Антон Михайлов → Школа естественного права и историческая школа юристов: идеологический характер концепций
Под идеологией понимается коллективно вырабатываемая ценностно-смысловая сетка, помещенная между индивидом и миром и опосредующая его отношение к миру.
Представляется, что все концепции правопонимания возможно подразделить на идеологически окрашенные, помещающие определенные социокультурные ценности в само существо права, и идеологически нейтральные, для которых сущность права представляется «чистой» от предзаданных праву социокультурных ценностей. Причем подавляющее большинство концепций правопонимания относится к первому типу, а потому вполне оправданно стремление марксистов (применительно к школе естественного права и юридическому позитивизму) и современных представителей социологической школы (применительно к эпохе «модерна») «выявить идеологические детерминанты правопонимания».
Вместе с тем несомненно то, что не только неопозитивистский (Г. Кельзен), но и всякий проект деидеологизации социогуманитаристики имеет свои объективные пределы. И.Е. Фарбер верно указывал, что «в правосознании идеологический момент занимает все «поле» взглядов, понятий и чувств, этот идеологический момент пронизывает всю познавательную тенденцию правосознания, которое значительно более идеологично, чем искусство, науки (особенно естественные), философия и мораль… Так что ожидать «беспристрастности» от правосознания нельзя…». Е.А. Лукашева сходным образом отмечала, что нельзя провести четкой демаркационной границы между правовой наукой и правовой идеологией: «грани, отделяющие эти два надстроечные явления, весьма подвижны. /…/ Их сферы совпадают там, где наиболее рельефно выделены и выражены классовые потребности и интересы».
Профессиональное юридическое сознание неизбежно идеологично: политико-правовые институты воспринимаются им как имеющие неоспоримую положительную социальную ценность, а социальные нормы неизменно определяются как стабилизаторы общественной жизни, скрывается имманентная им способность порождать и приводить к эскалации социальных конфликтов; юридические понятия и конструкции наделяются регулятивной силой, способностью конструировать новую социальную действительность, и часто рассматриваются как формы выражения социальных закономерностей; право определяется ведущим и наиболее эффективным нормативным регулятором социальной действительности, который лежит в основании всей западной цивилизации, ему приписываются «собственная» ценность, отличная от инструментальной, социальной, «специально-юридические» функции, которыми не обладают иные нормативные регуляторы; в основу политико-правовой действительности помещаются права и свободы человека, аксиоматично признающиеся естественными и неотчуждаемыми, а вера в одни политико-правовые идеалы (общенародное государство, социалистическое право) довольно легко сменяется убеждением в правильности других идеалов (гражданское общество, правовое государство); идеологические основания имеют и конструкция механизма правового регулирования, в котором юридическая сила нормы права магическим образом возникает исключительно из прикосновения к тем или иным текстам «земного Бога», государства, и представление о правовых текстах не как о знаковых системах, а как о действительных источниках права, «резервуарах» в которых содержатся нормы права, хотя очевидно, что любой социальный регулятор имеет когнитивную природу и действует исключительно через индивидуальное и общественное сознание, единственно руководящее правовым поведением.
Современный французский исследователь Э. Мийар справедливо указал на то, что «юридические формулировки не описывают, но выполняют иные функции; эти функции не только не требуют той же точности, что описания, но даже очень высока вероятность того, что эта точность может помешать этим формулировкам безупречно выполнять свои предписывающие функции. Язык права есть язык идеологический; функция юридической формулировки – морально-практическая: внушать (вносить ценности), заставлять делать (давать указания); язык права нуждается в расплывчатости».
С позиции соотношения юридической науки и идеологии, основанной на веберовской «свободе от ценностей» подлинной науки, как рационалистическая естественно-правовая школа Нового времени, так и историческая школа права I пол. XIX в. подходили к рассмотрению вопроса о сущности права, не рефлектируя целый ряд идеологических полаганий, и потому могут быть охарактеризованы как варианты правовой идеологии, т.е. системы ценностно-правового знания, ценностно «нагруженного» (пристрастного) правопонимания.
Известный социолог права Ж. Карбонье указывал на ценностно-нормативный характер естественно-правовой доктрины: «При естественно-правовом подходе изучение права происходит в непосредственно нормативных целях, включает в себя ценностное суждение, а будучи обращено к реальности, классифицирует ее в соответствии с ценностными установками, создавая иерархические схемы».
Яркий представитель философии права XX столетия, один из инициаторов «возрождения» естественного права после Второй мировой войны Г. Радбрух отмечал, что историческая школа «ведет борьбу против естественного права с целью решительно отказаться от ценностного подхода при вынесении приговора естественному праву, эпохе Просвещения, Великой французской революции, воле законодателя в пользу столь же решительно положительного, основанного на ценностных критериях вывода об органическом становлении права посредством «внутренних, незримо действующих сил», «народного духа».
Как в отношении правопонимания классической естественно-правовой школы, так и немецкой исторической школы права справедливо суждение И.Л. Честнова: «Идеология объявляет естественность соответствующего социального института (традиции), его «разумность», соответствие «природе вещей», «всеобщему благу» или другим мифологемам более высокого (трансцендентного) уровня».
