Антон Михайлов → «Постклассическое» доктринальное правоведение: полемические размышления (начало)
В современной теории права целый ряд авторитетных исследователей пытается актуализировать и обосновать в доктринальном правосознании современного юридического сообщества России идеи неклассической и постнеклассической научной рациональности.
Доктринальная легитимация принадлежности постклассического дискурса в философии науки к предмету правоведения осуществляется, на наш взгляд, двумя основными способами.
Первый связан с определенной исторической «реконструкцией» господствующих в доктринальном и профессиональном правосознании доктрин, идей в контексте развития научной рациональности.
Утверждается, что теоретическое правосознание на протяжении всей истории своего существования неизменно ориентировалось на гносеологические идеалы и «картины мира», принятые в качестве господствующих в философском сознании. Помимо этого, утверждается, что основные методологические установки, полагания, принципы исследовательской деятельности, принятые в господствующих правовых доктринах состоят с философскими «картинами мира» и научными парадигмами в родовидовых отношениях. Например, все базовые методологические основания юснатурализма и юспозитивизма могут быть рассмотрены как видовые по отношению к «картине мира» классической научной рациональности, т.е. представляют собой опредмечивание в правоведении соответствующих философско-методологических программ.
Второй способ апеллирует к качественно новой фазе технологического развития общества, формирующей новый тип общественного сознания, эксплицируемый в своих базовых установках, принципах, прежде всего, в сознании философском. Поскольку целый ряд авторитетных, по мнению сторонников постклассического правоведения, философов указывает на приход новой эры в интеллектуальном развитии человечества – «эпохи постмодерна», постольку это уже свершившийся факт – и рано или поздно ученые-юристы будут вынуждены признать ограниченность и ошибочность многих методологических оснований концепций понимания права «эпохи модерна». В этом способе обоснования можно усмотреть имплицитное «родимое пятно» отвергаемого метанарратива модернизма – представление о неизбежном развитии общественного сознания как некоторой целостности, содержание которого покоится на ряде идей-принципов, которые в состоянии эксплицировать та или иная философская концепция.
Как в первом, историческом, способе обоснования постклассического правоведения, так и во втором, актуально-философском, юридическое сознание представляется как обусловленное сознанием философским – нет в сознании юристов ничего такого фундаментального, что является лишь «собственностью юристов»: мышление юристов покоится на той или иной философской концептуализации и может быть полностью объяснено в ее рамках; язык юристов функционирует по общим правилам всех естественных языков, не обладает способностью формировать собственно юридическое мышление, может быть всецело объяснен в рамках семиотического анализа, и т.п. Представителей постклассического правового дискурса роднит чуть ли не репульсивное отношение к юридической «чистоте» доктринального правоведения, к стремлению отстоять специально-юридическую предметность.
Очевидно, что призыв сторонников смены «научной парадигмы» ученого правоведения адресован, прежде всего, другим ученым-юристам, обладающим, с одной стороны, способностью понимать понятийный аппарат современных философских концепций, владеющим знаниями о развитии философии науки, и – с другой стороны, владеющим тем предметом, который собирается реформировать постклассическое правоведение. Понятно, что мизерная доля практикующих юристов обладает познавательным мотивом и соответствующей ему способностью осмыслить транслируемое постклассическим правовым дискурсом содержание. Понятно и то, что для многих российских философов современности призыв «юристов-постклассиков» не обладает ни новизной, ни актуальностью. Поэтому и отвечать представителям постклассического дискурса нужно не юристам-практикам и не философам, а юристам-теоретикам.
