующих постулатах:

МИФ ПЕРВЫЙ: ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ДЛЯ ЮРИДИЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ.

Несмотря на то, что некоторыми авторами высказывается мнение, что деление права на частное и публичное имеет первостепенное значение для юридической практики, доктринальное происхождение данной проблематики, ее исключительная распространенность в рамках континентальной, романо-германской правовой семьи [1] говорит в пользу точки зрения, что разделение системы права на частное и публичное культурно-исторически обусловлено [2] и имеет лишь весьма опосредованное и ограниченное значение для судейской, адвокатской, нотариальной, правоохранительной и иных юридических практик.

Автору данных строк представляется крайне сомнительным – да простят меня представители академической науки! – утверждение, что судебное решение по гражданскому делу в современной России хоть на йоту изменится только лишь от того, посчитает ли судья обоснованной точку зрения В.В. Оксамытного, причисляющего гражданское процессуальное право к праву частному или, напротив, солидируется с позицией В.И. Червонюка, считающего процессуальные отрасли публично-правовыми: функционирование системы правосудия в «закрытых» правовых системах, практически исключительно основывающихся на законодательстве (когда судья, как рупор законодателя, в русле «мышления» французских просветителей XVIII столетия, обязан основывать решение не на абстрактных принципах или доктринах права, а на конкретных нормах) и de jure не признающих правовую доктрину источником права проходит вдали от полей академических баталий.

Вопрос о сущности государства стал научно исследоваться только в XIX столетии в рамках философии государства, а именно, немецкой классической философии и марксизма. Категория «сущность» является одной из центральных в «идеалистической» диалектике Г.В.Ф. Гегеля и «материалистической» диалектике К. Маркса. Поэтому более-менее серьезное исследование сущности государства предполагает изучение философских первоисточников по данной проблематике. Подавляющее большинство советских и постсоветских теоретиков права вполне обоснованно считают данную категорию философской, и потому не исследуют ее критически и всесторонне как неотъемлемую часть предмета теории государства и права, воспринимая и «развертывая» применительно к государству ту философско-идеологическую «картину мира», в которой живет научное сообщество (формационную, либеральную и т.д.). Поэтому, помимо общеизвестных исторических причин, крайне сложно было бы отыскать в советской теоретико-правовой доктрине самостоятельное и критическое исследование сущности государства с позиции различных философских традиций.

В признании возможности появления и необходимости юридической «фиксации» качественно новых, правопорождающих социальных ситуаций, выраженных в судебных делах и требующих для осуществления справедливости новых норм, состоит большая «открытость» прецедентного, нежели «законодательного» права. «Открытый» характер прецедентного права во многом является следствием «процессуализма» мышления юристов англо-американского права. Известный историк английского права Г.С. Мэн утверждал, что английское право «заключено в узкое русло процесса», «рождение английского права происходило через утробы процесса» [1]. Сходным образом Р. Давид указывал, что развитие английского права отразило глубокое и преобладающее влияние процессуальных факторов [2].

Представляется, что «врожденный» процессуализм английского права был во многом обусловлен центральной ролью судейского сообщества на протяжении всей истории общего права.

Как известно, континентальная правовая система с ее мышлением, понятийным аппаратом и разнообразными практиками не сформировалась бы в том виде, в каком она сейчас существует без университетской традиции, насчитывающей уже девять столетий истории. Именно она сформировала понятийное мышление юристов на континенте, которое выступает одной из «визитных карточек» романо-германского права. К последней трети XIX столетия можно уже смело говорить, что теоретико-правовое мышление состоялось (Р. Йеринг, Б. Виндшейд, Г. Дернбург, С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, Г.Ф. Шершеневич и др.) — совершенно не случайно университетский курс энциклопедии права критиковался за догматическую направленность, отсутствие единого предмета (фрагментарность) Коркуновым и Шершеневичем.

Казалось бы, невозможно представить профессиональное юридическое образование в континентальной системе без теории права.

В отечественной теории права современности целым рядом исследователей формируется представление, что «классические» концепции понимания права отжили свой век и уже несколько десятилетий не могут удовлетворять критериям научности знания в современной социогуманитаристике.