Для юснатуралистов XVIII столетия природный разум людей представлялся естественной данностью, самоочевидным фактом, и именно поэтому он воспринимался универсальным инструментом познания; для немецких «истористов» народный дух интуитивно ощущается как объективная данность, первооснова, из которой естественно (закономерно) следуют все социальные институты. Посредством идеологических концептов «естественного права» и «народного духа» представители рассматриваемых школ «настраивали» профессиональное правосознание юристов таким образом, чтобы определенные социальные нормы и функционирующие на их основе социальные институты воспринимались им как естественные, тем самым исключая саму возможность их критической оценки. К примеру, в воззрениях на общество для юснатуралистов естественным представлялось общегражданское общество, построенное на началах равной правосубъектности, общеправового статуса, в то время как для «истористов» естественным представлялось общество статусное, в котором каждое сословие выполняет соответствующую функцию в едином социальном организме, а поскольку различные функции не равноценны, то и сословия не равны друг другу. Если для юснатуралистов естественное право – достояние всех и каждого уже по факту рождения человеком, т.е. разумным существом, то для «истористов» право «естественным образом» существует у каждой самобытной нации, а процесс социальной дифференциации объективно приводит к формированию сословия юристов, достоянием которых и становится право, которое через аналитическую работу ученых с юридическими нормами и конструкциями переходит в стадию аутентичной законодательной «зрелости». И в первом, и во втором случае базовые концепты «природного разума» и «народного духа» обусловливают восприятие сущности права, его действия в социальной действительности: как для юснатуралистов принадлежность права разуму представлялось естественной, не подвергаемой сомнению очевидностью, так и для немецкий «истористов» принадлежность права народу и профессиональным юристам виделась объективным проявлением универсальной закономерности правогенеза.
С одной стороны, отождествляя объективные, действующие непреложно закономерности естественных и социальных наук (юснатуралисты-рационалисты), и, с другой стороны, обусловливая развитие социальных явлений скрытым органическим началом (основоположники исторической школы), по сути, представители обеих школ утверждали наличие объективных и единственно верных закономерностей правогенеза и функционирования права, что, несомненно, представляет собой необоснованную и вместе с тем масштабную «идеологическую редукцию» правовой действительности. В силу того, что источник всего юридического рисовался данными школами объективным, изначально данным в своей полноте и целостности (природа человека, дух народа), то и сущность права представала как совокупность объективно предзаданных и абсолютных ценностей, внутренне присущих отдельной личности в силу ее человеческой природы (неотъемлемые права человека), либо органически свойственных для каждого отдельного народа (нравы, обычаи).
В данном случае как юснатуралисты Нового времени, так и сторонники исторической школы в своих теориях бездоказательно и неосознанно производили два глобальных допущения. Во-первых, что сущность права всенепременно должна быть ценностно наполнена, а не пуста или аксиологически нейтральна (в чем, например, также убеждены нормативисты и юридические позитивисты, утверждающие, по сути, ценностный государственный волюнтаризм в праве: государственная воля всецело определяет юридические ценности).
Основоположник нормативизма австрийский ученый Ганс Кельзен писал: «…не имеет значения содержание самой конституции или созданного на ее основе государственного порядка: неважно, справедливый он или нет, обеспечивает ли он состояние относительного мира в рамках конституируемого им общества или нет. При постулировании основной нормы не утверждается никаких ценностей, внеположных позитивному праву». «…констатируемая чистым учением о праве основная норма позитивного права не предполагает никакого критерия справедливости или несправедливости этого права и потому не может оправдать его в этико-политическом отношении», — писал Г. Кельзен. Постулируемая основная норма представляет в учении Кельзена лишь «исходный пункт процедуры создания позитивного права», она «обеспечивает лишь основание действительности, но отнюдь не содержание образующих систему норм, и потому «всякое произвольное содержание может быть правом». Именно в силу своей аксиологической нейтральности базовая норма (Grundnorm) «может быть интерпретирована (в данном случае — ценностно «наполнена» — А.М.) каждым направлением, каждой школой права по-своему. Для одних это воля Бога, для других природа вещей, для третьих воля суверена, для четвертых феномен сознательного или бессознательного, а для пятых – жизненный факт с его конфликтными интересами». О.С. Иоффе обоснованно утверждал: «Понятно, что наполнив «фундаментальную норму» содержанием такого рода, можно возвести до уровня непререкаемости любую опирающуюся на нее правовую систему, кем бы она ни конструировалась и какие бы предписания в себе ни содержала».
Во-вторых, как юснатуралисты, так и сторонники исторической школы не аргументировали, почему, в силу каких объективных причин сущность права должна всенепременно являться рациональной или иррациональной, индивидуалистической или коллективистской, универсальной или национальной, познаваемой или непознаваемой, неизменной или органично развивающейся, носить реформаторскую или консервативную направленность, выражать либерально-демократические или национально-этнические ценности.
