Антон Михайлов → Идеологизации в российском правоведении начала XXI столетия
Отдельного рассмотрения требуют воззрения об универсальных закономерностях эволюции права, выдвигаемые современными исследователями и, вне всяких сомнений, являющиеся продолжением логики мышления исторической школы, правда, с качественно иным – либеральным и индивидуалистическим идеологическим содержанием и космополитической направленностью.
Как следствие «объективных» процессов глобализации и широко декларируемой (начиная с 90-х гг. XXв.) идеологической конвергенции российской правовой системы с базовыми ценностями современной западной цивилизации, многие российские теоретики права стали говорить о «логике Истории», о существовании универсального пути правогенеза, неминуемо ведущего к формированию «права человека», в котором фундаментальная миссия права как выразителя, носителя и проводника свободы человека будет окончательно реализована (С.С. Алексеев ).
Всемирное торжество «права цивилизованных народов» С.С. Алексеев связывает с целым рядом закономерностей развития права, «проходящих через всю историю человечества» и утверждающих ценности демократии, естественных прав человека, правового государства, частного права, неразрывно связанного с идеями всеобщности рынка, экономической свободы личности, юридического приоритета ее воли.
В своем итоговом труде «Восхождение к праву» ученый выделяет четыре основные ступени позитивного права: право сильного, право власти, право государства и право гражданского общества. Собственной основой бытия права провозглашаются неотъемлемые права человека, а развитость права связывается с высокими гуманитарными ценностями, которые позволяют праву возвыситься над властью, ее произволом.
Напомним читателю, что за двадцать лет до публикации «Восхождения к праву» С.С. Алексеев выделял иные закономерности развития права. В известном учебнике по общей теории права 1981-1982 гг. ученый писал: «Главной закономерностью генезиса права в целом является такое его развитие, которое неизбежно завершается переходом от эксплуататорских типов права к праву социалистическому, становящемуся элементом политической системы социалистических стран. По отношению к правовым системам эксплуататорских типов социально-политический генезис характеризуется усилением реакционности права и в связи с этим по мере разложения эксплуататорских социальных систем, установления реакционных политических режимов – девальвацией права, падением его престижа, ценности. Наоборот, для правовых систем социалистических стран… определяющим является закономерное упрочение законности, усиление правовых начал, укрепление правовой основы государственной и общественной жизни».
Как в первом, так и во втором случае – налицо сугубо идеологизированная трактовка общих закономерностей развития права. Вместе с тем, если оставаться в рамках классической субъект-объектной парадигмы и – в русле позитивистской традиции – рассматривать государственно-правовые закономерности как объективные связи государственно-правовой действительности, то нет никаких оснований для их идеологических трактовок, которые изначально культурно-исторически детерминированы и, что еще хуже, порой крайне субъективны: очевидно, общие и основные государственно-правовые закономерности не в состоянии претерпеть столь ужасающе кардинальные изменения, сменив, словно удав кожу, коллективистский социализм на индивидуалистический персоноцентризм, всего лишь за четверть века – всеобщее здесь подменяется единичным (российским), а идеологическое выдается за онтологическое.
Универсальной закономерностью развития правовых систем основатель либертаризма В.С. Нерсесянц полагает – вслед за Г.В.Ф. Гегелем (правда, без национально-культурных импликаций) – «шествие свободы личности» по планете, постепенное увеличение числа свободных субъектов права, в отношении которых действует принцип формального равенства, выражающий сущность любого «подлинного» права: «История права – это история прогрессирующей эволюции содержания, объема, масштаба и меры формального (правового) равенства при сохранении самого этого принципа как принципа любой системы права, права вообще».
По мнению ученого, «право вообще» может существовать лишь там, «где имеется, признается и действует индивидуально-человеческое начало и измерение в общественной жизни людей, где, следовательно, отдельный человек, индивид как таковой признается в качестве независимого и самостоятельного лица – субъекта собственности и права, т.е. экономически и юридически свободной личности».
Весьма схожий прогрессистский метанарратив демонстрирует в своей монографии «Развитие правовой культуры как правовой прогресс» и А.П. Семитко, полагающий, что будущее правогенеза в целом – за персоноцентристскими государственно-правовыми системами, в центре которых монументально воцаряется ценность индивидуальной личности, ее прав и свобод, которым в праве любого цивилизованного государства должны быть подчинены религиозные ценности, традиционные ценности общности, иные нравственные императивы неиндивидуалистического толка.
«В настоящее время идет медленный, порой весьма и весьма болезненный, процесс утверждения персоноцентризма и соответствующей правовой культуры во всемирном масштабе», — оптимистично заключает исследователь.
В полном согласии с мировоззренческими установками либеральной правовой идеологи и С.И. Архипов выделяет три главные ступени в развитии права: дополитическое (догосударственное) право, государственное право, постполитическое право, в котором личность признается первичным субъектом права.
Читая приведенные и иные суждения исследователей, невольно создается впечатление о их абсолютной уверенности в том, что они постигли предельные основания правогенеза, универсальные правовые ценности, «раскрытие» которых по ходу правогенеза и придает этому процессу свои логику и смысл. Вместе с тем сразу же бросается в глаза, что такое «раскрытие» универсального закона проводится в их трудах исключительно умозрительно и доказывается крайне недостаточно, без какой-либо опоры на необходимый для подтверждения такой глобальной гипотезы столь же гигантский фактический материал, как будто бы речь идет о «самоочевидных» аксиомах евклидовой геометрии. «Шествие» индивидуализма и либерализма по истории западных правовых систем XVII-XXIвв. сначала совершенно необоснованно распространяется на весь исторический путь западной правовой традиции, а затем и вообще обобщается nec plus ultra – до уровня глобальной, планетарной закономерности – для всех государственно-правовых систем, коих на современном этапе более двухсот двадцати.