Необходимо отметить, что концептуализация права как неотъемлемой части философского знания, стремление представить правовую доктрину как вид доктрины философской – в силу всеобщей значимости права для социума – было характерно, прежде всего, классической немецкой философии, в идейно-методологических баталиях с которой, как известно, сформировался исторический и диалектический материализм, в свою очередь ставший всеобщим философско-методологическим «каноном», «символом веры» всех общественных и естественных наук советского времени. Именно в советской правовой доктрине вся область юридического знания воспринималась покоящейся на философских основаниях марксизма-ленинизма; утверждалось, что юридическое сознание должно основываться на подлинно научной идеологии, что право не имеет собственной истории и собственного содержания, производного от социально-экономического основания общества, что правовое сознание – лишь одна из форм общественного сознания, механизм формирования которых раскрыт основоположниками научного коммунизма. Все собственно юридические методы, как и любые частно-научные методы исследования, провозглашались обусловленными в своем основании всеобщим методом познания – диалектическим материализмом, что закономерно приводило к «методологическому монизму» советского правоведения.
В целом, на идеологическом уровне деклараций – в следовании идеалу научности юридического знания, основанного на подлинно научной философии, в стремлении представить теорию права как систему, основанную на едином принципе (доктринальные обоснования первичного понятия, из которого якобы логически развертывается система общетеоретических правовых понятий), – советской теории права не было в истории равных. Только с позиции постклассической юриспруденции советская теория государства и права – вовсе не наука, а скорее, содержательно – «гремучая смесь» политической идеологии и догмы положительного права; институционально – прибежище идеологов и политических флюгеров, прислужников публичной власти, лишенное способности мыслить «общежитие», которое обходили стороной все настоящие ученые-юристы и философы с мировым именем.
Вместе с тем в неизменном стремлении представить предметную область правоведения в своих основаниях обусловленной философским знанием, в отказе юристам в их собственном интеллектуальном содержании, наличии их профессиональной «собственности» (подлинная «догма права» как целое должна определяться философской концепцией), в утверждении обусловленности юридического сознания объективными факторами (историко-социальный хронотоп, культура, уровень развития техники и т.п.), в стремлении познать право прежде всего философски – как объект, как неотъемлемую часть социальной действительности, «как она есть на самом деле» в ее эйдосе или социальной феноменальности, а не в специальном языке и в предмете, что характерно для науки (постклассический дискурс о возвращении человека в правовую действительность, о химеричности наличных теоретико-правовых понятий, схоластичности способов аргументации господствующей правовой доктрины и т.д.), в попытке представить собственную концептуализацию как в научном отношении авангардную и истинную (именно в ее референтном объектном понимании), обладающую максимальным эвристическим потенциалом для юридического сообщества и общества в целом – видятся значимые «родимые пятна» марксизма-ленинизма на декларируемом качественно новым облике постклассической правовой доктрины.
Имеет смысл обратить внимание сторонников постклассического правоведения на следующее. Советское правоведение, как и юридическое сознание советских юристов, характеризовалось двойственностью: с одной стороны, существовал значительный пласт идеологически транслируемой философии, порождающей соответствующие философско-правовые конструкции, востребуемые для идеологических целей; с другой стороны, существовала «техническая юриспруденция», во многом продолжавшая основываться на юридических понятиях и практиках дореволюционного правоведения. Марксистско-ленинская философия, насаждавшаяся на всех уровнях социальной системы, не смогла заменить действовавшую до революции правовую систему качественно новой системой социального регулирования, устранить профессиональное сообщество юристов, в корне преобразовать или даже существенно модифицировать юридическое мышление, основные понятия и институты гражданского права, операции с ними, способы и операции толкования, применения и систематизации положительного права, основные виды юридических практик, приемы и операции работы юристов с документами – «центральное ядро» того знания, которым должен обладать любой практикующий юрист.
И на то, что марксистско-ленинская идеология не смогла преобразовать интеллектуальные и технические основания «мира юристов», указывает хотя бы то, что российская правовая система постсоветского времени в кратчайшие для истории сроки вернулась в материнское лоно романо-германской правовой семьи – поскольку по юридико-техническим критериям никогда и не выходила из него. Это позволяет утверждать, что юридическая догма обладает определенной независимостью от господствующих философских концептуализаций доктринального правосознания, способностью воспроизводиться, независимо от смены политической идеологии, мнящей себя всеобщей и подлинно научной.
