Антон Михайлов → Противоречивая правовая онтология классического юснатурализма и исторической школы юристов
Воззрения о подлинном праве как классического юснатурализма, так и исторической школы права противоречивы в своих основаниях.
Постулируя дуализм права, при котором настоящее естественное право является умопостигаемым, а «ненастоящее» позитивное право официально действующим, классический юснатурализм отказался от исследования правовых явлений и процессов наличной социальной действительности, поскольку она, по мнению представителей этой школы, представляла собой совокупность общественных предрассудков и произвола публичной власти. Даже не пытаясь отвечать на вопрос о том, почему такой продолжительный период человечество жило без света «естественного разума», в «противоестественном» состоянии, не предпринимая попыток найти в правовой истории человечества зерно разумного, некоторые юснатуралисты стремились кардинально реформировать старый правопорядок, хотя признавали наличие неизменных оснований в правовой действительности.
С одной стороны, отождествляя законы физической и социальной реальностей, натурализуя правовую действительность юснатуралисты верили в объективность естественного «права», в его безусловное действие, независимое от наличия или отсутствия писаного «рукотворного» официального законодательства, которое признавалось лишь внешним, волеустановленным, временным и производным от природы. Так, у Г. Гроция естественное право «фаталистично», лишено какого-либо человеческого или даже божественного волюнтаризма, как и вообще волевого характера.
С другой стороны, представители школы естественного права одной из приоритетных целей политической реформы видели кардинальное изменение позитивного права на естественно-разумный лад. Вместе с тем такая процедура не способна прибавить автоматически действующему естественному «праву» ничего нового и изначально представляется бессмысленной, если принять за истину объективность и безусловное действие естественного права. В концептуализации школы естественного права причудливым образом сочетаются, с одной стороны, «естественнонаучная» вера в безусловность действия единственно правильного, объективного, универсального и неизменного права, согласного с разумной природой человека и, с другой стороны, политическое стремление позитивировать, возвести в закон такое объективно действующее право.
На данное противоречие с несколько иной точки зрения обратил внимание И.Л. Честнов, который в своей статье «Диалогичность правовой реальности» указывает, что все модернистские концепции правопонимания страдали объективизмом, т.е. право в них трактовалось в качестве объективно существующего феномена, не зависящего от воли и желания отдельных субъектов. Источник правильного, естественного права в концепциях классического юснатурализма воспринимался как высшая трансцендентная сила, и в то же самое время либеральная идеология Нового времени внушала веру в творческую активность индивида, его самодостаточность и абсолютную ценность. «Получается, — заключает И.Л. Честнов, — что человек, провозглашенный высшей ценностью, остается абстрактным индивидом, подчиненным высшей трансцендентной силе».
Если естественное право разумной природы существует объективно, является неволеустановленным и универсальным по своей природе и действует «автоматически» (т.е. изначально заложено в рациональном устройстве природы человека), то какой смысл закреплять его в законодательстве? Что может добавить человеческая воля пусть и просвещенных личностей к нерукотворному, объективно существующему естественному праву?
Если процесс «развертывания», «раскрытия» в сознании человека естественного права детерминирован своими внутренними законами, если у природы в целом и разумной природы человека в частности имеется свой внутренний замысел, предназначение (идея «исторического прогресса»), то каким образом с этим вселенским детерминизмом сочетается вера юснатуралистов XVII–XVIII столетий в творческую активность личности, которая способна творить историю, низвергнув в небытие неразумное сословное и обычное право прошлого и установив в кодексах будущего универсальные принципы права естественного?
Если же силу действия естественному праву придает «магическое» закрепление его норм в официальных правовых текстах государственной власти (к чему и стремились идеологи французской революции 1789г.), то становится совершенно не ясно, чем же сущность и действие естественного права принципиально отличается от сущности и действия позитивного права, потому что в таком случае не внутренние качества естественного права оказывают решающее воздействие на социальную действительность, а исключительно внешний фактор («освящение» государственной силой и закрепление в официальных правовых текстах), что стирает всякие качественные границы между естественным и позитивным правом.