Утверждая, что сущность права состоит из определенных объективно предзаданных ценностей представители естественно-правовой и исторической школ практически (сознательно или неосознанно) ставили политико-идеологическое несравнимо выше научного, предоставляли адресатам единственно верную, «объективную» истину о праве, освобождая большую часть представителей человечества как от необходимости критической оценки таких теорий, так и от сложного экзистенциального, сознательно осуществляемого личностного выбора между конфликтующими социальными ценностями (индивидуальная свобода vs. национальное единство; инновационность vs. традиционность, разум vs. интуиция и др.).
Можно согласиться с критическим замечанием индийского историка философии права: «Опасность теории естественного права заключается в том, что она как бы маскирует необходимость выбора между альтернативными ценностями. Существует глубокий и постоянный конфликт ценностей. Между ними должен быть сделан выбор. Этот выбор делает человек, который, следовательно, должен принять ответственность за это моральное решение, а не прятаться, так сказать, за спину природы. Теория естественного права, предоставляя такую маскировку, снимает бремя этого решения с человека, который только и может принять его».
Справедлив упрек концепции «истористов» со стороны современных ученых-правоведов: «Абсолютизация исторического метода фактически исключает творческое начало в правотворчестве, оправдывая пассивную позицию законодателя, основанную на его невмешательстве в объективное правотворчество «народного духа».
В стремлении подспудно (полностью/отчасти сознательно или неосознанно) нивелировать элемент критической оценки таких «объективных», составляющих сущность права ценностей со стороны индивидуального, группового или общественного сознания проявляется высокая вероятность манипулирования общественным сознанием публичной властью при помощи данных конструктов.
Помимо необоснованной «объективизации» воспринимаемых данными концепциями сущности права для них характерна идеологизированность (сущность права «сводится» к индивидуальной или групповой правовой идеологии, ценностям которой свойствен «деспотизм внутренней идеи»: они трактуются их носителем как единственно верные, объективные (чему есть психологические объяснения)), исключительность (претензия на тотальных охват всех «граней» и проявлений права, отсутствие установки на диалог с другими версиями правопонимания) и нетолерантная одномерность (монизм) («идеологическая редукция» права, видение его лишь в одной «плоскости» — естественных прав человека или народных обычаев; отвержение эволюционного (юснатурализм) или революционного (историческая школа) путей правогенеза).
Так, многие юснатуралисты классической эпохи считали лишь право естественное подлинным, сводили его содержание к ряду аксиом, принципов, имеющих для позитивного права статус conditio sine qua non и безапелляционно утверждали, что любая норма, расходящаяся с ними, безусловно ничтожна, не является правовой.
Скрывая в себе идеологические установки их создателей, «природа человека» и «дух народа» предстают также чрезвычайно аморфными и принципиально не поддающимися эмпирико-содержательной или логико-процедурной проверке. «Это понятие было слишком неясное и произвольное и потому не могло привести к простой научной постановке теории права», — писал в отношении народного духа Н.М. Коркунов. «Самый народный дух есть величина слишком метафизическая и неуловимая, чтобы с ней могла оперировать наука», — отмечал В.М. Хвостов.
«Природа человека» не определялась юснатуралистами; одни в ней видели природные инстинкты, господство силы (Т. Гоббс, Б. Спиноза); другие – равенство, частную собственность и индивидуальную свободу (Дж. Локк), но как те, так и другие – по справедливому мнению Г.Ф. Шершеневича, Л.И. Петражицкого и Г. Кельзена – сначала наделяли природу человека субъективно ценностными качествами, а затем выводили их из природы человека, как якобы объективно всегда ей принадлежавшие (что является либо целенаправленной идеологической манипуляцией либо неосознаваемым самообманом ).
Представляется справедливой позиция В.М. Сырых, который указывает в отношении юснатуралистических концепций, в которых природа человека выступает основой естественного права: «Основные принципы естественного права требуют от каждого из нас быть человеком, быть тем, кто ты есть по своей сущности и природе. Сущность же человека – это природный феномен, бытие природы. Однако дальнейшая трактовка сущности (природы) человека ведется сообразно системе ценностей, разделяемых тем или иным автором, и может быть какой угодно: христианской, либеральной, консервативной, экзистенциалистской и т.д.».
Прав И.Л. Честнов, когда пишет, что неразрешимыми проблемами в рамках естественно-правовой концепции являются «априоризм, несоответствие действительности и неопределенность объема данной теории» (курсив мой – А.М.).
По мнению М.Н. Марченко, причинами, лежащими в основании использования теории естественного права в прямо противоположных политических и идеологических целях, выступают чрезмерная широта, многогранность и неопределенность многих «заложенных» в ней понятий и положений, открывающих широкий простор для произвольного их толкования и применения».