Тем не менее, смеем утверждать, что достаточно провести одно действительно ориентированное на ценностную нейтральность кросскультурное исследование, чтобы окончательно осознать и безусловно признать простую истину, что такие антропогенные, интеллигибельные объекты как «свобода», «социальная справедливость», «права человека» не имеют универсальной, единственно верной для всего человеческого рода трактовки: что может быть аксиоматичной «свободой личности» для современного датчанина или француза может также безапелляционно восприниматься как святотатство современным иранцем или палестинцем; что оценивается современным американцем как интеллектуальное рабство и варварство, может быть неоспоримой аксиомой социальной справедливости в традиционных обществах Востока, что видится абсолютной самодостаточной ценностью в современной западной цивилизации может являться лишь относительной, подчиненно-функциональной ценностью в религиозно-традиционных обществах, а может и вообще отрицаться ими, и vice versa.
Все когда-либо существовавшие и существующие ценности антропо- и социогенны: они не только культурно и исторически обусловлены, но и осмысляются, переживаются, проводятся через весь внутренний мир человека сугубо индивидуально и во многом иррационально. Существо ценности как раз в том и состоит, что ни одна из них изначально не может являться универсальной – ведь ценность не может существовать безотносительно субъекта, ценность – всегда ценность для кого-то и поэтому она антропогенна; ценность – есть воспринимаемый результат субъект-субъектного отношения, она не «вещь-в-себе», не нечто объективно существующее «в природе», а всегда субъективно воспринимаемое (ценность конституируется через отношение к «не-ценному»).
Поэтому не может существовать никаких универсальных ценностей, единообразно понимаемых всеми представителями рода человеческого: содержание «универсальных общечеловеческих ценностей» не может являться чем-то большим, чем пустой архетипической структурой. Универсальные «ценности» гипотетически возможны лишь в мире духовного однообразия всех людей планеты, где окончательно и бесповоротно истреблена духовная уникальность человека, что является необходимой предпосылкой реализации любой тоталитарной утопии.
Более того, в современной антропологии права отсутствуют какие-либо универсальные исторически инвариантные и ценностно «нагруженные» критерии, при помощи которых можно было бы беспристрастно оценить правовые системы совершенно различных исторических периодов как более или менее «прогрессивные»/»реакционные», «развитые»/»примитивные», «юные»/«зрелые» и т.п.: все подобные оценки производятся исходя из современного состояния западных правовых систем, которое однозначно и аксиоматично трактуется, вслед за эсхатологическим лозунгом Ф. Фукуямы, как «конец истории», «последние времена» правогенеза. Следуя этой же линейной модели общественного прогресса, утвержденной в рамках марксизма, российское общество пережило период «военного коммунизма» или диктатуры пролетариата, период целенаправленной интенсификации классовой борьбы, период всесоюзного строительства коммунизма, близкое завершение которого в форме построения «развитого социализма» было провозглашено в Конституции СССР 1977г. – на тот момент до коммунистической безгосударственной эпохи, если верить Программе Коммунистической партии Советского Союза 1961г., оставалось не более трех лет.
Разумеется, весьма лестно сознавать, что живешь в «последние времена», наблюдаешь завершающую сцену во всемирном спектакле правогенеза, когда – наконец-то! – вершится «замысел природы» или абсолютного духа (который, к тому же, совпадает с твоими личными ценностными предпочтениями!), и «общечеловеческие ценности», одна за другой, постепенно фиксируются, гарантируются и реализуются во всех государственно-правовых системах. Однако не окажется ли это оптимистическое прогрессистское воззрение, вслед за попыткой построения идеального социального устройства французскими просветителями или бесклассового коммунистического общества марксистами-ленинцами, очередной и весьма наивной утопией?..
Без малого двести лет назад Ф.К. Савиньи не без оснований обвинил юснатуралистов-просветителей, идеологов французской революции, в наивном стремлении – без какой-либо оглядки на историю и наличную социокультурную действительность – безоговорочно считать «просвещенное» настоящее развитее «невежественного» прошлого, придавать всеобщий, общечеловеческий характер субъективным правовым идеалам, которые изначально не могут быть годными для всех времен и народов – ведь в сфере духа отсутствуют «надвременные» и «надкультурные» критерии, которые бы позволяли беспристрастно оценить настоящее как более прогрессивное по отношению к прошлому – потому все такие оценки, по меньшей мере, крайне культурно-исторически зависимы, если не детерминированы, и потому ab initio не могут претендовать на статус всеобщего, объективного.
Именно поэтому у автора данной работы возник вполне закономерный вопрос к пропонентам универсальных прав человека и общечеловеческих ценностей в праве: «В силу каких объективных, «надысторических» причин современное западное право и демократическое правовое государство должны аксиоматично оцениваться как финальный и бесповоротный «венец истории», причем еще и для всего человечества в тотальности его исторического развития?».
В полемике с базовыми постулатами либертарно-юридической концепции права А.Г. Бережнов, указывая на многообразие общественных систем, идеологический и нравственный плюрализм, относительную свободу и сознательную целеустремленность людей, возрастание степени творческого начала в их жизни, вполне обоснованно утверждает: «Как в ретроспективном плане, так и с точки зрения прогнозирования будущего с учетом логики развития правовых явлений, нет никаких сколько-либо убедительных оснований, доказательств, свидетельствующих о том, что правовое развитие человечества (или отдельного общества) может быть ограничено, исчерпано, «завершается» констатацией или искусственной выработкой чего-то универсального, безусловного, общего в «праве вообще» (курсив мой – А.М.). Более того, оно никогда не может быть сведено к решению проблемы следования всеми и всегда этому «универсальному правовому началу».
Если бы современные теоретики, с легкостью определяющие универсальные закономерности развития права, обратились к истории правовых систем и юридической мысли, то они бы без особого титанического труда обнаружили, что до провозглашенного ими и современными политологами прозападной направленности либерально-космополитического «конца истории» (Ф. Фукуяма), с начала XIX века, когда в политико-правовой науке – во многом благодаря немецкой исторической школе – укоренилась идея закономерного развития социальной реальности, было предсказано уже несколько различных «великих финалов истории», среди наиболее значительных, — оставшийся в сфере мышления гегелевский и перешедшие в масштабные социальные действия марксистский и нацистский (причем к выведению и провозглашению «глобальных финалов истории» универсального свойства предрасположена именно западная политическая мысль – и, мягко выражаясь, не самого либерального толка!).