В этом плане более последовательной представляется позиция английских юристов, которые вплоть до 1998 г., когда в Великобритании парламентом был принят Акт о правах человека, ограничивались общедозволительным типом правового регулирования в отношении прав человека и не считали необходимым закреплять естественные права в официальных правовых актах государства: сказывалась существовавшая столетиями естественно-правовая трактовка общего права Англии (XVII—XXвв.), актуализированная в деклараторной теории У. Блэкстона. «Так, в Великобритании, Канаде, Австралии, Новой Зеландии и других странах правовые акты фиксируют не собственно права и свободы личности, т.е. то, что может делать человек, а преимущественно то, что ему делать нельзя. Таким образом, все, что не запрещено, оказывается дозволенным». Аналогично «отцы-основатели» (founding fathers) Конституции США также не закрепили в первоначальном тексте Конституции естественные права и свободы человека и гражданина: «американская концепция прав человека исходила из идеи естественного происхождения основных прав и свобод, и такое закрепление представлялось «отцами-основателями» Конституции своеобразным юридическим излишеством. Они утверждали, что поскольку основные права и свободы являются естественными и неотчуждаемыми, их признание и соблюдение не должны зависеть от того, получили они конституционное закрепление или нет».
Требуя законодательного закрепления естественно-правовых принципов, многие юснатуралисты классической школы, являвшиеся сторонниками доктрины contrat social, фактически признавали бессилие естественного права без государственного принуждения и официальной формы, т.е. без базовых атрибутов права позитивного. Такая позиция принципиально не отличается от позиции «умеренных» этатистов современности, которые отрицают юридическую природу естественного права и вместе с тем поддерживают закрепление нравственных принципов справедливости, свободы личности, формального равенства, прав человека в законодательствах всех государств.
Убежденность юснатуралистов классической школы в объективность, универсальность и неизменность естественного права и реформаторские политические стремления во имя торжества естественных прав в системе государственно оформленного права нам представляются логически несовместимыми. Вера в объективный, неволеустановленный и универсальный характер естественного права и любые реформаторские стремления на систему волеустановленного позитивного права логически несовместимы.
На наш взгляд, через данное противоречие в воззрениях юснатуралистов проявляется потеря веры во всемогущество и незримое, постоянное присутствие в мире Бога, выраженная в феномене фактически «бессильного», без реформаторских действий и государственной поддержки, «естественного права».
Схожие внутренние противоречия могут быть выявлены и в теоретических представлениях о правогенезе исторической школы права, что прекрасно продемонстрировал Е.Н. Трубецкой. Ученый указывает, что родоначальник исторической юриспруденции Г. Гуго «говоря о естественном, непроизвольном развитии права то как о процессе необходимом, который не может быть остановлен или нарушен человеческими усилиями, то как о чем-то нормальном, желательном, представляя свободное творчество законодателя то невозможным, то нежелательным, постоянно впадает в противоречие с самим собой. Действительно, если естественный, стихийный рост права есть закон, столь же необходимый, как законы внешней природы, то как же можно считать его желательным или должным? Как же можно с этим утверждением совместить допущение, что законодатель может нарушить естественный рост права? Если законодатель не в силах уничтожить вековых обычаев, то, понятно, излишне требовать, чтобы он не нарушал и не изменял их. В этом противоречии обнаруживается двойственное отношение старой исторической школы к свободной деятельности человека; с ее точки зрения оказывается, что, с одной стороны, право развивается само собой, без всякого участия творческой деятельности человека, с другой стороны, человеческая деятельность может нарушить нормальный ход развития права, внести в него аномалии».
Аналогичное противоречие имеется и в воззрениях Ф.К. Савиньи, который в сочинении «О призвании нашего времени к законодательству и правоведению» (1814г.) то утверждает, что развитие права носит исключительно национальный характер, то допускает возможность иноземных влияний. «Наряду с утверждением, что право развивается непроизвольно, он говорит, что бывают случаи, когда вмешательство законодателя в процесс развития права является желательным и даже необходимым. Рядом с утверждением, что право есть проявление народного самосознания, мы у Савиньи и Пухты встречаем признание, что от этого пути бывают отклонения. Говоря об образовании государства, Савиньи признает, что фактором создания государства бывают и насильственные акты, как например завоевания». Если процесс развития права подчинен действию непреложных законов, против которых бессилен человек и нарушить которые не может никакое вмешательство законодателя, то какой смысл воззвания Ф.К. Савиньи к законодателю, чтобы тот стал выразителем народных воззрений?
Обоснованным представляется вывод Е.Н. Трубецкого о том, что «начав с отрицания свободы личности, он (Ф.К. Савиньи – А.М.), в конце концов, оказывается вынужденным ее признать, обращается к ней с пожеланиями и требованиями. /…/ Савиньи и Пухта не остаются последовательными: отвергая участие свободного творчества личности в развитии права, они в то же время говорят о желательном направлении деятельности законодателя. Утверждая, что свободная человеческая личность занимает по отношению к правовому развитию положение пассивного зрителя, они в то же время предъявляют к законодателю идеальные требования и поэтому невольно становятся на почву естественного права».
