Антон Михайлов → Отчуждение от права и идеологичность техники
Реализация «объективистских» концепций правопонимания на практике в действующее право может привести к отчуждению человека и социальных групп от такого «объективированного» права при условии, что его источник не соответствует центральным ценностям «жизненного мира» адресатов, не является легитимным для группового и индивидуального правосознания.
Этим объясняется, в частности, тот факт, что в традиционных и религиозных правовых системах устные обычно-правовые правила поведения, как и иные «базовые» социальные регуляторы (религиозная мораль, обычай, корпоративные нормы), «впитываются» человеком на раннем этапе социализации, что дает возможность таким стандартам достаточно глубоко внедриться и укорениться в «жизненном мире» человека и социальной группы (что является в рамках культуры наиболее базовым, основополагающим, то и коммуницируется субъектам в процессе социализации значительно раньше, тем самым практически гарантируя некритическое (бессознательное) и сравнительно глубокое усвоение).
Современные западные правовые системы, начиная с XVI–XVII вв. основанные на государственном «октроировании» «действующего» права, не предоставляют индивиду и социальным группам реальной возможности глубокой личностной интериоризации позитивно-правовых норм — поскольку человек в западном мире если и познает большую часть правовых норм, то никак не в детстве, а в более зрелом возрасте, в период вторичной социализации. Вместе с тем еще основоположник социологической «школы» права Е. Эрлих отмечал, что «важнейшие правовые нормы действуют только через внушение, когда человек еще в детстве проглатывает всевозможные «нельзя», «недостойно» и т.п. К нормам не принуждают, а воспитывают, оберегая от собственного трудного усилия мысли».
Более того, позитивное право государства индустриальной и постиндустриальной эпох крайне громоздко, представлено не всегда легко и всеобще доступными письменными текстами, а, для обывателя – скорее, «джунглями законов», и отличается сложностью, специализированным характером языка (что является неизбежным «недостатком» всех отдифференцированных правовых систем постиндустриального периода).
Феномен «отчуждения» (алиенации) человека и социальных групп от действующего позитивного права объясняется не только его «объективистским» характером (современное западное государство, в отличие от вождества, античного полиса или идеократии, в восприятии подавляющего большинства общества – нечто безличное, властное и гигантское), но и высокой вероятностью для критически мыслящих субъектов права увидеть произвольно-волюнтаристское, силовое в формировании государственного аппарата (господствующая политическая идеология, объективно «скрепляющая» национальную государственность, — одно из важнейших средств минимизации воспринимаемого обществом необоснованного волюнтаризма в деятельности государственной власти).
Отчуждение отдельного человека от системы позитивного права в современных западных государствах также является следствием процесса атомизации общества, начавшегося в западной цивилизации еще со времен Нового времени, в основе которого лежит философия индивидуализма и классического западноевропейского либерализма – освобождения личности от различных религиозных, экономических, политических «уз», которая, укоренившись за более чем три столетия в сознании западного общества, неминуемо ведет к отчуждению человека от многих общественных связей (политических, религиозных, корпоративных, семейных и др.), в том числе и от систем социального регулирования, включая позитивное право государства.
Помимо прочего, отчуждение человека и различных социальных групп от государственно оформленного «объективного» права современного Запада — есть следствие высокой культурной гетерогенности, «мультикультурности» современного западного мира (потребности рынка ? развитие технологий ? глобализация + высокая культурная гетерогенность и предрасположенность к аномии современного западного общества), какая делает практически невозможным соответствие императивов позитивного права ценностям всех или большинства культурно разнородных социальных образований.
