Антон Михайлов →  Метод науки, методология: первоначальные размышления (продолжение)

1. Метод некорректно определять как «пустую форму», содержание в которую вносит лишь методология, идейные установки исследователя. Даже если рассматривать метод как инструмент, то любой инструмент неизбежно применяется по определенным правилам, нормам исследовательской деятельности, без следования которым эффект такого инструмента будет равен нулю. Это значит, что освоение того или иного метода не может быть сведено к освоению некоторой совокупности способов, приемов, и т.п. Правила уже есть нечто содержательное, их нельзя отнести к форме.

Более того, у каждого метода есть свой круг задач, своя предметная область, в которой он способен по-новому организовать имеющееся или принести новое знание. В силу этого ограничения правила метода содержательны, так как не обладают всеобщей применимостью.

Помимо правил исследовательской деятельности метод имеет внутреннюю организацию, в которой с некоторой долей условности можно выделить принципы (основания) строения, структуру и элементный состав. Если редуцировать внутреннюю организацию метода к некоторому набору элементов, то мы и получим понимание метода как совокупности. Однако многочисленные исторические свидетельства о попытках освоения, овладения тем или иным методом наводят на мысль, что основной сложностью в этом выступает далеко не сам элементный состав, и даже не постижение принципов, понимание структуры, связей между элементами, норм «применения» метода, что, конечно, может представлять сложность, но, прежде всего, способность субъекта присвоить метод как единую целостность и осуществить ее в собственной исследовательской деятельности.

Меня озадачивает разделение, с одной стороны, некоторой техники, инструментария, который определяется как метод, и некоторого рефлексивного и идейного начала, который связывается с методологией. Утверждается, что элементы метода сцепляются в единую целостность только благодаря индивидуальному творческому духу ученого. Иными словами, есть две «ипостаси» метода: как такой разъединенной, «рыхлой» совокупности, которую условно можно назвать «метод в статике», и метод как уже осмысленное, сцепленное идейными установками индивидуального сознания ученого единство, способное привести к новому знанию («метод в динамике»).

Однако метод является методом, по крайней мере, для научного сознания именно благодаря своей работе – метод как некоторая совокупность элементов науку вообще не интересует, метод для нее должен расширять предметное знание. Поэтому с позиции науки методом нельзя назвать некоторую совокупность элементов, которую только предстоит еще связать в некоторое действующее единство для выполнения научных задач или решения проблем науки. Для науки суть метода – в способности производить новое обоснованное, воспроизводимое знание о ее объекте. Поэтому некий «полуфабрикат», который еще нужно качественно переработать и интегрировать в способное к действию единство, «полуфабрикат» в виде простой совокупности, некоторого количества элементов для науки методом считаться не может.

2. Метод – не «нечто пассивное», не перчатка, «оживающая» лишь через активность ученого, вдыхающего в него ту или иную идею, «дух», не пассивный объект, способный менять свою конфигурацию в зависимости от того или иного демиурга-исследователя. Такое представление было свойственно классической научной рациональности, которая пыталась создать абсолютно прозрачный метод как инструмент, способный привести к новому знанию об объекте. Метод воспринимался как пассивный «посредник» между активным началом исследования, субъектом, и безграничным пространством потенциального нового знания.

Неклассическая научная рациональность через ситуацию, когда возможны две одинаково истинных системы представлений, подтверждающихся экспериментальным путем, пришла к пониманию, что любой элемент предмета науки отчасти создается тем или иным методом. Иными словами, исследовательский метод обладает некоторой внутренней активностью, способен находить выражение в составе новой научной теории; сам метод задает определенные рамки тому потенциальному знанию, которое возможно с его помощью получить. Отсюда наука сделала поворот от корреспондентской концепции истины как соответствия знания объективной действительности (для чего метод должен быть «прозрачным», не привносить никакого содержания, быть независимым от субъекта) – к когерентной концепции, где истинность теории (знания) определяется уже не соответствием действительности, а наличием общего единства исследовательских оснований у одной и другой, одинаково истинных теорий.