Постулируя дуализм права, при котором настоящее естественное право является умопостигаемым, а «ненастоящее» позитивное право официально действующим, классический юснатурализм отказался от исследования правовых явлений и процессов наличной социальной действительности, поскольку она, по мнению представителей этой школы, представляла собой совокупность общественных предрассудков и произвола публичной власти. Даже не пытаясь отвечать на вопрос о том, почему такой продолжительный период человечество жило без света «естественного разума», в «противоестественном» состоянии, не предпринимая попыток найти в правовой истории человечества зерно разумного, некоторые юснатуралисты стремились кардинально реформировать старый правопорядок, хотя признавали наличие неизменных оснований в правовой действительности.
С одной стороны, отождествляя законы физической и социальной реальностей, натурализуя правовую действительность юснатуралисты верили в объективность естественного «права», в его безусловное действие, независимое от наличия или отсутствия писаного «рукотворного» официального законодательства, которое признавалось лишь внешним, волеустановленным, временным и производным от природы. Так, у Г. Гроция естественное право «фаталистично», лишено какого-либо человеческого или даже божественного волюнтаризма, как и вообще волевого характера.
С другой стороны, представители школы естественного права одной из приоритетных целей политической реформы видели кардинальное изменение позитивного права на естественно-разумный лад. Вместе с тем такая процедура не способна прибавить автоматически действующему естественному «праву» ничего нового и изначально представляется бессмысленной, если принять за истину объективность и безусловное действие естественного права. В концептуализации школы естественного права причудливым образом сочетаются, с одной стороны, «естественнонаучная» вера в безусловность действия единственно правильного, объективного, универсального и неизменного права, согласного с разумной природой человека и, с другой стороны, политическое стремление позитивировать, возвести в закон такое объективно действующее право.
На данное противоречие с несколько иной точки зрения обратил внимание И.Л. Честнов, который в своей статье «Диалогичность правовой реальности» указывает, что все модернистские концепции правопонимания страдали объективизмом, т.е. право в них трактовалось в качестве объективно существующего феномена, не зависящего от воли и желания отдельных субъектов. Источник правильного, естественного права в концепциях классического юснатурализма воспринимался как высшая трансцендентная сила, и в то же самое время либеральная идеология Нового времени внушала веру в творческую активность индивида, его самодостаточность и абсолютную ценность. «Получается, — заключает И.Л. Честнов, — что человек, провозглашенный высшей ценностью, остается абстрактным индивидом, подчиненным высшей трансцендентной силе».
Если естественное право разумной природы существует объективно, является неволеустановленным и универсальным по своей природе и действует «автоматически» (т.е. изначально заложено в рациональном устройстве природы человека), то какой смысл закреплять его в законодательстве? Что может добавить человеческая воля пусть и просвещенных личностей к нерукотворному, объективно существующему естественному праву?
Если процесс «развертывания», «раскрытия» в сознании человека естественного права детерминирован своими внутренними законами, если у природы в целом и разумной природы человека в частности имеется свой внутренний замысел, предназначение (идея «исторического прогресса»), то каким образом с этим вселенским детерминизмом сочетается вера юснатуралистов XVII–XVIII столетий в творческую активность личности, которая способна творить историю, низвергнув в небытие неразумное сословное и обычное право прошлого и установив в кодексах будущего универсальные принципы права естественного?
Если же силу действия естественному праву придает «магическое» закрепление его норм в официальных правовых текстах государственной власти (к чему и стремились идеологи французской революции 1789г.), то становится совершенно не ясно, чем же сущность и действие естественного права принципиально отличается от сущности и действия позитивного права, потому что в таком случае не внутренние качества естественного права оказывают решающее воздействие на социальную действительность, а исключительно внешний фактор («освящение» государственной силой и закрепление в официальных правовых текстах), что стирает всякие качественные границы между естественным и позитивным правом.
