Фундаментальная со времен французской буржуазной революции концепция законности в континентальном праве не обладает таким же непререкаемым авторитетом в прецедентной юридической традиции.

Традиционное для континентальной догмы права представление о логической законченности позитивного права и соответствующих инструментах правоприменительной техники, по сути, всеми возможными средствами исключает активную правотворческую роль официального субъекта, разрешающего дело: отраслевые и общие принципы права, выведенные из системы права, а не судья определяют официальное «решение» ситуации.

В теоретико-правовой литературе кодекс традиционно определяется как базовый, головной законодательный акт сводного характера, обеспечивающий единообразное регулирование и содержащий в систематизированном виде всю или основную массу норм, регулирующих определенную сферу общественных отношений. Иными словами, кодекс – есть законченная, притязающая на исчерпывающий характер регулирования определенной сферы общественных отношений система принципов и норм.

Причем, идея «законченности» кодекса признается как учеными-юристами романо-германской традиции, так и в семье общего права. «Кодекс замышляется как некий закрытый мир и видится наиболее последовательным воплощением идеи системы в юридической литературе», – отмечает французский исследователь кодификационных процессов на континенте Р. Кабрияк [1]. Известный компаративист И. Сабо в числе черт кодекса называл относительно всеобъемлющий характер, полноту и системность [2]. Лорд Скармен, первый председатель Правовой комиссии в Англии, в публичной лекции «Кодификация и судейское право: проблемы сосуществования» (1966) определил кодекс как «специфический вид писаного права, в котором отдельные законоположения изложены таким образом, что в комплексном виде они образуют авторитетный, исчерпывающий и единственный (исключающий всякий другой) источник права в данной области» [3].