Иными словами, при помощи идеи объективной исторической закономерности возможно легитимировать не только ценности свободы личности, прав человека, непосредственной или представительной демократии, но и абсолютной ценности государства, которой подчинены все права личности (Гегель), диктатуры пролетариата, массово истребляющего социально чуждые элементы, обобществленной собственности в форме «воинствующей» коллективизации (Ленин), безусловного искоренения отсталых рас ради прогресса очищенной от заразы, полной телесного здоровья и духовной чистоты арийской расы господ (Гитлер) – идеологически нейтральное (пустое) полагание объективной исторической закономерности «подставимо» практически под любую сверх-идею, т.е. принципиально политически всеядно…
Поэтому современный либеральный космополитизм США здесь отнюдь не пионер в провозглашении себя самой передовой, цивилизованной, совершенной и потому исторически последней системой ценностей, и одной только декларации «конца истории» per se отнюдь не достаточно для легитимации либерально-космополитического «финала истории», необходимо привести новые и принципиальные аргументы, каких не привели апологеты предшествующих «великих финалов истории» (да только имеются ли они?), и экономико-политического господства единственной супердержавы здесь явно-таки маловато, поскольку история знает множество примеров империй, начиная с римской и заканчивая советской, претендовавших на звание универсальных и исторически последних (внеисторических), но в конечном итоге — со временем — обратившихся в пепел и ставших лишь достоянием нескончаемой истории…
Попытки научного сообщества – в рамках позитивистской парадигмы – открыть универсальные закономерности правогенеза вполне понятны, но насколько они практически осуществимы в социально-гуманитарном измерении, если идеалом такого позитивистского проекта считать знание объективное, надысторическое, идеологически нейтральное и национально-культурно индифферентное? Почему мы, люди XX–XXIвв., принадлежащие к вполне определенным историческому времени, социокультурному контексту, научной среде, вдруг безапелляционно решили, что в состоянии умозрительно объять весь исторический путь становления и развития государственно-правовых систем и вывести универсальные генетические закономерности? Каким таким чудесным образом мы «выходим» за ограничительные (и весьма-весьма жесткие!) рамки, едва ли преодолимые барьеры вполне конкретного социокультурного контекста («время – кожа, а не платье»), превалирующей философской «картины мира», базовых ценностей, научной парадигмы? В силу каких причин государственно-правовая история всего крайне многообразного человечества должна вдруг – по мановению волшебной палочки США – остановиться на современных западных ценностях, якобы окончательно реализовав свою «миссию»?
Известный философ XX века К. Поппер отмечал: «Ни природа, ни история не могут нам сказать, что мы должны делать. Никакие факты – ни естественные, ни исторические – не могут принимать решения за нас, не могут определять целей, которые мы выбираем. Только мы сами вносим цель и смысл в природу и историю… Сама история… не имеет ни цели, ни смысла, но мы можем принять решение дать ей и то и другое».
Так, может быть, не история, не ее «объективные процессы глобализации», является создательницей и исполнительницей определенной универсальной «логики», а сами создатели либертаризма, персоноцентризма, которые желают за счет воспринимаемого ими и широко декларируемого «универсализма» навязать другим культурам западные правовые ценности, в целом – не только свое экономическое, политико-правовое, но и идеологическое господство?
На наш взгляд, претензия современных американских политико-правовых идеологем прав человека и демократического правового государства, повсеместно декларирующихся универсальными (общечеловеческими), безусловно стоящими — в русле классического юснатурализма XVIIIв. — над внутринациональным позитивным правом и суверенитетом государств, ведущими к благоденствию всех подлинно свободных граждан планеты, — является не наивным самообманом, при котором желаемое сначала выдается за действительное, а затем и непосредственно «видится» в нем (как это было с некоторыми юснатуралистами XVII—XVIIIвв.), а неотъемлемой чертой политико-правового языка тоталитаризма, пытающегося искоренить идеологические, религиозные, традиционные, национально-культурные различия и – в целом – духовное многообразие современного мира (ведь идея универсальных закономерностей социогенеза (включая полито- и правогенез), при помощи которой уже не раз вершился «суд над историей», в XX веке эксплуатировалась исключительно тоталитарными государственно-правовыми системами. Сверх-идея, вокруг которой строились и, по-видимому, будут строиться все тоталитарные системы, принципиально не может терпеть рядом с собой идеи иные, отличные от себя, и поэтому она стремится стать универсальной, обусловливая тем самым экспансионистскую внешнюю политику идеократий в стадии расцвета (И.Ю. Козлихин)).
Помимо этого, сторонники либеральной правовой идеологии и «общечеловеческих ценностей» прав человека не замечают или не желают замечать огромного «слепого пятна», красующегося в самом центре их мировоззренческих аксиом.
С одной стороны, универсалистский прогрессизм, являющийся неотъемлемой чертой мировоззрения многих современных либералов-юристов, предполагает наличие объективно развертывающегося глобального (универсального) закона развития национально-правовых систем – закона прогресса свободы личности, прав человека и т.д.
С другой стороны, либерализм, в любых своих формах, зиждется на признании абсолютной ценности личности (христианство), ее свободы ради самой свободы (классический западноевропейский либерализм), которая является единственно подлинным критерием прогрессивности правовых систем.
Однако объективистский «детерминизм, привносимый в общество прогрессом, напрочь отрицает собой творческую волю индивида: все предрешено исторически законом развития, которому личность может или подчиниться, или быть раздавленной им».