В этом плане более последовательной представляется позиция английских юристов, которые вплоть до 1998 г., когда в Великобритании парламентом был принят Акт о правах человека, ограничивались общедозволительным типом правового регулирования в отношении прав человека и не считали необходимым закреплять естественные права в официальных правовых актах государства: сказывалась существовавшая столетиями естественно-правовая трактовка общего права Англии (XVII—XXвв.), актуализированная в деклараторной теории У. Блэкстона. «Так, в Великобритании, Канаде, Австралии, Новой Зеландии и других странах правовые акты фиксируют не собственно права и свободы личности, т.е. то, что может делать человек, а преимущественно то, что ему делать нельзя. Таким образом, все, что не запрещено, оказывается дозволенным». Аналогично «отцы-основатели» (founding fathers) Конституции США также не закрепили в первоначальном тексте Конституции естественные права и свободы человека и гражданина: «американская концепция прав человека исходила из идеи естественного происхождения основных прав и свобод, и такое закрепление представлялось «отцами-основателями» Конституции своеобразным юридическим излишеством. Они утверждали, что поскольку основные права и свободы являются естественными и неотчуждаемыми, их признание и соблюдение не должны зависеть от того, получили они конституционное закрепление или нет».
Требуя законодательного закрепления естественно-правовых принципов, многие юснатуралисты классической школы, являвшиеся сторонниками доктрины contrat social, фактически признавали бессилие естественного права без государственного принуждения и официальной формы, т.е. без базовых атрибутов права позитивного. Такая позиция принципиально не отличается от позиции «умеренных» этатистов современности, которые отрицают юридическую природу естественного права и вместе с тем поддерживают закрепление нравственных принципов справедливости, свободы личности, формального равенства, прав человека в законодательствах всех государств.
Убежденность юснатуралистов классической школы в объективность, универсальность и неизменность естественного права и реформаторские политические стремления во имя торжества естественных прав в системе государственно оформленного права нам представляются логически несовместимыми. Вера в объективный, неволеустановленный и универсальный характер естественного права и любые реформаторские стремления на систему волеустановленного позитивного права логически несовместимы.
На наш взгляд, через данное противоречие в воззрениях юснатуралистов проявляется потеря веры во всемогущество и незримое, постоянное присутствие в мире Бога, выраженная в феномене фактически «бессильного», без реформаторских действий и государственной поддержки, «естественного права».
Схожие внутренние противоречия могут быть выявлены и в теоретических представлениях о правогенезе исторической школы права, что прекрасно продемонстрировал Е.Н. Трубецкой. Ученый указывает, что родоначальник исторической юриспруденции Г. Гуго «говоря о естественном, непроизвольном развитии права то как о процессе необходимом, который не может быть остановлен или нарушен человеческими усилиями, то как о чем-то нормальном, желательном, представляя свободное творчество законодателя то невозможным, то нежелательным, постоянно впадает в противоречие с самим собой. Действительно, если естественный, стихийный рост права есть закон, столь же необходимый, как законы внешней природы, то как же можно считать его желательным или должным? Как же можно с этим утверждением совместить допущение, что законодатель может нарушить естественный рост права? Если законодатель не в силах уничтожить вековых обычаев, то, понятно, излишне требовать, чтобы он не нарушал и не изменял их. В этом противоречии обнаруживается двойственное отношение старой исторической школы к свободной деятельности человека; с ее точки зрения оказывается, что, с одной стороны, право развивается само собой, без всякого участия творческой деятельности человека, с другой стороны, человеческая деятельность может нарушить нормальный ход развития права, внести в него аномалии».
Аналогичное противоречие имеется и в воззрениях Ф.К. Савиньи, который в сочинении «О призвании нашего времени к законодательству и правоведению» (1814г.) то утверждает, что развитие права носит исключительно национальный характер, то допускает возможность иноземных влияний. «Наряду с утверждением, что право развивается непроизвольно, он говорит, что бывают случаи, когда вмешательство законодателя в процесс развития права является желательным и даже необходимым. Рядом с утверждением, что право есть проявление народного самосознания, мы у Савиньи и Пухты встречаем признание, что от этого пути бывают отклонения. Говоря об образовании государства, Савиньи признает, что фактором создания государства бывают и насильственные акты, как например завоевания». Если процесс развития права подчинен действию непреложных законов, против которых бессилен человек и нарушить которые не может никакое вмешательство законодателя, то какой смысл воззвания Ф.К. Савиньи к законодателю, чтобы тот стал выразителем народных воззрений?
Обоснованным представляется вывод Е.Н. Трубецкого о том, что «начав с отрицания свободы личности, он (Ф.К. Савиньи – А.М.), в конце концов, оказывается вынужденным ее признать, обращается к ней с пожеланиями и требованиями. /…/ Савиньи и Пухта не остаются последовательными: отвергая участие свободного творчества личности в развитии права, они в то же время говорят о желательном направлении деятельности законодателя. Утверждая, что свободная человеческая личность занимает по отношению к правовому развитию положение пассивного зрителя, они в то же время предъявляют к законодателю идеальные требования и поэтому невольно становятся на почву естественного права».
1 комментарий