Антон Михайлов → В защиту формально-догматической юриспруденции
Авторитетный философ права И.Л. Честнов утверждает, что формально-догматический (позитивный) метод в юриспруденции, исследующий лишь текстуально объективированные формы права, «содержит в себе собственную ограниченность. Совершенно очевидна недостаточность изучения лишь внешнего, поверхностного, неизбежно случайного проявления права».
Если принять конвенциональный, произвольный характер формально-догматических конструкций, то для законодателя, по меньшей мере, будет проблематично осуществлять нормативное правовое регулирование, основываясь на таких абсолютно лишенных объективных оснований текстах и конструкциях. Более того, если в общественное сознание внедрить убеждение о «неизбежной случайности» форм текстуальной объективации положительного права, о их принципиальной конвенциональности, то такая философско-правовая «деконструкция» неминуемо обернется в социальном плане разрушением фундаментальных политико-правовых институтов современной западной цивилизации, по меньшей мере серьезной общественной дезорганизацией. Если нормы законодательства призваны регулировать те или иные социальные институты, а познать такие нормы возможно лишь из источников права, которые фиксируют идею права лишь поверхностно и случайно, то в таком случае какие есть основания, кроме сугубо силовых и конформистских, следовать таким общеобязательным нормам?
Разумеется, нельзя отрицать, что за правовыми текстами-симулякрами в те или иные исторические периоды может не стоять ровным счетом никакой социальной действительности, и исследование таких текстов будет на самом деле являться схоластикой в худшем смысле этого слова. Однако нет никаких оснований утверждать, что связь идеи права и официальной текстуальной объективации положительного права носит «неизбежно случайный» характер. По крайней мере, такое утверждение доказано не больше, чем те же изначальные постулаты (аксиомы) юридического позитивизма.
Можно отметить, что как в частном, так и в публичном праве мы сталкиваемся с целым рядом правовых институтов, которые закреплены в национальных законодательствах большинства государств. Следует ли считать, что такое status quo является чудесным стечением случайных обстоятельств, что нет никаких объективных оснований за интернациональностью многих правовых институтов?
Если право было бы всецело обусловлено историческим и национально-культурным контекстами, то утверждать даже сопоставимость тех или иных правовых институтов, не говоря уже о их существенных сходствах, было бы невозможно. В таком случае сравнительное правоведение, институционально существующее в западной традиции уже более ста лет, являлось бы лишь «собиранием марок», исследованием «юридических странностей», а стремление юристов к унификации правовых систем – утопией.
Невозможно отрицать, что формирование тех или иных юридических конструкций может быть вызвано историческими случайностями, невежеством массового сознания или политическим произволом и потому не иметь тесной связи с философской идеей права, но при этом необходимо сознавать, что именно юридическая догматика как специфическая форма выражения права и результат деятельности профессиональных юристов позволяет воспроизводить те юридические практики, которые ответственны за индивидуальное правовое регулирование и, в конечном итоге, – за поддержание социальной стабильности. Без догматического отношения к знаково-символьной официальной форме невозможно утвердить общеобязательность и единообразие правового регулирования, и поэтому такое отношение глубоко укоренено в профессиональном правосознании.
Если же положить в основу правового регулирования лишь идею справедливости, не формализуя и не инструментализуя ее в конструкциях догмы права, то, как неоднократно показывала история, это неминуемо приводит к судебному произволу, который нередко сопровождается положительными нравственными оценками, но не перестает оставаться таковым (chancery courts в Англии до XVIII в., естественно-правовая юстиция времен французской революции, «революционное правосознание» 20-х гг. в советской России, политические трибуналы победителей после второй мировой войны).
С позиции философского или историко-культурного взгляда на право юридическая догматика, действительно, может казаться достаточно поверхностным, сугубо внешним, а порой и случайным выражением права, но если сопоставить догматическую «материю» права с философско-правовой или историко-правовой, то трудно спорить с тем, что навряд ли найдется такое же количество устойчивых, прошедших через несколько исторических эпох философских идей или исторических интерпретаций тех или иных событий, как некоторые конструкции гражданского права. Многие аксиомы, на которых строится юридическая догматика в западной правовой культуре, уходят своими корнями либо в юридическое мышление древнеримских юристов, либо в религиозное сознание средневековых doctores juris, в то время как господствующие исторические интерпретации или философские идеи могут измениться до неузнаваемости за несколько десятилетий.