Расплывчатый, поддающийся конфликтующим интерпретациям характер основополагающих концептов двух школ правопонимания ведет к еще одному существенному их недостатку: ни естественно-правовая, ни историческая школа права фактически не желают видеть в праве относительно самостоятельный социальный регулятор, имеющий специфическую природу, поскольку обе теории не предоставляют никаких более-менее твердых, определенных по содержанию критериев для отграничения права от иных социальных норм (религии, морали, политических норм, обычаев). Юснатуралистам Нового времени нередко было свойственно смешивать право и секуляризованную мораль, а представителям исторической школы права — право и обычай. А. Гейер отмечал: «Историческая школа предлагает нам только историю происхождения права, тогда как само понятие права остается темным. Всего нагляднее видно это у Пухты. Пухта определяет (Пандекты, § 10), что «право есть убеждение лиц, находящихся в правовом обществе». Таким образом неизвестное определяется тем же самым неизвестным. Мы не знаем, чем «правовое» общество отличается от нравственного, религиозного и т.д. Далее (§ 11) Пухта говорит: «воля всего народа или его ветви порождает право»; но эта воля порождает многое другое, что не есть право». Правовой идеал как естественно-правовой, так и исторической школы по существу является синкретичным (слитным, неотдифференцированным). Разумеется, синкретичный идеал данных теорий права неадекватен юридической действительности отдифференцированных систем романо-германского и англо-американского права, в которых оно обладает значительной (хотя и далеко не беспредельной) независимостью от иных социальных регуляторов.
Как и любые иные понятия, служащие идеологическими основаниями и конечными факторами легитимации (оправдания) концепций правопонимания, природа человека и дух народа не подвергались представителями естественно-правовой и исторической школ адекватному их роли научному анализу ни с точки зрения их содержания и границ, ни с позиции их происхождения и функционирования в реальной социальной действительности, что делало их «символами» исключительно веры, убеждения, интуитивных установок, не подвергаемыми критическому анализу аксиомами мировоззрения.
Разумность человеческой природы, индивидуалистический, либеральный характер ценностей, «предписываемых» природой человека, аксиоматично постулируются юснатуралистами Нового времени и не подвергаются ими ни малейшему сомнению. Аналогично поступают и основоположники исторической школы, утверждая иррациональный, непознаваемый характер народного духа, стихийное, спонтанное развитие права, традиционно-консервативные ценности «подлинного» народного права). «…по своей природе право (в модернистской интерпретации) проистекает из метаюридических оснований, которые выступают аксиомами и не подвергаются в принципе сомнению. К таковым относится либо разумность абстрактного («универсального») человека, либо «природа вещей», либо самоочевидные права человека, либо гипотетическая «основная норма», — справедливо отмечает И.Л. Честнов.
Доктринальная объективация и абсолютизация субъективных и идеологически направленных ценностей, претензия на тотальный охват всей сферы права, чрезмерная аморфность и принципиальная неверифицируемость сущности права в их трактовках делает данные концепции правопонимания прекрасными (причем в бессрочной перспективе) «трамплинами» для взлета «стальных птиц» —тоталитарных государственных систем, вожди которых могут незаметно для сознания некритически мыслящего большинства эксплуатировать в своих политических целях категории природы человека и/или духа народа, произвольно «наполняя» их выгодным идеологическим содержанием. «Просвещенный» тиран достаточно легко может «транслировать» населению от имени разумной природы собственные (групповые) императивы; еще проще сделать это от имени духа народа, вообще не требующего какой-либо рациональности правовой идеологии, или же, окружив себя служилой юридической элитой, вещать от имени сословия юристов, которое, по мнению Ф.К. фон Савиньи и Г.Ф. Пухты, является представителем народа на второй стадии развития «настоящего» права. Как пишут современные ученые, абсолютизация исторического подхода «в области правоприменения… открывает дорогу для произвольных действий, оправдываемых ссылкой на непознанные правовые нормы, рожденные в недрах «народного духа».
Так, фашистские концепции государства и права начинались с мифа о государстве как воплощении духа нации. Фашиский национализм оперировал весьма близкой Volksgeist «истористов» идеей Volksgemeinschaft – расового национального сообщества, в пределах которого обеспечивается чувство сопричастности к своим корням представителей арийской нации через исключение из общества всех иных наций. Б. Муссолини утверждал, что «государство есть духовное и моральное учреждение, оно есть действительная политическая, правовая и экономическая организация нации, а такая организация по своему происхождению и развитию является выражением духа». Г. Кленнер прямо указывает на исторические факты использования концепта «народного духа» юристами нацистской Германии и сторонниками расистских практик в Южной Африке.
Представляется обоснованным вывод французского социолога Бертрана де Жувенеля, который в 1949 г. заключил: «Общая воля есть почва для разведения законов, которые все больше отклоняются не только от божественного, но также и человеческого разума». К. Поппер справедливо указывал, что «всеобщие социологические законы», постулирующиеся объективными, вполне могут стать легитимационной основой для оправдания злоупотреблений и льгот экономически и политически властных субъектов, поскольку такие законы якобы «предопределены инвариантными законами природы», что справедливо как в отношении базовых постулатов классического юснатурализма, так и исторической школы права.
«Причесывание» разнообразной в своих проявлениях социальной реальности под единственно верную, «объективную» «гребенку» идеологии исторической школы уже использовалось целым рядом авторитарных государственно-политических систем Европы и их реакционных правительств в XIXв. для наведения «порядка» в собственной правовой системе, а идеология естественных прав человека, якобы данных ему универсальной и разумной природой, до сих пор эксплуатируется рядом экономически развитых держав для установления своего экономико-политического и культурного господства, «монополии» в других государствах, для насильственного насаждения, экспансии ценностей западной цивилизации (демократия, естественные права человека, гражданское общество, политический, идеологический и религиозный плюрализм, и др.).
