Антон Михайлов → О демократии: полемические размышления
Первоначально можно даже и согласиться с одним из родоначальников политико-правовой идеологии либерализма Дж. Локком в том, что индивидуалистически понимаемая «свобода человека в обществе» допускает легитимное подчинение лишь той законодательной власти, которая «установлена по согласию в государстве» (Локк Дж. Сочинения: в 3 т. М., 1988. С. 335). Отсюда закономерно следует, что в основании политической организации общества должен лежать общественный договор, который юридически реализуется через институты выборов и референдумов.
Однако абсолютное согласие всех со всеми, как известно, имеется лишь на кладбище. Общеизвестно, что ни одна законодательная власть – даже в самых развитых формах непосредственной демократии, к примеру, на родине референдумов Швейцарии, – не устанавливается «по согласию» всех, но лишь политически активного большинства. Именно поэтому Ж.Ж. Руссо и потребовалось отграничить «общую волю» от воли всех.
Однако этой политической фикции явно не достаточно: чем отдельный индивид, оставшийся в меньшинстве, хуже других, образовавших, иногда волею случая, на момент голосования большинство (тем, что он – другой и должен «платить» за свою «инаковость»?), – ведь согласно идеологиям либерализма и индивидуализма «атомы» общества, индивиды, принципиально между собой равны?
Чем принципиально «деспотия большинства» для меньшинства отличается от политического принуждения со стороны одного (тирания, неограниченная монархия и др.) или нескольких (олигархия, аристократия, хунта и др.) – ведь во всех этих случаях меньшинство подчиняется политической воле публичной власти не по собственному согласию, а в силу решения других?
Неужели «освобожденный от страстей», «объективный» разум (Аристотель, Аквинат) проявляет себя только лишь через демократическое большинство, которое на практике образуется чаще всего не на основе критической рефлексии, порождающей, как правило, только разногласия, а посредством привычки и конформизма?
Ведь мнение большинства актуализирует существующую социальную традицию (ценности, установки, стереотипы и т.п.), против безусловного господства которой и выступил философский индивидуализм и политический либерализм. Само же господство принципа большинства своей первопричиной, по нашему мнению, имеет принципиальное неверие, скепсис в отношении существования высших надындивидуальных ценностей). Если есть вера в существование высшего объективного (надличностного) и правильного политического устройства, то что значит по сравнению с ним воля большинства членов общества? Отсюда следует, что демократическая организация политической системы основывается на ценностном релятивизме, который единственно и лежит в основе предпочтения количества качеству. Для демократического устройства индифферентно содержание того количества, которое образует большинство; считается, что политическое решение – вне зависимости от его содержания – должно оставаться за большинством.
Во-вторых – reductio ad absurdum – сложно спорить с утверждением основоположников экзистенциализма, что «брошенный в мир» новорожденный не давал никакого «согласия» родиться в той исторической эпохе и культурной среде, которые в дальнейшем сформируют посредством социализации и языка его мышление и с которыми он объективно будет вынужден, по крайней мере, считаться (С. Кьеркегор). Более того, он и не думал «свободно выбирать» то государственно оформленное общество и те законы, которые, по мнению Сократа, «вскормят его», сделают «гражданином», организуют посредством социальных норм его поведение, – иными словами, имеются объективные (исторические, физиологические, социальные) пределы «свободы индивидуального выбора», которые не в силах игнорировать даже самые радикально настроенные либералы и индивидуалисты.
Ср. с позицией Б.Н. Чичерина: «Государство первично по отношению к личности, уже акт рождения человека делает его гражданином «со всеми вытекающими отсюда последствиями». В силу этого подчинение человека государству является для него «физиологическим определением, независимым от его воли». (Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч 1. Общее государственное право. М., 1894. С. 196.)
Более того, совсем не обязательно являться воинствующим консерватором, убежденным монархистом или пламенным сторонником вождизма, чтобы ясно осознавать, что ни одна публичная власть не сможет эффективно выполнять свои функции, если будет подвергаться постоянным «перевыборам» в соответствии с изменившейся волей большинства, не говоря уже об изменениях во «всеобщей воле», которые со стопроцентной вероятностью гарантируют вообще отсутствие какой-либо социальной власти в принципе, разгул широкомасштабной социальной анархии.
Поэтому построенное на общественном договоре государство и позитивное право хотя и презентуются для сознания представителей западной цивилизации рациональными, но все же, будучи логически развитыми, сами по себе не способны представить для критически настроенного индивидуалистического сознания прочный фундамент для эффективной публичной власти и легитимного позитивного права.