На наш взгляд, относительная устойчивость догматических конструкций в континентальной традиции была задана сравнительно незначительным количеством авторитетных правовых текстов, которые осмыслялись при помощи формально-логического инструментария, способного задавать достаточно строгие рамки профессиональному юридическому мышлению. Разумеется, стабильность аксиом и конструкций юридической догматики не должна рассматриваться как панацея, как основание для их идеологизации, неминуемо приводящей к отсутствию всякой рефлексии.
Вместе с тем необходимо понимать, что юридическая догматика выполняет в правовой системе свои, ничем незаменимые функции, которые и вытекают из ее differentia specifica – ни философско-правовые концепции, ни теория, ни история, ни социология права не способны занять место догмы права. Даже обоснованная критика ограниченности юридической догматики с позиции философии права не способна отнять у юридической догматики ее функции, сконструировать правовую систему, функционирующую вне какой-либо догмы права и соответствующему ей правосознанию.
Более того, именно юридическая догматика выступает «визитной карточкой» профессиональной деятельности юристов всех государств с отдифференцированной правовой системой; развитие права как самостоятельного социального регулятора неминуемо, через стандартный набор практик сообщества юристов, формирует догму права. Именно юридическое сообщество – как на европейском континенте, так и в государствах общего права – является корпоративным «держателем» догматического юридического знания, отличающего профессиональное правосознание от обыденного.
Через юридическую догматику достигается преемственность в правовом развитии того или иного государства, позволяющая доктрине и сообществу юристов переживать даже идеологически оснащенные политические революции, воспроизводить в ситуации «правового вакуума» основы профессиональной культуры юриста.
В истории континентальной юридической традиции были периоды, когда в юридическое сообщество проникали идеи, подвергавшие критике само догматическое отношение к авторитетным правовым текстам, – это и некоторые представители юридического гуманизма XVI в., и многие юснатуралисты-рационалисты XVII–XVIII столетий, и социологически мыслящие юристы, последовавшие за идеями О. Конта в последней трети XIX в., юристы-идеологи марксизма-ленинизма 20-х гг. XX в., и проводившие борьбу с ортодоксальной догматикой американские «реалисты» XX столетия. Однако конструкции юридической догматики объективно необходимы для осуществления правового регулирования, и поэтому посещавший ряды юристов скептицизм рано или поздно развеивался, хотя и нередко приводил к изменению конструкций и принципов догмы права.
Не думаю, что декларируемая И.Л. Честновым, вслед за рядом французских философов, эпоха постмодерна сможет упразднить догматическую установку и саму догму права из профессионального правосознания юристов.
Если принять конвенциональный, произвольный характер формально-догматических конструкций, то для законодателя, по меньшей мере, будет проблематично осуществлять нормативное правовое регулирование, основываясь на таких абсолютно лишенных объективных оснований текстах и конструкциях. Более того, если в общественное сознание внедрить убеждение о «неизбежной случайности» форм текстуальной объективации положительного права, о их принципиальной конвенциональности, то такая философско-правовая «деконструкция» неминуемо обернется в социальном плане разрушением фундаментальных политико-правовых институтов современной западной цивилизации, по меньшей мере серьезной общественной дезорганизацией. Если нормы законодательства призваны регулировать те или иные социальные институты, а познать такие нормы возможно лишь из источников права, которые фиксируют идею права лишь поверхностно и случайно, то в таком случае какие есть основания, кроме сугубо силовых и конформистских, следовать таким общеобязательным нормам?
Разумеется, нельзя отрицать, что за правовыми текстами-симулякрами в те или иные исторические периоды может не стоять ровным счетом никакой социальной действительности, и исследование таких текстов будет на самом деле являться схоластикой в худшем смысле этого слова. Однако нет никаких оснований утверждать, что связь идеи права и официальной текстуальной объективации положительного права носит «неизбежно случайный» характер. По крайней мере, такое утверждение доказано не больше, чем те же изначальные постулаты (аксиомы) юридического позитивизма.
Можно отметить, что как в частном, так и в публичном праве мы сталкиваемся с целым рядом правовых институтов, которые закреплены в национальных законодательствах большинства государств. Следует ли считать, что такое status quo является чудесным стечением случайных обстоятельств, что нет никаких объективных оснований за интернациональностью многих правовых институтов?
Если право было бы всецело обусловлено историческим и национально-культурным контекстами, то утверждать даже сопоставимость тех или иных правовых институтов, не говоря уже о их существенных сходствах, было бы невозможно. В таком случае сравнительное правоведение, институционально существующее в западной традиции уже более ста лет, являлось бы лишь «собиранием марок», исследованием «юридических странностей», а стремление юристов к унификации правовых систем – утопией.