С.П. Синха, анализируя недостатки естественно-правовой доктрины, отнюдь не случайно указывает: «Теория естественного права утверждает, что ценности заложены в самой природе и что их реализация является процессом развертывания этой присущей природе внутренней сущности… Такое представление о ценностях порождает предположение, что процесс развития этих ценностей является автономным. Другими словами, этот процесс детерминирован только своими внутренними законами… Если эти ценности являются результатом исторического развертывания, то все усилия для их реализации со стороны человека оказываются просто неуместными. Все, что нам остается делать – это ждать их развертывания».
И в этом своем объективистском детерминизме современный политико-правовой либерализм, утверждающий исторически, пусть даже в долгосрочной перспективе, «в конечном счете» закономерную («природно-физиологически» или экономически предопределенную – не суть важно) победу западных политико-правовых ценностей, является «кровным братом» не только ненавистного им марксизма (это еще полбеды: история западной мысли знает марксистов-либералов), но и своего самого яростного идеологического врага – нацистского и сталинского тоталитаризма (а это уже проблема, требующая глубокой рефлексии и аргументированных ответов).
Для нас весьма симптоматично то обстоятельство, что концепции юридического либертаризма В.С. Нерсесянца и «права человека» С.С. Алексеева представляются читателю в трудах их авторов как квинтэссенция развития юридической мысли, «венец» истории правовых учений, как единственно возможное светлое будущее правовых систем, ведомых просвещенными эйдосами юристами-философами, что выражается, в частности, в том, что исследователями странным образом не замечаются или даже сознательно замалчиваются дискуссионные аспекты представляемых концепций, не проводится их сопоставление с наличествующей политико-правовой действительностью (не концепция проверяется действительностью, а, напротив, предпринимается попытка нормировать социальную действительность через постулаты концепции), не предпринимается попытка их исторической деконструкции, которая бы неизбежно вскрыла их крайне эклектичный характер; при изложении современных школ правопонимания либо вообще игнорируются все остальные альтернативные представления о сущности права – как будто их вовсе не существует, либо они излагаются как новые вариации на классические правовые онтологии и в таком качестве, заведомо проигрывая новаторским авторским концепциям, они серьезно не сопоставляются с выдвигаемыми концептуализациями.
Разумеется, данная установка является не научной, а идеологической (ибо, как справедливо отметил Л. Фон Мизес, «нормативной науки, науки о том, что должно быть, не существует» ) и по сути воспроизводит «логику» изложения любого учебного курса политических учений советского времени, когда все развитие прогрессивной юридической мысли объективно вело к формированию и разработке марксистско-ленинского политико-правового учения.
Так, может быть, здесь мы имеем дело не с «объективными закономерностями» политико-правовой действительности и юриспруденции, а с попытками противопоставить господствующей в СССР политико-правовой идеологии собственное идеологическое учение, обусловленное отнюдь не всей историей развития юриспруденции, а вполне конкретным социокультурным контекстом, который будучи деактуализированным через пару-тройку десятилетий неизбежно обнажит и все «мыльные пузыри» указанных метанарративов?
Тревожащим современное либеральное правосознание неизбежно окажется еще один вопрос: если общественный прогресс неизбежен в своей объективности, то, следовательно, мы не в состоянии предвосхитить «завтрашнюю» свободу, а если так, то тогда во имя чего мы строим либерально-космополитическое будущее наших потомков? Какой смысл бороться за торжество прав человека во всем мире, если таков – в конечном счете – «замысел природы» (И. Кант, С.С. Алексеев) или лукавство «абсолютного духа» (Г.В.Ф. Гегель, В.С. Нерсесянц), и прогрессивное развитие правовых систем само по себе, объективно приведет к их общемировой победе?
И, наконец, какое отношение потомков вызовут наши собственные усилия и опыты (вдруг они идут вразрез с объективным законом прогресса свободы личности)?.. И в отношении классической доктрины естественного права, и применительно к современным либеральным юридическим доктринам обоснованным представляется вывод И.Л. Честнова, что в них «человек, провозглашенный высшей ценностью, остается абстрактным индивидом, подчиненным высшей трансцендентной силе». В итоге получается, что базовая, фундаментальная ценность «естественников», либертаристов, персоноцентристов – индивидуальная свобода личности – оказывается задавлена, буквально-таки растоптана «объективно-природным» детерминизмом: из самого смысла существования права человек превращается в абсолютно послушный, податливый материал, на котором вершит свой замысел природа (de facto – субъекты-проводники, «транслирующие» ее «объективную» волю).
Помимо уже обозначенных противоречий, необходимо отметить, что во всех вышеназванных идеологических построениях явственно ощущается попытка комплементарно совместить идеологию классической школы естественного права (существование универсальных, вечных и неизменных правовых ценностей, детерминирующих содержание любого подлинного позитивного права) с базовой идеей универсальных стандартов правогенеза, выдвинутой немецкой исторической школой, что, собственно, и отличает современных пропонентов универсального пути правогенеза от юснатуралистов XVII-XVIIIвв.
Объединяет юснатуралистов классического периода, основоположников исторической школы и современных поборников «естественных прав» одна фундаментальная черта: априорное постулирование «универсальных» «общечеловеческих» ценностей, вера в универсальные законы правогенеза – без какой-либо оглядки на незападные правовые культуры и государственно-правовые системы.
Однако если европоцентризм сознания юснатуралистов XVII-XVIIIвв. (Г. Гроций, Т. Гоббс, индепенденты, просветители и др.), немецких философов-классиков И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля, «истористов» первой половины XIXв., философов-позитивистов – О. Конта, Г. Спенсера, Дж.Ст. Милля, К. Маркса являлся исторически объяснимым и – в рамках классической научной рациональности – вполне закономерным и приемлемым, то зацикливание на либерально-демократических ценностях современной западной цивилизации в начале XXIв., учитывая эпохальные научные революции XXв., антропологические аксиомы культурно-ценностного плюрализма, технологические возможности информационно-сетевого общества, представляется не чем иным как целенаправленно внедряемым в профессиональное правосознание прозападным идеологическим метанарративом, квазинаучно оформляющим и тем самым (вольно или невольно) выполняющим вполне конкретный политический заказ (кстати сказать, всецело находящийся в русле «логики мышления» советской науки как служанки идеологии), но являющимся абсолютно неприемлемым в научном плане.