По нашему мнению, в современной западной цивилизации демократическая теория общественного договора и устанавливаемого представителями народа законодательства являются не более чем политическими идеологемами, призванными легитимировать через процедуру далекое от индивидуальной свободы и от классического новоевропейского рационализма государственное устройство, прикрыть «ширмой» народовластия стоящие за ним политические технологии манипулирования общественным мнением, клановые интересы и покрытое многослойными демократическими румянами экономическое господство.
Ср.: «Массы вполне удовлетворяются демонстрируемым властями фокусом, когда старым учреждениям присваиваются новые названия, слово и знак для толпы имеют значительно большее значение, чем логичное и конструктивное преобразование социальных или политических структур. Так, вера в парламентаризм представляет собой «условную ложь», превратившуюся у большинства воспринимающих ее людей в простую привычку. Столь же условной является вера в равноправие и свободу – просто привилегии прежних сословий незаметно перешли на новое (Ч. Ломброзо называет его представителей «политиканствующими адвокатами»). Исаев И.А. Чезоро Ломброзо – очевидец «восстания масс» // Ломброзо Ч., Ляски Р. Политическая преступность и революция по отношению к праву, уголовной антропологии и государственной науке. СПб., 2003. С. 26.
Ср.: «Ключевую роль в утверждении современной демократии сыграл неуклонный рост численности населения. А также потребность максимально использовать его потенциал при ужесточении глобальной конкуренции в индустриальную эпоху, обеспечивать мобилизации во время кризисов и войн и т.д. После Первой мировой войны стало окончательно понятно, что без демократии в том или ином ее виде либо более-менее убедительной имитации демократии крайне затруднительно властвовать над «массами», организовывать и контролировать их. /…/ Несомненно, в действительности провозглашение нации источником и носителем власти не делает ее ни носителем, ни тем более источником. Нация не правит, она вообще не способна править хотя бы потому, что ее «много» (и в массе граждане некомпетентны, пассивны и равнодушны к политической деятельности). Правят нацией. Либо правят демократически, т.е. с согласия нации, выражаемого на выборах и референдумах, с учетом ее мнения. Либо недемократически. Современная демократия призвана делать процесс властвования более-менее согласованным и комфортным. Нация может утверждать предложенные ей решения, может выбирать из нескольких вариантов решения, может выбирать тех, кто будет предлагать ей решения и/или принимать их от ее имени. Но при этом нации формируются под влияниями разной степени конструктивности, ею перманентно манипулируют. И, главное, нация не определяет из кого и из чего ей придется выбирать и когда и как выбирать. В этом смысле современная демократия – непременно управляемая». (Иванов В. К критике современной теории государства. М., 2008. С. 102, 103–104.)
Однако абсолютное согласие всех со всеми, как известно, имеется лишь на кладбище. Общеизвестно, что ни одна законодательная власть – даже в самых развитых формах непосредственной демократии, к примеру, на родине референдумов Швейцарии, – не устанавливается «по согласию» всех, но лишь политически активного большинства. Именно поэтому Ж.Ж. Руссо и потребовалось отграничить «общую волю» от воли всех.
Однако этой политической фикции явно не достаточно: чем отдельный индивид, оставшийся в меньшинстве, хуже других, образовавших, иногда волею случая, на момент голосования большинство (тем, что он – другой и должен «платить» за свою «инаковость»?), – ведь согласно идеологиям либерализма и индивидуализма «атомы» общества, индивиды, принципиально между собой равны?
Чем принципиально «деспотия большинства» для меньшинства отличается от политического принуждения со стороны одного (тирания, неограниченная монархия и др.) или нескольких (олигархия, аристократия, хунта и др.) – ведь во всех этих случаях меньшинство подчиняется политической воле публичной власти не по собственному согласию, а в силу решения других?
Неужели «освобожденный от страстей», «объективный» разум (Аристотель, Аквинат) проявляет себя только лишь через демократическое большинство, которое на практике образуется чаще всего не на основе критической рефлексии, порождающей, как правило, только разногласия, а посредством привычки и конформизма?
Ведь мнение большинства актуализирует существующую социальную традицию (ценности, установки, стереотипы и т.п.), против безусловного господства которой и выступил философский индивидуализм и политический либерализм. Само же господство принципа большинства своей первопричиной, по нашему мнению, имеет принципиальное неверие, скепсис в отношении существования высших надындивидуальных ценностей). Если есть вера в существование высшего объективного (надличностного) и правильного политического устройства, то что значит по сравнению с ним воля большинства членов общества? Отсюда следует, что демократическая организация политической системы основывается на ценностном релятивизме, который единственно и лежит в основе предпочтения количества качеству. Для демократического устройства индифферентно содержание того количества, которое образует большинство; считается, что политическое решение – вне зависимости от его содержания – должно оставаться за большинством.
