Сергей Максимов →  «Уголовно-правовые мифы» как элемент современной нормотворческой культуры

Некоторое время назад, в начале 21 века, большинству российских и зарубежных юристов казалось, что уголовное право с несвойственной ему функцией прямого регулирования едва ли не всех видов общественных отношений кануло в Лету. Не случайно за первые четыре года действия (до 2000 года) УК РФ был поправлен лишь 9 раз (в 1997 и 2000 годах ни разу). Однако, начиная с 2001 года, кодекс стал ежегодно подвергаться десяткам изменений. В рекордном 2010 году – 21 раз. Всего за 15 лет применения его реформировали 103 раза. Такое внимание триединого законодателя (Государственная Дума, Совет Федерации, Президент) к УК РФ не случайно. Он увидел в уголовном законе инструмент решения каких-то внезапно возникающих, прежде всего, в экономике и политике проблем.

Миф первый: «уголовный закон не регулирует общественные отношения, а лишь охраняет их» или, по образному выражению проф. Ковалева М.И., «работает сторожем на складе общественных отношений».

Традиционно в науке уголовного права считалось, что уголовный закон, прежде всего, посредством общей и частной превенции, способен существенно изменять поведение людей. Например, с помощью угрозы наказанием (общая превенция) мотивировать неопределенный круг людей к соблюдению уголовно-правовых запретов. Однако факт принятия десятков некоторых уголовно-правовых новелл сам по себе указывает на то, что законодатель стремится использовать УК РФ в качестве дополнительного регулятора (или псевдорегулятора) порядка осуществления экономической деятельности и отношений собственности. Речь идет о новеллах, направленных, с одной стороны, на ограничение форм и пределов государственного контроля за предпринимательской деятельностью (например, исключение уголовной ответственности за незаконное предпринимательство с нарушением условий лицензирования – ст. 171 УК РФ), а с другой – на ограничение возможностей образования (реорганизации) и ликвидации юридических лиц (например, через подставных лиц – ст.173? УК РФ, которая введена федеральным законом от 7 декабря 2011 года №419).

Миф второй: «введение уголовно-правового запрета ограничивает распространенность запрещаемого вида поведения» или, говоря иначе, введение уголовной ответственности за поведение, которое ранее не рассматривалось как преступление, должно устрашать потенциальных преступников.

Законодатель чаще всего (за исключением, пожалуй, случаев реализации скрытой для него мотивации инициаторов и подлинных авторов законопроектов или исполнения международных обязательств) стремится к тому, что вводимая уголовная ответственность за то или иное общественно опасное поведение ограничивала его распространенность. Однако даже в такие лучшие для страны времена, когда раскрываемость зарегистрированных преступлений достигала 95% (например, конец восьмидесятых годов прошлого века), реальность угрозы уголовным наказанием воспринималась в среднем лишь каждым четвертым взрослым. С начала девяностых годов прошлого века и до настоящего времени, когда раскрываемость даже регистрируемой части снизилась почти до 50% (например, в 2010 году этот показатель официально составлял немногим более 54% – статистику МВД РФ о состоянии преступности смотрите здесь), такая угроза может восприниматься не иначе как мифическая. Лишь нравственные запреты (самозапреты) и угроза самосуда (в том числе, весьма скорого и несправедливого) продолжают удерживать людей от совершения преступлений. Последнее, по-видимому, в заметно большей степени, чем прежде.

Миф третий: «преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только настоящим Кодексом» (ст. 3 УК РФ «Принцип законности»)

Этот принцип уголовного закона является едва ли не самым большим заблуждением законодателя и большей части населения и по сей день. В действительности, из-за того, что большинство уголовно-правовых норм имеет бланкетное содержание, т.е. конкретизируется десятками положений, закрепленных в нормативных правовых актах другой отраслевой принадлежности, преступность и наказуемость деяний фактически меняется в зависимости от изменений, происходящих в гражданском, административном, налоговом, земельном, экологическом и даже процессуальном законодательстве. Уследить за этим процессом неспециалисту просто невозможно. Например, достаточно изменить критерий предельного размера похищаемого имущества применительно к мелкому хищению (ст. 7.27 КоАП РФ), и изменятся пределы уголовной наказуемости за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества, предусмотренные УК РФ.