Так, И.Л. Честнов убежден, что «классические» типы правопонимания эпохи модерна неадекватны изменившемуся историческому и социокультурному контексту. «Если сегодня происходит переход к принципиально новой исторической эпохе, то неизбежен вывод, что правопонимание должно поменяться, другими словами, новой эпохе должна соответствовать иная концепция права». (Честнов И.Л. Принцип диалога в современной теории права (проблемы правопонимания). Дисс… докт. юрид. наук. СПб., 2002. С. 110.) Со ссылкой на целый ряд произведений философов ученый утверждает, что в современный период происходит переход к принципиально новой исторической эпохе, право которой характеризуется диалогичностью, постоянно изменяющимся содержанием, возвращением «действующего субъекта», соединением объективности с активностью субъекта. Именно поэтому «классические» типы правопонимания не могут адекватно ответить на «вызов» эпохи постмодерна. (См.: Честнов И.Л. История политических и правовых учений: теоретико-методологическое введение. Учебное пособие. СПб., 2009. С. 225–226. См. также: Честнов И.Л. 1) Право как диалог: к формированию новой онтологии правовой реальности. СПб., 2000; 2) Правопонимание в эпоху постмодерна. СПб., 2002; Поляков А.В. Прощание с классикой, или как возможна коммуникативная теория права // Российский ежегодник теории права. 2008. №1. С. 9–42.)

1. Социальные функции, выполняемые юридическим сообществом, носят одинаковый характер безотносительно специфики правовой семьи. Вместе с тем лишь юристы романо-германской (континентальной) семьи убеждены, что юриспруденция имеет научную основу. Как показывает опыт англо-американского права, социальные функции юридического сообщества могут эффективно выполняться и без признания научности юриспруденции. Это косвенным образом подтверждается и отсутствием серьезной рефлексии данной проблематики среди ученых-юристов современной России, отношения к ней как к специально-юридической, ее традиционным отнесением к предмету философии науки.

2. Историческим основанием представления о научности юриспруденции выступает разделение деятельности юристов на академическую и практическую, которое произошло в эпоху средневековых университетов (глоссаторы, комментаторы). Именно академические юристы выступали транслятором гносеологических идеалов науки, ее принципов и норм познания в юридическое сообщество и правовую доктрину. Поскольку в семье общего права академическая доктрина не оказывала определяющего воздействия на воспроизводство и развитие правовой системы, постольку научные «картины мира» не проникали в адвокатские и судебные практики системы общего права.

Органический подход к классификации правовых систем, исходит из того, что различия между типами правовых систем «являются принципиальными, коренными и не могут быть преодолены рациональным, логическим образом», поскольку они носят органический характер, «связаны с разной структурой подсознания носителей правосознания, что имеет своей основой этнопсихологические различия основного большинства членов этих сообществ» (курсив мой – А.М.). Утверждение об обусловленности профессионального правосознания юристов этнопсихологическими особенностями общественного сознания всецело вписывается в методологические установки немецких «истористов», утверждавших, что правовые институты не существуют вне национального менталитета, сообщество юристов является лишь органом выражения «народного духа», и потому профессиональное и доктринальное правосознание производно от общественного (национального) сознания, а право не может рассматриваться исключительно рационалистически, с позиции пустой абстракции философов – общечеловеческого разума (naturalis ratio). В.М. Танаев утверждает, что в основании континентальной и англо-американской правовых систем лежат принципиально разные психотипы: первая принадлежит к интуитивному типу права – воспринимающий субъект производит мысленные операции с данными органов чувств и создает модель, по которой оценивается входящая информация (интуитивный и решающий психотип); вторая правовая система принадлежит к конкретному, сенсорному типу, характеризующемуся опорой на данные органов чувств и непрерывное восприятие окружающих сигналов (конкретный и воспринимающий психотип). В основе континентального права лежит дедуктивный логический механизм, при котором система права представляет собой «структуру кристалла» – эмпирический опыт в нем вмещается в «прокрустово ложе» систем и норм. В основании же общего права лежит индуктивный подход, прецедентное право представляет собой «вечнозеленеющее дерево жизни», органически растущее в виде создания новых прецедентов как ответов на конкретное восприятие окружающей действительности. «Дедуктивный принцип, проникающий во все части юриспруденции континентальной Европы, выражается прежде всего в кодифицированных нормативно-правовых актах, в преподавании, которое начинается с теории права. Индуктивный принцип англосаксонской системы отличает казуистичность, конкретность, инструментальность мышления, преобладание процессуального права над материальным». Следуя органическому подходу В.М. Танаева смело можно утверждать, что метаправо возможно лишь на уровне общих идеологических оснований правовых семейств, но не на уровне юридического мышления, используемых логических операций, юридических конструкций и форм.

Многие философские основания, методологические установки и нормы исследовательской деятельности «истористов» всецело принадлежат романо-германской правовой семье.

«Догма права» указывает не столько на само содержание позитивного права, сколько на отношение субъекта профессиональной юридической деятельности к такому содержанию. Такое отношение характеризуется установкой на безусловное принятие определенной формы как истинного выражения права, а содержания – как строго определенного, не подлежащего изменению и целостного. Именно такое отношение к позитивному праву позволяет формироваться догме права как взаимосвязанным устойчивым структурам, которые императивно, аксиоматичным образом нормируют, устанавливают пределы, структурируют позитивно-правовой материал, и в целом – формируют необходимые предпосылки для его осмысления и представления в теоретико-правовой форме.