Как следствие «объективных» процессов глобализации и широко декларируемой (начиная с 90-х гг. XXв.) идеологической конвергенции российской правовой системы с базовыми ценностями современной западной цивилизации, многие российские теоретики права стали говорить о «логике Истории», о существовании универсального пути правогенеза, неминуемо ведущего к формированию «права человека», в котором фундаментальная миссия права как выразителя, носителя и проводника свободы человека будет окончательно реализована (С.С. Алексеев ).
Всемирное торжество «права цивилизованных народов» С.С. Алексеев связывает с целым рядом закономерностей развития права, «проходящих через всю историю человечества» и утверждающих ценности демократии, естественных прав человека, правового государства, частного права, неразрывно связанного с идеями всеобщности рынка, экономической свободы личности, юридического приоритета ее воли.
В своем итоговом труде «Восхождение к праву» ученый выделяет четыре основные ступени позитивного права: право сильного, право власти, право государства и право гражданского общества. Собственной основой бытия права провозглашаются неотъемлемые права человека, а развитость права связывается с высокими гуманитарными ценностями, которые позволяют праву возвыситься над властью, ее произволом.
Напомним читателю, что за двадцать лет до публикации «Восхождения к праву» С.С. Алексеев выделял иные закономерности развития права. В известном учебнике по общей теории права 1981-1982 гг. ученый писал: «Главной закономерностью генезиса права в целом является такое его развитие, которое неизбежно завершается переходом от эксплуататорских типов права к праву социалистическому, становящемуся элементом политической системы социалистических стран. По отношению к правовым системам эксплуататорских типов социально-политический генезис характеризуется усилением реакционности права и в связи с этим по мере разложения эксплуататорских социальных систем, установления реакционных политических режимов – девальвацией права, падением его престижа, ценности. Наоборот, для правовых систем социалистических стран… определяющим является закономерное упрочение законности, усиление правовых начал, укрепление правовой основы государственной и общественной жизни».
Как в первом, так и во втором случае – налицо сугубо идеологизированная трактовка общих закономерностей развития права. Вместе с тем, если оставаться в рамках классической субъект-объектной парадигмы и – в русле позитивистской традиции – рассматривать государственно-правовые закономерности как объективные связи государственно-правовой действительности, то нет никаких оснований для их идеологических трактовок, которые изначально культурно-исторически детерминированы и, что еще хуже, порой крайне субъективны: очевидно, общие и основные государственно-правовые закономерности не в состоянии претерпеть столь ужасающе кардинальные изменения, сменив, словно удав кожу, коллективистский социализм на индивидуалистический персоноцентризм, всего лишь за четверть века – всеобщее здесь подменяется единичным (российским), а идеологическое выдается за онтологическое.
Универсальной закономерностью развития правовых систем основатель либертаризма В.С. Нерсесянц полагает – вслед за Г.В.Ф. Гегелем (правда, без национально-культурных импликаций) – «шествие свободы личности» по планете, постепенное увеличение числа свободных субъектов права, в отношении которых действует принцип формального равенства, выражающий сущность любого «подлинного» права: «История права – это история прогрессирующей эволюции содержания, объема, масштаба и меры формального (правового) равенства при сохранении самого этого принципа как принципа любой системы права, права вообще».
По мнению ученого, «право вообще» может существовать лишь там, «где имеется, признается и действует индивидуально-человеческое начало и измерение в общественной жизни людей, где, следовательно, отдельный человек, индивид как таковой признается в качестве независимого и самостоятельного лица – субъекта собственности и права, т.е. экономически и юридически свободной личности».
Весьма схожий прогрессистский метанарратив демонстрирует в своей монографии «Развитие правовой культуры как правовой прогресс» и А.П. Семитко, полагающий, что будущее правогенеза в целом – за персоноцентристскими государственно-правовыми системами, в центре которых монументально воцаряется ценность индивидуальной личности, ее прав и свобод, которым в праве любого цивилизованного государства должны быть подчинены религиозные ценности, традиционные ценности общности, иные нравственные императивы неиндивидуалистического толка.
«В настоящее время идет медленный, порой весьма и весьма болезненный, процесс утверждения персоноцентризма и соответствующей правовой культуры во всемирном масштабе», — оптимистично заключает исследователь.
В полном согласии с мировоззренческими установками либеральной правовой идеологи и С.И. Архипов выделяет три главные ступени в развитии права: дополитическое (догосударственное) право, государственное право, постполитическое право, в котором личность признается первичным субъектом права.
Читая приведенные и иные суждения исследователей, невольно создается впечатление о их абсолютной уверенности в том, что они постигли предельные основания правогенеза, универсальные правовые ценности, «раскрытие» которых по ходу правогенеза и придает этому процессу свои логику и смысл. Вместе с тем сразу же бросается в глаза, что такое «раскрытие» универсального закона проводится в их трудах исключительно умозрительно и доказывается крайне недостаточно, без какой-либо опоры на необходимый для подтверждения такой глобальной гипотезы столь же гигантский фактический материал, как будто бы речь идет о «самоочевидных» аксиомах евклидовой геометрии. «Шествие» индивидуализма и либерализма по истории западных правовых систем XVII-XXIвв. сначала совершенно необоснованно распространяется на весь исторический путь западной правовой традиции, а затем и вообще обобщается nec plus ultra – до уровня глобальной, планетарной закономерности – для всех государственно-правовых систем, коих на современном этапе более двухсот двадцати.