Представляется, что все концепции правопонимания возможно подразделить на идеологически окрашенные, помещающие определенные социокультурные ценности в само существо права, и идеологически нейтральные, для которых сущность права представляется «чистой» от предзаданных праву социокультурных ценностей. Причем подавляющее большинство концепций правопонимания относится к первому типу, а потому вполне оправданно стремление марксистов (применительно к школе естественного права и юридическому позитивизму) и современных представителей социологической школы (применительно к эпохе «модерна») «выявить идеологические детерминанты правопонимания».
Вместе с тем несомненно то, что не только неопозитивистский (Г. Кельзен), но и всякий проект деидеологизации социогуманитаристики имеет свои объективные пределы. И.Е. Фарбер верно указывал, что «в правосознании идеологический момент занимает все «поле» взглядов, понятий и чувств, этот идеологический момент пронизывает всю познавательную тенденцию правосознания, которое значительно более идеологично, чем искусство, науки (особенно естественные), философия и мораль… Так что ожидать «беспристрастности» от правосознания нельзя…». Е.А. Лукашева сходным образом отмечала, что нельзя провести четкой демаркационной границы между правовой наукой и правовой идеологией: «грани, отделяющие эти два надстроечные явления, весьма подвижны. /…/ Их сферы совпадают там, где наиболее рельефно выделены и выражены классовые потребности и интересы».
Профессиональное юридическое сознание неизбежно идеологично: политико-правовые институты воспринимаются им как имеющие неоспоримую положительную социальную ценность, а социальные нормы неизменно определяются как стабилизаторы общественной жизни, скрывается имманентная им способность порождать и приводить к эскалации социальных конфликтов; юридические понятия и конструкции наделяются регулятивной силой, способностью конструировать новую социальную действительность, и часто рассматриваются как формы выражения социальных закономерностей; право определяется ведущим и наиболее эффективным нормативным регулятором социальной действительности, который лежит в основании всей западной цивилизации, ему приписываются «собственная» ценность, отличная от инструментальной, социальной, «специально-юридические» функции, которыми не обладают иные нормативные регуляторы; в основу политико-правовой действительности помещаются права и свободы человека, аксиоматично признающиеся естественными и неотчуждаемыми, а вера в одни политико-правовые идеалы (общенародное государство, социалистическое право) довольно легко сменяется убеждением в правильности других идеалов (гражданское общество, правовое государство); идеологические основания имеют и конструкция механизма правового регулирования, в котором юридическая сила нормы права магическим образом возникает исключительно из прикосновения к тем или иным текстам «земного Бога», государства, и представление о правовых текстах не как о знаковых системах, а как о действительных источниках права, «резервуарах» в которых содержатся нормы права, хотя очевидно, что любой социальный регулятор имеет когнитивную природу и действует исключительно через индивидуальное и общественное сознание, единственно руководящее правовым поведением.
Современный французский исследователь Э. Мийар справедливо указал на то, что «юридические формулировки не описывают, но выполняют иные функции; эти функции не только не требуют той же точности, что описания, но даже очень высока вероятность того, что эта точность может помешать этим формулировкам безупречно выполнять свои предписывающие функции. Язык права есть язык идеологический; функция юридической формулировки – морально-практическая: внушать (вносить ценности), заставлять делать (давать указания); язык права нуждается в расплывчатости».
С позиции соотношения юридической науки и идеологии, основанной на веберовской «свободе от ценностей» подлинной науки, как рационалистическая естественно-правовая школа Нового времени, так и историческая школа права I пол. XIX в. подходили к рассмотрению вопроса о сущности права, не рефлектируя целый ряд идеологических полаганий, и потому могут быть охарактеризованы как варианты правовой идеологии, т.е. системы ценностно-правового знания, ценностно «нагруженного» (пристрастного) правопонимания.
Известный социолог права Ж. Карбонье указывал на ценностно-нормативный характер естественно-правовой доктрины: «При естественно-правовом подходе изучение права происходит в непосредственно нормативных целях, включает в себя ценностное суждение, а будучи обращено к реальности, классифицирует ее в соответствии с ценностными установками, создавая иерархические схемы».
Яркий представитель философии права XX столетия, один из инициаторов «возрождения» естественного права после Второй мировой войны Г. Радбрух отмечал, что историческая школа «ведет борьбу против естественного права с целью решительно отказаться от ценностного подхода при вынесении приговора естественному праву, эпохе Просвещения, Великой французской революции, воле законодателя в пользу столь же решительно положительного, основанного на ценностных критериях вывода об органическом становлении права посредством «внутренних, незримо действующих сил», «народного духа».
Как в отношении правопонимания классической естественно-правовой школы, так и немецкой исторической школы права справедливо суждение И.Л. Честнова: «Идеология объявляет естественность соответствующего социального института (традиции), его «разумность», соответствие «природе вещей», «всеобщему благу» или другим мифологемам более высокого (трансцендентного) уровня».