Во-вторых – reductio ad absurdum – сложно спорить с утверждением основоположников экзистенциализма, что «брошенный в мир» новорожденный не давал никакого «согласия» родиться в той исторической эпохе и культурной среде, которые в дальнейшем сформируют посредством социализации и языка его мышление и с которыми он объективно будет вынужден, по крайней мере, считаться (С. Кьеркегор). Более того, он и не думал «свободно выбирать» то государственно оформленное общество и те законы, которые, по мнению Сократа, «вскормят его», сделают «гражданином», организуют посредством социальных норм его поведение, – иными словами, имеются объективные (исторические, физиологические, социальные) пределы «свободы индивидуального выбора», которые не в силах игнорировать даже самые радикально настроенные либералы и индивидуалисты.
Ср. с позицией Б.Н. Чичерина: «Государство первично по отношению к личности, уже акт рождения человека делает его гражданином «со всеми вытекающими отсюда последствиями». В силу этого подчинение человека государству является для него «физиологическим определением, независимым от его воли». (Чичерин Б.Н. Курс государственной науки. Ч 1. Общее государственное право. М., 1894. С. 196.)
Более того, совсем не обязательно являться воинствующим консерватором, убежденным монархистом или пламенным сторонником вождизма, чтобы ясно осознавать, что ни одна публичная власть не сможет эффективно выполнять свои функции, если будет подвергаться постоянным «перевыборам» в соответствии с изменившейся волей большинства, не говоря уже об изменениях во «всеобщей воле», которые со стопроцентной вероятностью гарантируют вообще отсутствие какой-либо социальной власти в принципе, разгул широкомасштабной социальной анархии.
Поэтому построенное на общественном договоре государство и позитивное право хотя и презентуются для сознания представителей западной цивилизации рациональными, но все же, будучи логически развитыми, сами по себе не способны представить для критически настроенного индивидуалистического сознания прочный фундамент для эффективной публичной власти и легитимного позитивного права.
По нашему мнению, в современной западной цивилизации демократическая теория общественного договора и устанавливаемого представителями народа законодательства являются не более чем политическими идеологемами, призванными легитимировать через процедуру далекое от индивидуальной свободы и от классического новоевропейского рационализма государственное устройство, прикрыть «ширмой» народовластия стоящие за ним политические технологии манипулирования общественным мнением, клановые интересы и покрытое многослойными демократическими румянами экономическое господство.
Ср.: «Массы вполне удовлетворяются демонстрируемым властями фокусом, когда старым учреждениям присваиваются новые названия, слово и знак для толпы имеют значительно большее значение, чем логичное и конструктивное преобразование социальных или политических структур. Так, вера в парламентаризм представляет собой «условную ложь», превратившуюся у большинства воспринимающих ее людей в простую привычку. Столь же условной является вера в равноправие и свободу – просто привилегии прежних сословий незаметно перешли на новое (Ч. Ломброзо называет его представителей «политиканствующими адвокатами»). Исаев И.А. Чезоро Ломброзо – очевидец «восстания масс» // Ломброзо Ч., Ляски Р. Политическая преступность и революция по отношению к праву, уголовной антропологии и государственной науке. СПб., 2003. С. 26.
Ср.: «Ключевую роль в утверждении современной демократии сыграл неуклонный рост численности населения. А также потребность максимально использовать его потенциал при ужесточении глобальной конкуренции в индустриальную эпоху, обеспечивать мобилизации во время кризисов и войн и т.д. После Первой мировой войны стало окончательно понятно, что без демократии в том или ином ее виде либо более-менее убедительной имитации демократии крайне затруднительно властвовать над «массами», организовывать и контролировать их. /…/ Несомненно, в действительности провозглашение нации источником и носителем власти не делает ее ни носителем, ни тем более источником. Нация не правит, она вообще не способна править хотя бы потому, что ее «много» (и в массе граждане некомпетентны, пассивны и равнодушны к политической деятельности). Правят нацией. Либо правят демократически, т.е. с согласия нации, выражаемого на выборах и референдумах, с учетом ее мнения. Либо недемократически. Современная демократия призвана делать процесс властвования более-менее согласованным и комфортным. Нация может утверждать предложенные ей решения, может выбирать из нескольких вариантов решения, может выбирать тех, кто будет предлагать ей решения и/или принимать их от ее имени. Но при этом нации формируются под влияниями разной степени конструктивности, ею перманентно манипулируют. И, главное, нация не определяет из кого и из чего ей придется выбирать и когда и как выбирать. В этом смысле современная демократия – непременно управляемая». (Иванов В. К критике современной теории государства. М., 2008. С. 102, 103–104.)
Нет комментариев