Тем не менее, смеем утверждать, что достаточно провести одно действительно ориентированное на ценностную нейтральность кросскультурное исследование, чтобы окончательно осознать и безусловно признать простую истину, что такие антропогенные, интеллигибельные объекты как «свобода», «социальная справедливость», «права человека» не имеют универсальной, единственно верной для всего человеческого рода трактовки: что может быть аксиоматичной «свободой личности» для современного датчанина или француза может также безапелляционно восприниматься как святотатство современным иранцем или палестинцем; что оценивается современным американцем как интеллектуальное рабство и варварство, может быть неоспоримой аксиомой социальной справедливости в традиционных обществах Востока, что видится абсолютной самодостаточной ценностью в современной западной цивилизации может являться лишь относительной, подчиненно-функциональной ценностью в религиозно-традиционных обществах, а может и вообще отрицаться ими, и vice versa.
Все когда-либо существовавшие и существующие ценности антропо- и социогенны: они не только культурно и исторически обусловлены, но и осмысляются, переживаются, проводятся через весь внутренний мир человека сугубо индивидуально и во многом иррационально. Существо ценности как раз в том и состоит, что ни одна из них изначально не может являться универсальной – ведь ценность не может существовать безотносительно субъекта, ценность – всегда ценность для кого-то и поэтому она антропогенна; ценность – есть воспринимаемый результат субъект-субъектного отношения, она не «вещь-в-себе», не нечто объективно существующее «в природе», а всегда субъективно воспринимаемое (ценность конституируется через отношение к «не-ценному»).
Поэтому не может существовать никаких универсальных ценностей, единообразно понимаемых всеми представителями рода человеческого: содержание «универсальных общечеловеческих ценностей» не может являться чем-то большим, чем пустой архетипической структурой. Универсальные «ценности» гипотетически возможны лишь в мире духовного однообразия всех людей планеты, где окончательно и бесповоротно истреблена духовная уникальность человека, что является необходимой предпосылкой реализации любой тоталитарной утопии.
Более того, в современной антропологии права отсутствуют какие-либо универсальные исторически инвариантные и ценностно «нагруженные» критерии, при помощи которых можно было бы беспристрастно оценить правовые системы совершенно различных исторических периодов как более или менее «прогрессивные»/»реакционные», «развитые»/»примитивные», «юные»/«зрелые» и т.п.: все подобные оценки производятся исходя из современного состояния западных правовых систем, которое однозначно и аксиоматично трактуется, вслед за эсхатологическим лозунгом Ф. Фукуямы, как «конец истории», «последние времена» правогенеза. Следуя этой же линейной модели общественного прогресса, утвержденной в рамках марксизма, российское общество пережило период «военного коммунизма» или диктатуры пролетариата, период целенаправленной интенсификации классовой борьбы, период всесоюзного строительства коммунизма, близкое завершение которого в форме построения «развитого социализма» было провозглашено в Конституции СССР 1977г. – на тот момент до коммунистической безгосударственной эпохи, если верить Программе Коммунистической партии Советского Союза 1961г., оставалось не более трех лет.
Разумеется, весьма лестно сознавать, что живешь в «последние времена», наблюдаешь завершающую сцену во всемирном спектакле правогенеза, когда – наконец-то! – вершится «замысел природы» или абсолютного духа (который, к тому же, совпадает с твоими личными ценностными предпочтениями!), и «общечеловеческие ценности», одна за другой, постепенно фиксируются, гарантируются и реализуются во всех государственно-правовых системах. Однако не окажется ли это оптимистическое прогрессистское воззрение, вслед за попыткой построения идеального социального устройства французскими просветителями или бесклассового коммунистического общества марксистами-ленинцами, очередной и весьма наивной утопией?..
Без малого двести лет назад Ф.К. Савиньи не без оснований обвинил юснатуралистов-просветителей, идеологов французской революции, в наивном стремлении – без какой-либо оглядки на историю и наличную социокультурную действительность – безоговорочно считать «просвещенное» настоящее развитее «невежественного» прошлого, придавать всеобщий, общечеловеческий характер субъективным правовым идеалам, которые изначально не могут быть годными для всех времен и народов – ведь в сфере духа отсутствуют «надвременные» и «надкультурные» критерии, которые бы позволяли беспристрастно оценить настоящее как более прогрессивное по отношению к прошлому – потому все такие оценки, по меньшей мере, крайне культурно-исторически зависимы, если не детерминированы, и потому ab initio не могут претендовать на статус всеобщего, объективного.
Именно поэтому у автора данной работы возник вполне закономерный вопрос к пропонентам универсальных прав человека и общечеловеческих ценностей в праве: «В силу каких объективных, «надысторических» причин современное западное право и демократическое правовое государство должны аксиоматично оцениваться как финальный и бесповоротный «венец истории», причем еще и для всего человечества в тотальности его исторического развития?».
В полемике с базовыми постулатами либертарно-юридической концепции права А.Г. Бережнов, указывая на многообразие общественных систем, идеологический и нравственный плюрализм, относительную свободу и сознательную целеустремленность людей, возрастание степени творческого начала в их жизни, вполне обоснованно утверждает: «Как в ретроспективном плане, так и с точки зрения прогнозирования будущего с учетом логики развития правовых явлений, нет никаких сколько-либо убедительных оснований, доказательств, свидетельствующих о том, что правовое развитие человечества (или отдельного общества) может быть ограничено, исчерпано, «завершается» констатацией или искусственной выработкой чего-то универсального, безусловного, общего в «праве вообще» (курсив мой – А.М.). Более того, оно никогда не может быть сведено к решению проблемы следования всеми и всегда этому «универсальному правовому началу».
Если бы современные теоретики, с легкостью определяющие универсальные закономерности развития права, обратились к истории правовых систем и юридической мысли, то они бы без особого титанического труда обнаружили, что до провозглашенного ими и современными политологами прозападной направленности либерально-космополитического «конца истории» (Ф. Фукуяма), с начала XIX века, когда в политико-правовой науке – во многом благодаря немецкой исторической школе – укоренилась идея закономерного развития социальной реальности, было предсказано уже несколько различных «великих финалов истории», среди наиболее значительных, — оставшийся в сфере мышления гегелевский и перешедшие в масштабные социальные действия марксистский и нацистский (причем к выведению и провозглашению «глобальных финалов истории» универсального свойства предрасположена именно западная политическая мысль – и, мягко выражаясь, не самого либерального толка!).