В неклассической научной рациональности было понято, что метод не просто инструмент, «фонарь», освещающий путь ученого, а сам метод в силу своего внутреннего потенциала порождает новое знание, трансформируется в него. Именно в этот период в естествознании стали сознавать, что до определенной степени любая теория (теоретическое знание) может быть переведена в определенный метод, и vice versa. Соответственно, сам метод становится объектом познания, поскольку сам по себе способен выражаться в научном знании. Обращение науки к исследованию собственных методов познания выступило необходимым условием для формирования методологии как относительно самостоятельной сферы исследовательской деятельности.

Вильгельму Гумбольдту принадлежит крылатое изречение, что не человек овладевает языком, а язык – человеком. В свое время Г.П. Щедровицкий утверждал, что однажды он осознал, как мышление «село на него», что человек выступает лишь случайным носителем мышления, через что оно себя проявляет. В настоящее время можно видеть, что многие теоретики права, получившие образование в советское время и впоследствии отошедшие от «догм марксизма», в действительности продолжают мыслить в традиции марксистско-ленинских представлений. Исследователи, до адекватного уровня освоившие тот или иной метод, за редкими исключениями, до конца жизни остаются его пленниками: В.М. Сырых мыслит в рамках диалектического и исторического материализма, В.С. Нерсесянц остался верен идеалистической диалектике Гегеля.

В таком случае нет ли оснований предположить, что не ученый осваивает тот или иной метод, а сам метод внедряется в профессиональное сознание ученого и впоследствии руководит его мышлением – порой до такой степени, что освободиться от его «схем» становится просто невозможно? Наше сознание устроено так, что мы не воспринимаем себя в качестве пассивного объекта, претерпевающего определенное воздействие; мы воспринимаем себя активными действующими существами, осваивающими то или иное интеллектуальное пространство, но такое видение может быть неполным и даже оказаться ошибочным.

3. «Интеллектуальным зловонием» несет от любой диссертации, в которой в параграфе, посвященном методологии исследования, через запятую перечисляются либо принципиально несовместимые друг с другом методы в части тех же оснований, либо имеется явное противоречие между заявленными методами и в действительности используемыми, если таковые вообще имеются.

Совокупность эклектична, индифферентна сущности ее составляющих, не имеет никакой целостности, внутреннего единства – как и «методология» подавляющего большинства диссертационных исследований по правоведению. Если диссертант начинает перечислять методы, основывающиеся на кардинально различных философских картинах мира, или использует понятия из одного философско-правового направления, а заявляет исследовательские установки из совершенно иной «парадигмы», то такой диссертант действительно не осмыслил ни один метод, и о мышлении здесь речь вести сложно.

Не считаю, что новое знание возможно получить лишь в период аномальной науки, когда происходит смена парадигмы: новизна исследования может выражаться в углублении, новой организации уже имеющегося знания. Кумулятивное расширение предмета науки может осуществляться и в рамках существующей парадигмы. Действие в рамках парадигмы неправильно отождествлять со слепотой, поскольку в отношении способов постановки и решения задач, предъявления результатов исследования действия ученого носят в той или иной степени осмысленный характер, они транслируются научным сообществом не как «символ веры», но как рациональные основания, хотя степень их обоснованности и в целом проблематизации в профессиональном сознании может быть различна.

4. Если метод инструментален, то инструментален он для определенного предмета, его элементов или ряда предметов наук или ненаучных областей, знаково-знаниевых систем ненаучного типа. Если метод — лишь инструмент, то он привязывается к какому-то предмету, содержанию, для которого он выполняет функцию инструмента. Некорректно утверждать, что сам метод формируется вне рамок предмета, что методы a priori отделены от предметов наук. А как же тогда частно-научные методы, специальные методы, которые работают в рамках определенного предмета?

Те или иные методы способны «эмансипироваться» от предмета/предметов науки, т.е. быть выведены на метанаучный уровень, что необходимо сделать прежде чем квалифицировать тот или иной метод как общенаучный.

5. Изначально формирование метода связано с предметом той или иной науки, а осмысление метода как метода начинается тогда, когда те или иные установки, операции, приемы начинают восприниматься как парадигмальные и их начинают осмыслять как эталон научной рациональности. Мне представляется, так оно так и было в истории с аксиоматико-демонстративным методом во второй половине XVII столетия.