Если вспомнить историю университетской юриспруденции на континенте, историю «университетской рецепции римского права» в изложении дореволюционных авторов, то можно указать на то, что начиная с XVI столетия в континентальных правовых системах уже несколько раз господствовал философско-догматический дуализм, при котором юридическое сообщество явно «раскалывалось» на юристов, пытавшихся – с той или иной степенью успешности – модифицировать действующую догму права на новых философских началах или даже создать собственные системы юридического знания, и юристов, которые продолжали работать в русле так называемой «низшей юриспруденции» – заниматься толкованием, систематизацией, корректировкой, применением действующего положительного права.
Во-первых, можно вспомнить французских гуманистов XVI в., некоторые из которых были полны решимости упразднить всю средневековую юридическую схоластику вместе с ее «сакральными» глоссами – однако догматическая традиция в своей доктрине и практиках по существу (базовые допущения, метод работы, стиль мышления, имплицитные ценности и др.) осталась прежней. Несмотря на методологические интенции некоторых гуманистов, Ординарная глосса Аккурсия по степени авторитетности не уступала Дигестам еще вплоть до первой половины XVII века, в Германии XVI-XVIII вв. господствовал usus modernus pandectarum со всеми основными техниками догматического правоведения, «практикующие юристы» остались верными последователями догмы действующего, а не очищенного литературными и историческими первоисточниками «классического римского» права.
Во-вторых, нельзя не указать на многих представителей школы естественного права, которые пытались пересадить на почву правоведения метод математиков и физиков и основать новую философию естественного права, которая приведет к качественным изменениям не только профессионального сознания, но и всего общества в целом. Однако и во II половине XVII века и в XVIII столетии догматическая юриспруденция не претерпела фундаментальных изменений – юридические практики по своему существу остались прежними, ничего качественно нового в юридические техники толкования, систематизации, применения права «классический» юснатурализм не внес. Более того, историки права в конце XIX в. показали, что очень многие постулаты в новых системах естественного права XVII-XVIII вв. фактически заимствовались из Дигест Юстиниана, из юридической догмы, и им придавалось лишь новая естественно-правовая рационалистическая форма изложения. Аксиоматико-демонстративный метод, принятый в математике, не мог быть применен в предмете правоведения – разнились и «аксиомы» разных юристов-философов, и понимание демонстрации вывода. Иными словами, гносеологический идеал естествознания лишь декларировался юристами школы естественного права для социальной и политической легитимации собственных систем, но действительный метод их работы качественно отличался от метода естественных наук, заложившего принципы того, что в философии науки XX столетия стало называться классической научной рациональностью. Нельзя забывать известное высказывание К. Маркса и верить на слово Г. Гроцию, Хр. Вольфу или Т. Гоббсу – нужно анализировать действительные приемы, способы и операции познавательной деятельности, примененные в их трудах; в противном случае мы не выйдем за рамки идеологии.
В-третьих, и в XIX столетии с его поклонением сначала (благодаря Ф.К. Савиньи) истории права, а затем (благодаря О. Конту и позднему Р. Иерингу) социологии права, юридическое сообщество в значительной своей части осталось на позициях догматической юриспруденции. История права у основоположников исторической школы и их последователей лишь выступала вспомогательным средством для формирования системы научных юридических понятий – т.е. подкрепленная философским идеализмом идея служила догматической цели. «Первый» научный позитивизм О. Конта также не превратил правоведение в часть социологической науки и не сделал из всех юристов социологов – даже представители так называемой «социологической школы» в юридико-догматических вопросах были во многом последователями традиции, а не новаторами, «опредметивавшими» методологическую схему научного позитивизма. Стали ли приемы и операции конкретно-социологического исследования господствующими в правоведении? Нет, не стали. Стали ли юристы руководствовать «практическими понятиями», выводить свои понятия из существующего объективно социального экономического и политического устройства общества? Нет, не стали. Много ли было раскрыто общих законов становления и развития права как социального явления в XIX столетии? Автор заметки таких законов и выражающих их понятий, кардинально перестраивающих догму права, в трудах юристов XIX века не нашел: декларации, описания определенного инструментария присутствуют, но также присутствует и социолого-догматический дуализм – львиная доля «теоретической догмы» остается прежней и к ней добавляются философско-методологические главы, отнюдь не связанные родовидовыми отношениями с догматикой.