Для юснатуралистов XVIII столетия природный разум людей представлялся естественной данностью, самоочевидным фактом, и именно поэтому он воспринимался универсальным инструментом познания; для немецких «истористов» народный дух интуитивно ощущается как объективная данность, первооснова, из которой естественно (закономерно) следуют все социальные институты. Посредством идеологических концептов «естественного права» и «народного духа» представители рассматриваемых школ «настраивали» профессиональное правосознание юристов таким образом, чтобы определенные социальные нормы и функционирующие на их основе социальные институты воспринимались им как естественные, тем самым исключая саму возможность их критической оценки. К примеру, в воззрениях на общество для юснатуралистов естественным представлялось общегражданское общество, построенное на началах равной правосубъектности, общеправового статуса, в то время как для «истористов» естественным представлялось общество статусное, в котором каждое сословие выполняет соответствующую функцию в едином социальном организме, а поскольку различные функции не равноценны, то и сословия не равны друг другу. Если для юснатуралистов естественное право – достояние всех и каждого уже по факту рождения человеком, т.е. разумным существом, то для «истористов» право «естественным образом» существует у каждой самобытной нации, а процесс социальной дифференциации объективно приводит к формированию сословия юристов, достоянием которых и становится право, которое через аналитическую работу ученых с юридическими нормами и конструкциями переходит в стадию аутентичной законодательной «зрелости». И в первом, и во втором случае базовые концепты «природного разума» и «народного духа» обусловливают восприятие сущности права, его действия в социальной действительности: как для юснатуралистов принадлежность права разуму представлялось естественной, не подвергаемой сомнению очевидностью, так и для немецкий «истористов» принадлежность права народу и профессиональным юристам виделась объективным проявлением универсальной закономерности правогенеза.
С одной стороны, отождествляя объективные, действующие непреложно закономерности естественных и социальных наук (юснатуралисты-рационалисты), и, с другой стороны, обусловливая развитие социальных явлений скрытым органическим началом (основоположники исторической школы), по сути, представители обеих школ утверждали наличие объективных и единственно верных закономерностей правогенеза и функционирования права, что, несомненно, представляет собой необоснованную и вместе с тем масштабную «идеологическую редукцию» правовой действительности. В силу того, что источник всего юридического рисовался данными школами объективным, изначально данным в своей полноте и целостности (природа человека, дух народа), то и сущность права представала как совокупность объективно предзаданных и абсолютных ценностей, внутренне присущих отдельной личности в силу ее человеческой природы (неотъемлемые права человека), либо органически свойственных для каждого отдельного народа (нравы, обычаи).
В данном случае как юснатуралисты Нового времени, так и сторонники исторической школы в своих теориях бездоказательно и неосознанно производили два глобальных допущения. Во-первых, что сущность права всенепременно должна быть ценностно наполнена, а не пуста или аксиологически нейтральна (в чем, например, также убеждены нормативисты и юридические позитивисты, утверждающие, по сути, ценностный государственный волюнтаризм в праве: государственная воля всецело определяет юридические ценности).
Основоположник нормативизма австрийский ученый Ганс Кельзен писал: «…не имеет значения содержание самой конституции или созданного на ее основе государственного порядка: неважно, справедливый он или нет, обеспечивает ли он состояние относительного мира в рамках конституируемого им общества или нет. При постулировании основной нормы не утверждается никаких ценностей, внеположных позитивному праву». «…констатируемая чистым учением о праве основная норма позитивного права не предполагает никакого критерия справедливости или несправедливости этого права и потому не может оправдать его в этико-политическом отношении», — писал Г. Кельзен. Постулируемая основная норма представляет в учении Кельзена лишь «исходный пункт процедуры создания позитивного права», она «обеспечивает лишь основание действительности, но отнюдь не содержание образующих систему норм, и потому «всякое произвольное содержание может быть правом». Именно в силу своей аксиологической нейтральности базовая норма (Grundnorm) «может быть интерпретирована (в данном случае — ценностно «наполнена» — А.М.) каждым направлением, каждой школой права по-своему. Для одних это воля Бога, для других природа вещей, для третьих воля суверена, для четвертых феномен сознательного или бессознательного, а для пятых – жизненный факт с его конфликтными интересами». О.С. Иоффе обоснованно утверждал: «Понятно, что наполнив «фундаментальную норму» содержанием такого рода, можно возвести до уровня непререкаемости любую опирающуюся на нее правовую систему, кем бы она ни конструировалась и какие бы предписания в себе ни содержала».
Во-вторых, как юснатуралисты, так и сторонники исторической школы не аргументировали, почему, в силу каких объективных причин сущность права должна всенепременно являться рациональной или иррациональной, индивидуалистической или коллективистской, универсальной или национальной, познаваемой или непознаваемой, неизменной или органично развивающейся, носить реформаторскую или консервативную направленность, выражать либерально-демократические или национально-этнические ценности.
Утверждая, что сущность права состоит из определенных объективно предзаданных ценностей представители естественно-правовой и исторической школ практически (сознательно или неосознанно) ставили политико-идеологическое несравнимо выше научного, предоставляли адресатам единственно верную, «объективную» истину о праве, освобождая большую часть представителей человечества как от необходимости критической оценки таких теорий, так и от сложного экзистенциального, сознательно осуществляемого личностного выбора между конфликтующими социальными ценностями (индивидуальная свобода vs. национальное единство; инновационность vs. традиционность, разум vs. интуиция и др.).