Не стал бы утверждать, что любой метод, и даже метод науки формируется рационально. Формирование нового метода связано с выходом в «пространство» незнания, при котором мышление не направлено само на себя, оно разворачивается в предметной перспективе.

6. Необходимо различать отношения генетические, выражающие связи первичности/производности в эволюции рассматриваемого объекта, и отношения принадлежности, указывающие на функциональную зависимость одного объекта от другого. Генетически производный объект по отношению к первичному (скажем, материнской отрасли права или правовой системы) может в настоящее время являться вполне самостоятельным. Скажем, трудовое право в советской правовой системе по всем критериям отраслевого деления являлось самостоятельной отраслью права, несмотря на то, что эволюционно трудовое право «выросло» из права гражданского.
Можно найти и специфику в предмете и методе регулирования применительно к праву семейному, особенно если речь идет о правовых системах социалистического типа. Но наличие генетической связи не означает, что, скажем, та или иная отрасль права должна рассматриваться как принадлежность «материнской» отрасли. В таком случае учебная дисциплина должна быть единой: какой прок изучать раздельно «главную» отрасль и ее принадлежность?

Если есть отношения принадлежности, то можно говорить лишь о трудовом, семейном праве как о гражданско-правовых институтах, а не о самостоятельных отраслях. Главная вещь и вещь-принадлежность функционально составляют единую целостность; в функциональном отношении вещь-принадлежность не обладает автономностью, самостоятельностью. Генетическая же производность указывает лишь на процесс эволюции объекта, но не дает ему функциональной оценки применительно к настоящему времени.

7. Хронологически сначала формируется метод определенного исследования как синкретично связанное инобытие его предмета, даже шире – определенной исследовательской ситуации, затем метод науки – как результат анализа, абстрагирования, идеализации и обобщения методов отдельных исследований, связанных некоторой парадигмой и претензией на получение истинного знания, и только потом, когда наука начинает сознавать, что метод не пассивен, не исключительно инструментален, а предметен, активен, влияет на научные знаково-знаниевые системы, определяет и мыслительные единицы и операции, и их результат в предмете науки, когда метод стал самостоятельным объектом исследования научного сообщества, объектом, который не связан непосредственно с получением истинного знания о той или иной области действительности, — здесь и возможно говорить об «эмансипации» методологии от науки.

8. Можно ли говорить о генетической связи метода и методологии, о том, что метод «породил» методологию? Только с определенными оговорками. В числе «родителей» методологии, прежде всего, нужно называть научные проблемы именно методологического характера, при столкновении с которыми имеющийся метод с очевидностью демонстрирует свою дефициентность. Методология не «отпочковывается» от метода, она формируется из проблемной исследовательской ситуации.

Метод не вполне корректно рассматривать как принадлежность методологии. Метод существует в различных «ипостасях», он может существовать как инобытие предмета науки, инобытие предмета определенного исследования, определенной исследовательской ситуации. В такой ипостаси метод не является принадлежностью методологии, он станет объектом ее исследовательской активности только будучи до минимальной степени «очищенным» от элементов предмета определенного исследования или науки. Иными словами, метод как некоторое смысловое целое не входит полностью в пространство методологии, не покрывается исследованиями методологического характера.

9. Некорректно определять метод в качестве лишь «пустой формы», а методологию рассматривать уже как некоторое содержание. Иными словами, неправильно определять метод как инструмент, техническое средство целесообразного действия, а методологию – как идейное основание этой техники. Дело в том, что любой инструмент в идейном отношении не является нейтральным: сама техника – это рафинированный и формализованный набор идей, который скрыт за контекстом целесообразного воздействия на определенный объект для решения задачи при помощи того или иного инструмента. Как обычай – есть осколок когда-то существовавшей культуры, осколок, который в настоящем может не иметь смысла, но осколок, имевший смысл как неотъемлемая часть определенного сознания, социокультурного контекста, так и технический инструментарий всегда создается на основе определенных идей и в контексте определенных ценностно-целевых установок, оснований, в рамках определенного мировоззрения как средство, способное дать целесообразный (в рамках данных идейных представлений) результат. То, что в настоящем времени определенный феномен воспринимается техническим, инструментом, абсолютно в идейном отношении нейтральным, «прозрачным» отнюдь не означает, что сам этот инструмент не содержит в себе никаких идей. В любой технике есть своя скрытая идеология; возможно даже, что техника – самое скрытое из ликов идеологии, которая всегда скрывает свои основания (полагания). Поэтому «разрыв» инструментального и идейного я не считаю правильным.