Иными словами, при помощи идеи объективной исторической закономерности возможно легитимировать не только ценности свободы личности, прав человека, непосредственной или представительной демократии, но и абсолютной ценности государства, которой подчинены все права личности (Гегель), диктатуры пролетариата, массово истребляющего социально чуждые элементы, обобществленной собственности в форме «воинствующей» коллективизации (Ленин), безусловного искоренения отсталых рас ради прогресса очищенной от заразы, полной телесного здоровья и духовной чистоты арийской расы господ (Гитлер) – идеологически нейтральное (пустое) полагание объективной исторической закономерности «подставимо» практически под любую сверх-идею, т.е. принципиально политически всеядно…
Поэтому современный либеральный космополитизм США здесь отнюдь не пионер в провозглашении себя самой передовой, цивилизованной, совершенной и потому исторически последней системой ценностей, и одной только декларации «конца истории» per se отнюдь не достаточно для легитимации либерально-космополитического «финала истории», необходимо привести новые и принципиальные аргументы, каких не привели апологеты предшествующих «великих финалов истории» (да только имеются ли они?), и экономико-политического господства единственной супердержавы здесь явно-таки маловато, поскольку история знает множество примеров империй, начиная с римской и заканчивая советской, претендовавших на звание универсальных и исторически последних (внеисторических), но в конечном итоге — со временем — обратившихся в пепел и ставших лишь достоянием нескончаемой истории…
Попытки научного сообщества – в рамках позитивистской парадигмы – открыть универсальные закономерности правогенеза вполне понятны, но насколько они практически осуществимы в социально-гуманитарном измерении, если идеалом такого позитивистского проекта считать знание объективное, надысторическое, идеологически нейтральное и национально-культурно индифферентное? Почему мы, люди XX–XXIвв., принадлежащие к вполне определенным историческому времени, социокультурному контексту, научной среде, вдруг безапелляционно решили, что в состоянии умозрительно объять весь исторический путь становления и развития государственно-правовых систем и вывести универсальные генетические закономерности? Каким таким чудесным образом мы «выходим» за ограничительные (и весьма-весьма жесткие!) рамки, едва ли преодолимые барьеры вполне конкретного социокультурного контекста («время – кожа, а не платье»), превалирующей философской «картины мира», базовых ценностей, научной парадигмы? В силу каких причин государственно-правовая история всего крайне многообразного человечества должна вдруг – по мановению волшебной палочки США – остановиться на современных западных ценностях, якобы окончательно реализовав свою «миссию»?
Известный философ XX века К. Поппер отмечал: «Ни природа, ни история не могут нам сказать, что мы должны делать. Никакие факты – ни естественные, ни исторические – не могут принимать решения за нас, не могут определять целей, которые мы выбираем. Только мы сами вносим цель и смысл в природу и историю… Сама история… не имеет ни цели, ни смысла, но мы можем принять решение дать ей и то и другое».
Так, может быть, не история, не ее «объективные процессы глобализации», является создательницей и исполнительницей определенной универсальной «логики», а сами создатели либертаризма, персоноцентризма, которые желают за счет воспринимаемого ими и широко декларируемого «универсализма» навязать другим культурам западные правовые ценности, в целом – не только свое экономическое, политико-правовое, но и идеологическое господство?
На наш взгляд, претензия современных американских политико-правовых идеологем прав человека и демократического правового государства, повсеместно декларирующихся универсальными (общечеловеческими), безусловно стоящими — в русле классического юснатурализма XVIIIв. — над внутринациональным позитивным правом и суверенитетом государств, ведущими к благоденствию всех подлинно свободных граждан планеты, — является не наивным самообманом, при котором желаемое сначала выдается за действительное, а затем и непосредственно «видится» в нем (как это было с некоторыми юснатуралистами XVII—XVIIIвв.), а неотъемлемой чертой политико-правового языка тоталитаризма, пытающегося искоренить идеологические, религиозные, традиционные, национально-культурные различия и – в целом – духовное многообразие современного мира (ведь идея универсальных закономерностей социогенеза (включая полито- и правогенез), при помощи которой уже не раз вершился «суд над историей», в XX веке эксплуатировалась исключительно тоталитарными государственно-правовыми системами. Сверх-идея, вокруг которой строились и, по-видимому, будут строиться все тоталитарные системы, принципиально не может терпеть рядом с собой идеи иные, отличные от себя, и поэтому она стремится стать универсальной, обусловливая тем самым экспансионистскую внешнюю политику идеократий в стадии расцвета (И.Ю. Козлихин)).
Помимо этого, сторонники либеральной правовой идеологии и «общечеловеческих ценностей» прав человека не замечают или не желают замечать огромного «слепого пятна», красующегося в самом центре их мировоззренческих аксиом.
С одной стороны, универсалистский прогрессизм, являющийся неотъемлемой чертой мировоззрения многих современных либералов-юристов, предполагает наличие объективно развертывающегося глобального (универсального) закона развития национально-правовых систем – закона прогресса свободы личности, прав человека и т.д.
С другой стороны, либерализм, в любых своих формах, зиждется на признании абсолютной ценности личности (христианство), ее свободы ради самой свободы (классический западноевропейский либерализм), которая является единственно подлинным критерием прогрессивности правовых систем.
Однако объективистский «детерминизм, привносимый в общество прогрессом, напрочь отрицает собой творческую волю индивида: все предрешено исторически законом развития, которому личность может или подчиниться, или быть раздавленной им».
С.П. Синха, анализируя недостатки естественно-правовой доктрины, отнюдь не случайно указывает: «Теория естественного права утверждает, что ценности заложены в самой природе и что их реализация является процессом развертывания этой присущей природе внутренней сущности… Такое представление о ценностях порождает предположение, что процесс развития этих ценностей является автономным. Другими словами, этот процесс детерминирован только своими внутренними законами… Если эти ценности являются результатом исторического развертывания, то все усилия для их реализации со стороны человека оказываются просто неуместными. Все, что нам остается делать – это ждать их развертывания».