Можно согласиться с критическим замечанием индийского историка философии права: «Опасность теории естественного права заключается в том, что она как бы маскирует необходимость выбора между альтернативными ценностями. Существует глубокий и постоянный конфликт ценностей. Между ними должен быть сделан выбор. Этот выбор делает человек, который, следовательно, должен принять ответственность за это моральное решение, а не прятаться, так сказать, за спину природы. Теория естественного права, предоставляя такую маскировку, снимает бремя этого решения с человека, который только и может принять его».
Справедлив упрек концепции «истористов» со стороны современных ученых-правоведов: «Абсолютизация исторического метода фактически исключает творческое начало в правотворчестве, оправдывая пассивную позицию законодателя, основанную на его невмешательстве в объективное правотворчество «народного духа».
В стремлении подспудно (полностью/отчасти сознательно или неосознанно) нивелировать элемент критической оценки таких «объективных», составляющих сущность права ценностей со стороны индивидуального, группового или общественного сознания проявляется высокая вероятность манипулирования общественным сознанием публичной властью при помощи данных конструктов.
Помимо необоснованной «объективизации» воспринимаемых данными концепциями сущности права для них характерна идеологизированность (сущность права «сводится» к индивидуальной или групповой правовой идеологии, ценностям которой свойствен «деспотизм внутренней идеи»: они трактуются их носителем как единственно верные, объективные (чему есть психологические объяснения)), исключительность (претензия на тотальных охват всех «граней» и проявлений права, отсутствие установки на диалог с другими версиями правопонимания) и нетолерантная одномерность (монизм) («идеологическая редукция» права, видение его лишь в одной «плоскости» — естественных прав человека или народных обычаев; отвержение эволюционного (юснатурализм) или революционного (историческая школа) путей правогенеза).
Так, многие юснатуралисты классической эпохи считали лишь право естественное подлинным, сводили его содержание к ряду аксиом, принципов, имеющих для позитивного права статус conditio sine qua non и безапелляционно утверждали, что любая норма, расходящаяся с ними, безусловно ничтожна, не является правовой.
Скрывая в себе идеологические установки их создателей, «природа человека» и «дух народа» предстают также чрезвычайно аморфными и принципиально не поддающимися эмпирико-содержательной или логико-процедурной проверке. «Это понятие было слишком неясное и произвольное и потому не могло привести к простой научной постановке теории права», — писал в отношении народного духа Н.М. Коркунов. «Самый народный дух есть величина слишком метафизическая и неуловимая, чтобы с ней могла оперировать наука», — отмечал В.М. Хвостов.
«Природа человека» не определялась юснатуралистами; одни в ней видели природные инстинкты, господство силы (Т. Гоббс, Б. Спиноза); другие – равенство, частную собственность и индивидуальную свободу (Дж. Локк), но как те, так и другие – по справедливому мнению Г.Ф. Шершеневича, Л.И. Петражицкого и Г. Кельзена – сначала наделяли природу человека субъективно ценностными качествами, а затем выводили их из природы человека, как якобы объективно всегда ей принадлежавшие (что является либо целенаправленной идеологической манипуляцией либо неосознаваемым самообманом ).
Представляется справедливой позиция В.М. Сырых, который указывает в отношении юснатуралистических концепций, в которых природа человека выступает основой естественного права: «Основные принципы естественного права требуют от каждого из нас быть человеком, быть тем, кто ты есть по своей сущности и природе. Сущность же человека – это природный феномен, бытие природы. Однако дальнейшая трактовка сущности (природы) человека ведется сообразно системе ценностей, разделяемых тем или иным автором, и может быть какой угодно: христианской, либеральной, консервативной, экзистенциалистской и т.д.».
Прав И.Л. Честнов, когда пишет, что неразрешимыми проблемами в рамках естественно-правовой концепции являются «априоризм, несоответствие действительности и неопределенность объема данной теории» (курсив мой – А.М.).
По мнению М.Н. Марченко, причинами, лежащими в основании использования теории естественного права в прямо противоположных политических и идеологических целях, выступают чрезмерная широта, многогранность и неопределенность многих «заложенных» в ней понятий и положений, открывающих широкий простор для произвольного их толкования и применения».