Невозможно отрицать, что формирование тех или иных юридических конструкций может быть вызвано историческими случайностями, невежеством массового сознания или политическим произволом и потому не иметь тесной связи с философской идеей права, но при этом необходимо сознавать, что именно юридическая догматика как специфическая форма выражения права и результат деятельности профессиональных юристов позволяет воспроизводить те юридические практики, которые ответственны за индивидуальное правовое регулирование и, в конечном итоге, – за поддержание социальной стабильности. Без догматического отношения к знаково-символьной официальной форме невозможно утвердить общеобязательность и единообразие правового регулирования, и поэтому такое отношение глубоко укоренено в профессиональном правосознании.
Если же положить в основу правового регулирования лишь идею справедливости, не формализуя и не инструментализуя ее в конструкциях догмы права, то, как неоднократно показывала история, это неминуемо приводит к судебному произволу, который нередко сопровождается положительными нравственными оценками, но не перестает оставаться таковым (chancery courts в Англии до XVIII в., естественно-правовая юстиция времен французской революции, «революционное правосознание» 20-х гг. в советской России, политические трибуналы победителей после второй мировой войны).
С позиции философского или историко-культурного взгляда на право юридическая догматика, действительно, может казаться достаточно поверхностным, сугубо внешним, а порой и случайным выражением права, но если сопоставить догматическую «материю» права с философско-правовой или историко-правовой, то трудно спорить с тем, что навряд ли найдется такое же количество устойчивых, прошедших через несколько исторических эпох философских идей или исторических интерпретаций тех или иных событий, как некоторые конструкции гражданского права. Многие аксиомы, на которых строится юридическая догматика в западной правовой культуре, уходят своими корнями либо в юридическое мышление древнеримских юристов, либо в религиозное сознание средневековых doctores juris, в то время как господствующие исторические интерпретации или философские идеи могут измениться до неузнаваемости за несколько десятилетий.
На наш взгляд, относительная устойчивость догматических конструкций в континентальной традиции была задана сравнительно незначительным количеством авторитетных правовых текстов, которые осмыслялись при помощи формально-логического инструментария, способного задавать достаточно строгие рамки профессиональному юридическому мышлению. Разумеется, стабильность аксиом и конструкций юридической догматики не должна рассматриваться как панацея, как основание для их идеологизации, неминуемо приводящей к отсутствию всякой рефлексии.
Вместе с тем необходимо понимать, что юридическая догматика выполняет в правовой системе свои, ничем незаменимые функции, которые и вытекают из ее differentia specifica – ни философско-правовые концепции, ни теория, ни история, ни социология права не способны занять место догмы права. Даже обоснованная критика ограниченности юридической догматики с позиции философии права не способна отнять у юридической догматики ее функции, сконструировать правовую систему, функционирующую вне какой-либо догмы права и соответствующему ей правосознанию.
Более того, именно юридическая догматика выступает «визитной карточкой» профессиональной деятельности юристов всех государств с отдифференцированной правовой системой; развитие права как самостоятельного социального регулятора неминуемо, через стандартный набор практик сообщества юристов, формирует догму права. Именно юридическое сообщество – как на европейском континенте, так и в государствах общего права – является корпоративным «держателем» догматического юридического знания, отличающего профессиональное правосознание от обыденного.
Через юридическую догматику достигается преемственность в правовом развитии того или иного государства, позволяющая доктрине и сообществу юристов переживать даже идеологически оснащенные политические революции, воспроизводить в ситуации «правового вакуума» основы профессиональной культуры юриста.
В истории континентальной юридической традиции были периоды, когда в юридическое сообщество проникали идеи, подвергавшие критике само догматическое отношение к авторитетным правовым текстам, – это и некоторые представители юридического гуманизма XVI в., и многие юснатуралисты-рационалисты XVII–XVIII столетий, и социологически мыслящие юристы, последовавшие за идеями О. Конта в последней трети XIX в., юристы-идеологи марксизма-ленинизма 20-х гг. XX в., и проводившие борьбу с ортодоксальной догматикой американские «реалисты» XX столетия. Однако конструкции юридической догматики объективно необходимы для осуществления правового регулирования, и поэтому посещавший ряды юристов скептицизм рано или поздно развеивался, хотя и нередко приводил к изменению конструкций и принципов догмы права.
Не думаю, что декларируемая И.Л. Честновым, вслед за рядом французских философов, эпоха постмодерна сможет упразднить догматическую установку и саму догму права из профессионального правосознания юристов.
Нет комментариев