И в этом своем объективистском детерминизме современный политико-правовой либерализм, утверждающий исторически, пусть даже в долгосрочной перспективе, «в конечном счете» закономерную («природно-физиологически» или экономически предопределенную – не суть важно) победу западных политико-правовых ценностей, является «кровным братом» не только ненавистного им марксизма (это еще полбеды: история западной мысли знает марксистов-либералов), но и своего самого яростного идеологического врага – нацистского и сталинского тоталитаризма (а это уже проблема, требующая глубокой рефлексии и аргументированных ответов).
Для нас весьма симптоматично то обстоятельство, что концепции юридического либертаризма В.С. Нерсесянца и «права человека» С.С. Алексеева представляются читателю в трудах их авторов как квинтэссенция развития юридической мысли, «венец» истории правовых учений, как единственно возможное светлое будущее правовых систем, ведомых просвещенными эйдосами юристами-философами, что выражается, в частности, в том, что исследователями странным образом не замечаются или даже сознательно замалчиваются дискуссионные аспекты представляемых концепций, не проводится их сопоставление с наличествующей политико-правовой действительностью (не концепция проверяется действительностью, а, напротив, предпринимается попытка нормировать социальную действительность через постулаты концепции), не предпринимается попытка их исторической деконструкции, которая бы неизбежно вскрыла их крайне эклектичный характер; при изложении современных школ правопонимания либо вообще игнорируются все остальные альтернативные представления о сущности права – как будто их вовсе не существует, либо они излагаются как новые вариации на классические правовые онтологии и в таком качестве, заведомо проигрывая новаторским авторским концепциям, они серьезно не сопоставляются с выдвигаемыми концептуализациями.
Разумеется, данная установка является не научной, а идеологической (ибо, как справедливо отметил Л. Фон Мизес, «нормативной науки, науки о том, что должно быть, не существует» ) и по сути воспроизводит «логику» изложения любого учебного курса политических учений советского времени, когда все развитие прогрессивной юридической мысли объективно вело к формированию и разработке марксистско-ленинского политико-правового учения.
Так, может быть, здесь мы имеем дело не с «объективными закономерностями» политико-правовой действительности и юриспруденции, а с попытками противопоставить господствующей в СССР политико-правовой идеологии собственное идеологическое учение, обусловленное отнюдь не всей историей развития юриспруденции, а вполне конкретным социокультурным контекстом, который будучи деактуализированным через пару-тройку десятилетий неизбежно обнажит и все «мыльные пузыри» указанных метанарративов?
Тревожащим современное либеральное правосознание неизбежно окажется еще один вопрос: если общественный прогресс неизбежен в своей объективности, то, следовательно, мы не в состоянии предвосхитить «завтрашнюю» свободу, а если так, то тогда во имя чего мы строим либерально-космополитическое будущее наших потомков? Какой смысл бороться за торжество прав человека во всем мире, если таков – в конечном счете – «замысел природы» (И. Кант, С.С. Алексеев) или лукавство «абсолютного духа» (Г.В.Ф. Гегель, В.С. Нерсесянц), и прогрессивное развитие правовых систем само по себе, объективно приведет к их общемировой победе?
И, наконец, какое отношение потомков вызовут наши собственные усилия и опыты (вдруг они идут вразрез с объективным законом прогресса свободы личности)?.. И в отношении классической доктрины естественного права, и применительно к современным либеральным юридическим доктринам обоснованным представляется вывод И.Л. Честнова, что в них «человек, провозглашенный высшей ценностью, остается абстрактным индивидом, подчиненным высшей трансцендентной силе». В итоге получается, что базовая, фундаментальная ценность «естественников», либертаристов, персоноцентристов – индивидуальная свобода личности – оказывается задавлена, буквально-таки растоптана «объективно-природным» детерминизмом: из самого смысла существования права человек превращается в абсолютно послушный, податливый материал, на котором вершит свой замысел природа (de facto – субъекты-проводники, «транслирующие» ее «объективную» волю).
Помимо уже обозначенных противоречий, необходимо отметить, что во всех вышеназванных идеологических построениях явственно ощущается попытка комплементарно совместить идеологию классической школы естественного права (существование универсальных, вечных и неизменных правовых ценностей, детерминирующих содержание любого подлинного позитивного права) с базовой идеей универсальных стандартов правогенеза, выдвинутой немецкой исторической школой, что, собственно, и отличает современных пропонентов универсального пути правогенеза от юснатуралистов XVII-XVIIIвв.
Объединяет юснатуралистов классического периода, основоположников исторической школы и современных поборников «естественных прав» одна фундаментальная черта: априорное постулирование «универсальных» «общечеловеческих» ценностей, вера в универсальные законы правогенеза – без какой-либо оглядки на незападные правовые культуры и государственно-правовые системы.
Однако если европоцентризм сознания юснатуралистов XVII-XVIIIвв. (Г. Гроций, Т. Гоббс, индепенденты, просветители и др.), немецких философов-классиков И. Канта и Г.В.Ф. Гегеля, «истористов» первой половины XIXв., философов-позитивистов – О. Конта, Г. Спенсера, Дж.Ст. Милля, К. Маркса являлся исторически объяснимым и – в рамках классической научной рациональности – вполне закономерным и приемлемым, то зацикливание на либерально-демократических ценностях современной западной цивилизации в начале XXIв., учитывая эпохальные научные революции XXв., антропологические аксиомы культурно-ценностного плюрализма, технологические возможности информационно-сетевого общества, представляется не чем иным как целенаправленно внедряемым в профессиональное правосознание прозападным идеологическим метанарративом, квазинаучно оформляющим и тем самым (вольно или невольно) выполняющим вполне конкретный политический заказ (кстати сказать, всецело находящийся в русле «логики мышления» советской науки как служанки идеологии), но являющимся абсолютно неприемлемым в научном плане.
Нет комментариев