Все эти исторические примеры, на наш взгляд, свидетельствуют об одном: способность перестроить юридическую догму на основе новой философской концепции крайне ограничена, а юридическая догматическая традиция обладает своей собственной историей, своим инструментарием и техниками, которые воспроизводятся независимо от изменения философской концепции, владеющей доктринальным правосознанием пусть и значительного числа юристов. Принимая это во внимание, следует подвергнуть сомнению способность нового постклассического правоведения в корне изменить практическую юриспруденцию с ее несущими понятиями, стилем мышления, техниками – поскольку она естественно и институционально воспроизводится различными видами юридической практики и не имеет доктринально формализованного учения как единого основания.
Доктринальная легитимация принадлежности постклассического дискурса в философии науки к предмету правоведения осуществляется, на наш взгляд, двумя основными способами.
Первый связан с определенной исторической «реконструкцией» господствующих в доктринальном и профессиональном правосознании доктрин, идей в контексте развития научной рациональности.
Утверждается, что теоретическое правосознание на протяжении всей истории своего существования неизменно ориентировалось на гносеологические идеалы и «картины мира», принятые в качестве господствующих в философском сознании. Помимо этого, утверждается, что основные методологические установки, полагания, принципы исследовательской деятельности, принятые в господствующих правовых доктринах состоят с философскими «картинами мира» и научными парадигмами в родовидовых отношениях. Например, все базовые методологические основания юснатурализма и юспозитивизма могут быть рассмотрены как видовые по отношению к «картине мира» классической научной рациональности, т.е. представляют собой опредмечивание в правоведении соответствующих философско-методологических программ.
Второй способ апеллирует к качественно новой фазе технологического развития общества, формирующей новый тип общественного сознания, эксплицируемый в своих базовых установках, принципах, прежде всего, в сознании философском. Поскольку целый ряд авторитетных, по мнению сторонников постклассического правоведения, философов указывает на приход новой эры в интеллектуальном развитии человечества – «эпохи постмодерна», постольку это уже свершившийся факт – и рано или поздно ученые-юристы будут вынуждены признать ограниченность и ошибочность многих методологических оснований концепций понимания права «эпохи модерна». В этом способе обоснования можно усмотреть имплицитное «родимое пятно» отвергаемого метанарратива модернизма – представление о неизбежном развитии общественного сознания как некоторой целостности, содержание которого покоится на ряде идей-принципов, которые в состоянии эксплицировать та или иная философская концепция.
Как в первом, историческом, способе обоснования постклассического правоведения, так и во втором, актуально-философском, юридическое сознание представляется как обусловленное сознанием философским – нет в сознании юристов ничего такого фундаментального, что является лишь «собственностью юристов»: мышление юристов покоится на той или иной философской концептуализации и может быть полностью объяснено в ее рамках; язык юристов функционирует по общим правилам всех естественных языков, не обладает способностью формировать собственно юридическое мышление, может быть всецело объяснен в рамках семиотического анализа, и т.п. Представителей постклассического правового дискурса роднит чуть ли не репульсивное отношение к юридической «чистоте» доктринального правоведения, к стремлению отстоять специально-юридическую предметность.
Очевидно, что призыв сторонников смены «научной парадигмы» ученого правоведения адресован, прежде всего, другим ученым-юристам, обладающим, с одной стороны, способностью понимать понятийный аппарат современных философских концепций, владеющим знаниями о развитии философии науки, и – с другой стороны, владеющим тем предметом, который собирается реформировать постклассическое правоведение. Понятно, что мизерная доля практикующих юристов обладает познавательным мотивом и соответствующей ему способностью осмыслить транслируемое постклассическим правовым дискурсом содержание. Понятно и то, что для многих российских философов современности призыв «юристов-постклассиков» не обладает ни новизной, ни актуальностью. Поэтому и отвечать представителям постклассического дискурса нужно не юристам-практикам и не философам, а юристам-теоретикам.