Фактические же преступность и наказуемость деяния, а также его уголовно-правовые последствия сегодня, пожалуй, в наименьшей степени определяются собственно уголовным законом. Гораздо большее влияние на них оказывают уровень коррупции в сфере правоприменения, степень квалифицированности правоприменителя и «пропускная способность» системы уголовной юстиции. Если значительное число уголовных дел возбуждается и прекращается только при условии получения правоприменителем взятки, то преступность и наказуемость деяний в глазах населения определяются скорее не законом, а правоприменителем. Именно по этой причине надежды на то, что изменения в уголовном законе повысят уровень наказуемости того или иного общественно опасного поведения (например, в экономике), лишены всякого смысла.

Миф четвертый («свежий»): «Уголовный кодекс устарел и его немедленно нужно заменить новым»

В последние годы в официальной печати все чаще стали публиковаться размышления на тему устаревания уголовного законодательства, призывы прекратить его «латание» и немедленно принять новый. Как уже отмечалось, за полтора десятилетия действия УК РФ был исправлен 103 раза (по состоянию на 1 января 2012 года), т.е. почти столько, сколько за 36 лет действия предыдущего кодекса – УК РСФСР 1960 года. Суммарное число изменений при этом крайне трудно подсчитать, поскольку оно, в сущности, включает не только несколько сотен поправок в отдельные статьи УК РФ, но и многочисленные изменения, внесенные в иные нормативные правовые акты, положения которых составляют бланкетное содержание отдельных уголовно-правовых норм. Вместе с тем, нельзя не признать, что эти многочисленные поправки, нарушающие не столько «красоту» здания уголовного закона, сколько его устойчивость, стабильность в глазах правоприменителя и населения, в действительности не являются отражением радикальных перемен в экономической и политической жизни нашего общества. За это время ни базовые экономические условия, ни политический режим строй нашего общества существенно не изменились. Это означает, что объективной необходимости немедленно принимать новый Уголовный кодекс просто не существует. Субъективно такая потребность у государства может сформироваться внезапно подобно тому, как возникла потребность в изменении наименования милиции.

Следует также помнить, что за последние пятнадцать лет сам нормотворческий механизм пострадал настолько, что даже безупречный в юридико-техническом отношении законопроект (особенно такой сложный и объемный, как проект кодекса) непременно будет ухудшен в результате многочисленных согласований и правок в различных органах государственной власти. Один из парадоксов нашего времени состоит в том, что написать текст УК РФ, который в самых разных отношениях будет лучше текста действующего уголовного закона, мы можем, а принять лучший закон, который к тому же будет работать так, как задумал законодатель, уже нет. Вряд ли стоит форсировать работы над текстом нового УК РФ раньше, чем будут устранены причины этого парадокса. Этот вывод никак не может повлиять на полезность разработки теоретической модели будущего УК РФ (теоретическая модель Общей части действующего Уголовного кодекса была разработана авторским коллективом ИГП АН СССР под руководством Кудрявцева В.Н. еще в 1987 году. В настоящее время коллектив сектора уголовного права и криминологии ИГП РАН вместе с коллегами из других научных центров принял решение о начале работы на теоретической моделью нового УК РФ, отвечающего перспективам развития страны).

Названные «мифы» составляют ничтожную долю тех заблуждений, из которых сегодня вольно или невольно исходит российский законодатель, формируя не только уголовную, но и экономическую, а также социальную (в узком смысле слова) политику страны. В этой связи объективная потребность в объединении усилий специалистов разных областей науки в интересах освобождения законодателя от ложных стереотипов и предпосылок нормотворческого процесса будет лишь усиливаться. Важно, чтобы эта потребность была своевременно осознана теми, кто определяет роль и место науки в формировании основных направлений современной государственной политики.

Тезисы выступления на IV Всероссийском социологическом конгрессе 3 февраля 2011 г. (секция 42 «Социология права»)