10. Методология видит метод как объект, обладающий собственным логосом, и в связи с этим формирует пространство мысли (логоса), относительно независимое от научного логоса.
Чтобы освоить тот или иной метод нужно организовать собственную мыслительную деятельность. Поэтому, разумеется, методология исследует эти моменты. Однако первичным и основным объектом методологического исследования являются методы.

Что я имел в виду, когда говорил о том, что метод ставит исследователя на определенную «дорогу»? Речь идет о том, что выбор среди освоенных исследователем методов определенного неизбежно означает принятие определенных установок (идей, ценностно-целевых структур) или научной парадигмы или даже философской картины мира, на основе которой «работает» метод, (если речь идет о методах, сформированных на основе закрытых философских систем), норм деятельности, определенного круга задач, которые метод в состоянии помочь решить, определенного категориального и/или понятийного аппарата. Иными словами, выбор освоенного метода – уже постановка сознания в определенную перспективу, которая имеет и свои возможности, и свои ограничения. Если, к примеру, я избрал метод философской герменевтики, то я должен отказаться от целевых установок философского позитивизма, и vice versa. Дорога в данном случае показалась мне адекватной метафорой, поскольку она тоже ведет идущего в определенном направлении, но при этом всегда имеет свои ограничения: идя по одной дороге, я могу совершенно не заметить определенные объекты, которые бы я заметил, выбрав другую дорогу.

11. Нельзя утверждать, что каждый ученый использует метод по-своему, задает функцию избранного метода. У каждого метода есть свои нормы деятельности. Поэтому если два ученых используют один и тот же метод, а результаты получают принципиально разные, противоречащие друг другу, то здесь только два варианта: либо кто-то из них использует что-то иное, либо они оба только думают, что используют определенный метод. Считать, что метод создается ученым и в существенной своей части зависит от личности ученого – неправильная и чрезмерно самонадеянная позиция. Кто-то изобрел воду, но во всяком случае это были не рыбы. Хотя некоторые представители рыбьего царства могут считать, что вода – порождение их идейных установок.

Мне представляется ошибочным понимание метода как такого инструмента, «принцип сборки» которого носит индивидуальный характер. В таком случае у нас бы в истории науки подавляющее большинство (если не все) методов умирало бы вместе с их создателями. В таком случае правильнее было бы говорить не об идеалистической диалектике, к примеру, а о методе Гегеля, не об историческом материализме, а о методе Маркса и т.д. Однако очевидно, что есть целый ряд методов, которые успешно пережили своих открывателей.

Могу допустить некий элемент неформализованности у целого ряда методов, но привязывать целостность метода к отдельным персоналиям, на мой взгляд, некорректно. Если мы говорим о методах на основе развитых философcких учений или о метанаучных методах, то подавляющее большинство из них носят достаточно формализованный характер, и стали частью методологической культуры именно потому, что отнюдь не ушли в могилу вместе с их создателями или оракулами (трансляторами).

В противном случае, если методы собираются учеными индивидуально и опять же индивидуально используются, то как тогда вообще возможно говорить об освоении определенного метода? Тогда и о традициях в науке, в философии, в методологии нельзя будет говорить.

Очевидно, что через документальное наследие в сознание Гегеля или Маркса никак не влезешь – и метод не освоить и не присвоить. Если метод существует как инструмент, способный производить новое знание лишь в синкретическом единстве с сознанием ученого, то тогда его становится невозможно никак транслировать, как нельзя передать свой личный опыт. Методы науки способны быть «отлеплены» от индивидуального сознания и опыта ученого, и это выступает необходимым условием существования методологии как относительно самостоятельной области исследовательской деятельности.