Необходимо отметить, что концептуализация права как неотъемлемой части философского знания, стремление представить правовую доктрину как вид доктрины философской – в силу всеобщей значимости права для социума – было характерно, прежде всего, классической немецкой философии, в идейно-методологических баталиях с которой, как известно, сформировался исторический и диалектический материализм, в свою очередь ставший всеобщим философско-методологическим «каноном», «символом веры» всех общественных и естественных наук советского времени. Именно в советской правовой доктрине вся область юридического знания воспринималась покоящейся на философских основаниях марксизма-ленинизма; утверждалось, что юридическое сознание должно основываться на подлинно научной идеологии, что право не имеет собственной истории и собственного содержания, производного от социально-экономического основания общества, что правовое сознание – лишь одна из форм общественного сознания, механизм формирования которых раскрыт основоположниками научного коммунизма. Все собственно юридические методы, как и любые частно-научные методы исследования, провозглашались обусловленными в своем основании всеобщим методом познания – диалектическим материализмом, что закономерно приводило к «методологическому монизму» советского правоведения.
В целом, на идеологическом уровне деклараций – в следовании идеалу научности юридического знания, основанного на подлинно научной философии, в стремлении представить теорию права как систему, основанную на едином принципе (доктринальные обоснования первичного понятия, из которого якобы логически развертывается система общетеоретических правовых понятий), – советской теории права не было в истории равных. Только с позиции постклассической юриспруденции советская теория государства и права – вовсе не наука, а скорее, содержательно – «гремучая смесь» политической идеологии и догмы положительного права; институционально – прибежище идеологов и политических флюгеров, прислужников публичной власти, лишенное способности мыслить «общежитие», которое обходили стороной все настоящие ученые-юристы и философы с мировым именем.
Вместе с тем в неизменном стремлении представить предметную область правоведения в своих основаниях обусловленной философским знанием, в отказе юристам в их собственном интеллектуальном содержании, наличии их профессиональной «собственности» (подлинная «догма права» как целое должна определяться философской концепцией), в утверждении обусловленности юридического сознания объективными факторами (историко-социальный хронотоп, культура, уровень развития техники и т.п.), в стремлении познать право прежде всего философски – как объект, как неотъемлемую часть социальной действительности, «как она есть на самом деле» в ее эйдосе или социальной феноменальности, а не в специальном языке и в предмете, что характерно для науки (постклассический дискурс о возвращении человека в правовую действительность, о химеричности наличных теоретико-правовых понятий, схоластичности способов аргументации господствующей правовой доктрины и т.д.), в попытке представить собственную концептуализацию как в научном отношении авангардную и истинную (именно в ее референтном объектном понимании), обладающую максимальным эвристическим потенциалом для юридического сообщества и общества в целом – видятся значимые «родимые пятна» марксизма-ленинизма на декларируемом качественно новым облике постклассической правовой доктрины.
Имеет смысл обратить внимание сторонников постклассического правоведения на следующее. Советское правоведение, как и юридическое сознание советских юристов, характеризовалось двойственностью: с одной стороны, существовал значительный пласт идеологически транслируемой философии, порождающей соответствующие философско-правовые конструкции, востребуемые для идеологических целей; с другой стороны, существовала «техническая юриспруденция», во многом продолжавшая основываться на юридических понятиях и практиках дореволюционного правоведения. Марксистско-ленинская философия, насаждавшаяся на всех уровнях социальной системы, не смогла заменить действовавшую до революции правовую систему качественно новой системой социального регулирования, устранить профессиональное сообщество юристов, в корне преобразовать или даже существенно модифицировать юридическое мышление, основные понятия и институты гражданского права, операции с ними, способы и операции толкования, применения и систематизации положительного права, основные виды юридических практик, приемы и операции работы юристов с документами – «центральное ядро» того знания, которым должен обладать любой практикующий юрист.