Расплывчатый, поддающийся конфликтующим интерпретациям характер основополагающих концептов двух школ правопонимания ведет к еще одному существенному их недостатку: ни естественно-правовая, ни историческая школа права фактически не желают видеть в праве относительно самостоятельный социальный регулятор, имеющий специфическую природу, поскольку обе теории не предоставляют никаких более-менее твердых, определенных по содержанию критериев для отграничения права от иных социальных норм (религии, морали, политических норм, обычаев). Юснатуралистам Нового времени нередко было свойственно смешивать право и секуляризованную мораль, а представителям исторической школы права — право и обычай. А. Гейер отмечал: «Историческая школа предлагает нам только историю происхождения права, тогда как само понятие права остается темным. Всего нагляднее видно это у Пухты. Пухта определяет (Пандекты, § 10), что «право есть убеждение лиц, находящихся в правовом обществе». Таким образом неизвестное определяется тем же самым неизвестным. Мы не знаем, чем «правовое» общество отличается от нравственного, религиозного и т.д. Далее (§ 11) Пухта говорит: «воля всего народа или его ветви порождает право»; но эта воля порождает многое другое, что не есть право». Правовой идеал как естественно-правовой, так и исторической школы по существу является синкретичным (слитным, неотдифференцированным). Разумеется, синкретичный идеал данных теорий права неадекватен юридической действительности отдифференцированных систем романо-германского и англо-американского права, в которых оно обладает значительной (хотя и далеко не беспредельной) независимостью от иных социальных регуляторов.
Как и любые иные понятия, служащие идеологическими основаниями и конечными факторами легитимации (оправдания) концепций правопонимания, природа человека и дух народа не подвергались представителями естественно-правовой и исторической школ адекватному их роли научному анализу ни с точки зрения их содержания и границ, ни с позиции их происхождения и функционирования в реальной социальной действительности, что делало их «символами» исключительно веры, убеждения, интуитивных установок, не подвергаемыми критическому анализу аксиомами мировоззрения.
Разумность человеческой природы, индивидуалистический, либеральный характер ценностей, «предписываемых» природой человека, аксиоматично постулируются юснатуралистами Нового времени и не подвергаются ими ни малейшему сомнению. Аналогично поступают и основоположники исторической школы, утверждая иррациональный, непознаваемый характер народного духа, стихийное, спонтанное развитие права, традиционно-консервативные ценности «подлинного» народного права). «…по своей природе право (в модернистской интерпретации) проистекает из метаюридических оснований, которые выступают аксиомами и не подвергаются в принципе сомнению. К таковым относится либо разумность абстрактного («универсального») человека, либо «природа вещей», либо самоочевидные права человека, либо гипотетическая «основная норма», — справедливо отмечает И.Л. Честнов.
Доктринальная объективация и абсолютизация субъективных и идеологически направленных ценностей, претензия на тотальный охват всей сферы права, чрезмерная аморфность и принципиальная неверифицируемость сущности права в их трактовках делает данные концепции правопонимания прекрасными (причем в бессрочной перспективе) «трамплинами» для взлета «стальных птиц» —тоталитарных государственных систем, вожди которых могут незаметно для сознания некритически мыслящего большинства эксплуатировать в своих политических целях категории природы человека и/или духа народа, произвольно «наполняя» их выгодным идеологическим содержанием. «Просвещенный» тиран достаточно легко может «транслировать» населению от имени разумной природы собственные (групповые) императивы; еще проще сделать это от имени духа народа, вообще не требующего какой-либо рациональности правовой идеологии, или же, окружив себя служилой юридической элитой, вещать от имени сословия юристов, которое, по мнению Ф.К. фон Савиньи и Г.Ф. Пухты, является представителем народа на второй стадии развития «настоящего» права. Как пишут современные ученые, абсолютизация исторического подхода «в области правоприменения… открывает дорогу для произвольных действий, оправдываемых ссылкой на непознанные правовые нормы, рожденные в недрах «народного духа».
Так, фашистские концепции государства и права начинались с мифа о государстве как воплощении духа нации. Фашиский национализм оперировал весьма близкой Volksgeist «истористов» идеей Volksgemeinschaft – расового национального сообщества, в пределах которого обеспечивается чувство сопричастности к своим корням представителей арийской нации через исключение из общества всех иных наций. Б. Муссолини утверждал, что «государство есть духовное и моральное учреждение, оно есть действительная политическая, правовая и экономическая организация нации, а такая организация по своему происхождению и развитию является выражением духа». Г. Кленнер прямо указывает на исторические факты использования концепта «народного духа» юристами нацистской Германии и сторонниками расистских практик в Южной Африке.
Представляется обоснованным вывод французского социолога Бертрана де Жувенеля, который в 1949 г. заключил: «Общая воля есть почва для разведения законов, которые все больше отклоняются не только от божественного, но также и человеческого разума». К. Поппер справедливо указывал, что «всеобщие социологические законы», постулирующиеся объективными, вполне могут стать легитимационной основой для оправдания злоупотреблений и льгот экономически и политически властных субъектов, поскольку такие законы якобы «предопределены инвариантными законами природы», что справедливо как в отношении базовых постулатов классического юснатурализма, так и исторической школы права.
«Причесывание» разнообразной в своих проявлениях социальной реальности под единственно верную, «объективную» «гребенку» идеологии исторической школы уже использовалось целым рядом авторитарных государственно-политических систем Европы и их реакционных правительств в XIXв. для наведения «порядка» в собственной правовой системе, а идеология естественных прав человека, якобы данных ему универсальной и разумной природой, до сих пор эксплуатируется рядом экономически развитых держав для установления своего экономико-политического и культурного господства, «монополии» в других государствах, для насильственного насаждения, экспансии ценностей западной цивилизации (демократия, естественные права человека, гражданское общество, политический, идеологический и религиозный плюрализм, и др.).
Нет комментариев