И на то, что марксистско-ленинская идеология не смогла преобразовать интеллектуальные и технические основания «мира юристов», указывает хотя бы то, что российская правовая система постсоветского времени в кратчайшие для истории сроки вернулась в материнское лоно романо-германской правовой семьи – поскольку по юридико-техническим критериям никогда и не выходила из него. Это позволяет утверждать, что юридическая догма обладает определенной независимостью от господствующих философских концептуализаций доктринального правосознания, способностью воспроизводиться, независимо от смены политической идеологии, мнящей себя всеобщей и подлинно научной.
Если вспомнить историю университетской юриспруденции на континенте, историю «университетской рецепции римского права» в изложении дореволюционных авторов, то можно указать на то, что начиная с XVI столетия в континентальных правовых системах уже несколько раз господствовал философско-догматический дуализм, при котором юридическое сообщество явно «раскалывалось» на юристов, пытавшихся – с той или иной степенью успешности – модифицировать действующую догму права на новых философских началах или даже создать собственные системы юридического знания, и юристов, которые продолжали работать в русле так называемой «низшей юриспруденции» – заниматься толкованием, систематизацией, корректировкой, применением действующего положительного права.
Во-первых, можно вспомнить французских гуманистов XVI в., некоторые из которых были полны решимости упразднить всю средневековую юридическую схоластику вместе с ее «сакральными» глоссами – однако догматическая традиция в своей доктрине и практиках по существу (базовые допущения, метод работы, стиль мышления, имплицитные ценности и др.) осталась прежней. Несмотря на методологические интенции некоторых гуманистов, Ординарная глосса Аккурсия по степени авторитетности не уступала Дигестам еще вплоть до первой половины XVII века, в Германии XVI-XVIII вв. господствовал usus modernus pandectarum со всеми основными техниками догматического правоведения, «практикующие юристы» остались верными последователями догмы действующего, а не очищенного литературными и историческими первоисточниками «классического римского» права.
Во-вторых, нельзя не указать на многих представителей школы естественного права, которые пытались пересадить на почву правоведения метод математиков и физиков и основать новую философию естественного права, которая приведет к качественным изменениям не только профессионального сознания, но и всего общества в целом. Однако и во II половине XVII века и в XVIII столетии догматическая юриспруденция не претерпела фундаментальных изменений – юридические практики по своему существу остались прежними, ничего качественно нового в юридические техники толкования, систематизации, применения права «классический» юснатурализм не внес. Более того, историки права в конце XIX в. показали, что очень многие постулаты в новых системах естественного права XVII-XVIII вв. фактически заимствовались из Дигест Юстиниана, из юридической догмы, и им придавалось лишь новая естественно-правовая рационалистическая форма изложения. Аксиоматико-демонстративный метод, принятый в математике, не мог быть применен в предмете правоведения – разнились и «аксиомы» разных юристов-философов, и понимание демонстрации вывода. Иными словами, гносеологический идеал естествознания лишь декларировался юристами школы естественного права для социальной и политической легитимации собственных систем, но действительный метод их работы качественно отличался от метода естественных наук, заложившего принципы того, что в философии науки XX столетия стало называться классической научной рациональностью. Нельзя забывать известное высказывание К. Маркса и верить на слово Г. Гроцию, Хр. Вольфу или Т. Гоббсу – нужно анализировать действительные приемы, способы и операции познавательной деятельности, примененные в их трудах; в противном случае мы не выйдем за рамки идеологии.
В-третьих, и в XIX столетии с его поклонением сначала (благодаря Ф.К. Савиньи) истории права, а затем (благодаря О. Конту и позднему Р. Иерингу) социологии права, юридическое сообщество в значительной своей части осталось на позициях догматической юриспруденции. История права у основоположников исторической школы и их последователей лишь выступала вспомогательным средством для формирования системы научных юридических понятий – т.е. подкрепленная философским идеализмом идея служила догматической цели. «Первый» научный позитивизм О. Конта также не превратил правоведение в часть социологической науки и не сделал из всех юристов социологов – даже представители так называемой «социологической школы» в юридико-догматических вопросах были во многом последователями традиции, а не новаторами, «опредметивавшими» методологическую схему научного позитивизма. Стали ли приемы и операции конкретно-социологического исследования господствующими в правоведении? Нет, не стали. Стали ли юристы руководствовать «практическими понятиями», выводить свои понятия из существующего объективно социального экономического и политического устройства общества? Нет, не стали. Много ли было раскрыто общих законов становления и развития права как социального явления в XIX столетии? Автор заметки таких законов и выражающих их понятий, кардинально перестраивающих догму права, в трудах юристов XIX века не нашел: декларации, описания определенного инструментария присутствуют, но также присутствует и социолого-догматический дуализм – львиная доля «теоретической догмы» остается прежней и к ней добавляются философско-методологические главы, отнюдь не связанные родовидовыми отношениями с догматикой.
Все эти исторические примеры, на наш взгляд, свидетельствуют об одном: способность перестроить юридическую догму на основе новой философской концепции крайне ограничена, а юридическая догматическая традиция обладает своей собственной историей, своим инструментарием и техниками, которые воспроизводятся независимо от изменения философской концепции, владеющей доктринальным правосознанием пусть и значительного числа юристов. Принимая это во внимание, следует подвергнуть сомнению способность нового постклассического правоведения в корне изменить практическую юриспруденцию с ее несущими понятиями, стилем мышления, техниками – поскольку она естественно и институционально воспроизводится различными видами юридической практики и не имеет доктринально формализованного учения как единого основания.
Но не кажется ли Вам, что догма, во многом оставаясь той базой, на которой покоятся все последние построения, является не более чем рабочим инструментом. Это как алхимия для химии, идеология противоположная, а мензурки те же. Или учебным пособием — это же не более чем обобщения казусов, и в этом качестве догма имеет полное право выступать в качестве некоего социологического материала, пусть идеологически она и противоположна социологическому подходу.
Кроме того, приведение в пример советской юриспруденции — не совсем правильно. Это ж Галапагосские острова права. А то, что происходит в Европе в 19-20 вв. вполне вписывается в шаблон «алхимия-химия».
Догма права, несомненно, носит инструментальный характер. Ее можно представить как относительно взаимосвязанный комплекс юридических конструкций, позволяющих выделять из фактических ситуаций модельные юридические факты, группировать фактический материал для юридических целей, производить систематизацию норм в правовые институты, осуществлять отраслевую, межотраслевую и специальную кодификации, системное толкование правовых документов и мн. др.
В юридической литературе С.С. Алексеев, ссылавшийся в определенных моментах на Шпенглера (но забывший про позднего Иеринга), и последовавший по его стопам Н.Н. Тарасов, высказывали мысль, что юридическая догма может быть рассмотрена как концентрированный опыт общества, на котором и строится особая «логика» права, его разумность, способность осуществлять воздействие на социальные связи. Однако содержание догмы современного европейского права носит более обобщенный характер в сравнении с тем «фактическим» материалом, с которым имеют дело социологи. Более того, социологи считают, что работают с социальным сущим в его настоящем, которое якобы объективно существует — вне зависимости от понятий, теорий, гипотез в их собственных головах, что есть некая феноменальность, которая и выступает критерием истинности юридического знания и которую нужно зеркально отразить в их социологических концепциях. Конструкции догмы лишь основываются на определенном социальном опыте, но являют собой продукт целесообразно его осмысления для решения профессиональных юридических задач. Помимо этого социального основания есть еще у догмы юридическое основание — конструкции догмы образуются в языке юристов из материала системы права и доктрины. поэтому рассматривать содержание догмы права как исключительно «чистый» социологический материал не совсем корректно.
Не понял, в чем неправильность приведения в пример советской юриспруденции.