Именно поэтому, на наш взгляд, в современных западных правовых системах превалирует демократический, декларируемый единственно рациональным, процедурный тип легитимации правовых норм (законная процедура, принцип большинства), который сугубо формалистичен и представляет собой попытку – путем замены содержания ценностей на содержательно «пустую» (нейтральную) ценность соблюдения надлежащей процедуры – минимизировать ценностные расхождения различных социальных групп в законотворческом процессе, но, разумеется, не только не в состоянии гарантировать отсутствие таковых на этапе правореализации, но и, по существу, приводит, за редкими исключениями, лишь к поверхностной интериоризации правовых правил поведения в общественном, групповом и индивидуальном сознании, что выражается, в частности, в высокой степени правового нигилизма, маргинальном и конформном правомерном поведении, в наличии «теневого права» и других проявлениях фиктивной «бумажности» позитивного права.
«Перенесение акцента с содержания на форму регулируемых явлений приводит систему права к состоянию объективизма, формальной объективации регулятивных средств, в результате чего право, которое находится в центре борьбы стремящихся к господству интересов, выступает как нейтральный элемент социального строительства и развития. Формальная рационализация есть объективность социального научного познания, означающая «ценностную нейтральность» (свободу от оценок), независимость права от идеологий и политических пристрастий».
Р. Циппелиус пишет: «Необходимые для совместной жизни в правовой общности надежные образцы ориентирования не могут более строиться в условиях открытого общества на бесспорно приемлемом «естественном праве», а также на единогласном консенсусе «автономных» убеждений граждан. Поскольку общеобязательные намерения не могут достигнуть этого, надежность ориентирования должна опираться на определенные, связанные с властью компетенции и соответствующие процедуры. Прогрессирующее распадение мировоззренческой «надежности ориентирования в мире» было одной из причин того, что «религиозно обоснованное естественное право уступило место создаваемому законодательными процедурами позитивному праву. /…/ Связующие всех образцовые структуры поведения стали строиться не на истине, а на решении. Замена естественного права позитивным правом, опирающимся на государственную компетенцию в законодательстве, явилась следующим историческим развитием этой мысли. Представление об удерживающей систему от распада «легитимации через процедуру» (verfahren)» является современным оформлением той же идеи».
Именно поэтому фундаментальным вопросом как для классического юснатурализма, так и для исторической и социологической школ правопонимания является вопрос – «достаточен ли для права формальный критерий «установленности» или же существуют в праве какие-то иные, материальные критерии?».
И.Л. Честнов справедливо утверждает: «Техника процессуальной рациональности, сколь бы высоко она ни оценивала свой теоретический и практический потенциал, страдает несколькими серьезными недостатками, не позволяющими квалифицировать ее в качестве панацеи от всех бед. Во-первых, невозможно абстрагироваться от содержательных вопросов любой, в том числе юридической, процедуры. Дело в том, что сама по себе техника догматична и априорна, так как исходит из некоторых метаоснований, не относящихся ни к самой юридической технике, ни к юриспруденции в целом. Это связано с тем, что исходные постулаты, оправдывающие именно эти, а не иные процедуры, относятся к числу социально-философских. Поэтому и оценка юридической техники, ее эффективности («техничности») может быть дана только с позиции соответствующей социально-философской концепции. Во-вторых, юридическая техника зависит от того, кто и как ее использует (в этой связи можно вспомнить знаменитый тезис Л. Витгенштейна: смысл слова – в его употреблении). А использование юридической техники предполагает учет контекста – политических, экономических, исторических, социокультурных и иных факторов, непосредственно обусловливающих содержание этого процесса. В конечном счете содержание юридической техники зависит от человека как социо-антропологического существа, создающего, интерпретирующего и применяющего форму права».
Об идеологизированности юридических конструкций писал и И.Н. Грязин: «Идеологическая нейтральность технических правил может быть названа мнимой, так как «единодушие» во взглядах теряется сразу же, как только эти технические правила начинают применяться хотя бы к одному даже абстрактно воображаемому случаю».
Ю. Хабермас цитирует Г. Маркузе: «Понятие технического разума, возможно, само является идеологией… уже сама техника представляет собой господство (над природой и человеком) – господство методическое, научное, рассчитанное и расчетливое. Определенные цели и интересы… содержатся уже в самой конструкции технического аппарата. Соответственно, техника – это исторически-общественный проект. В ней спроектировано то, что общество и господствующие в нем интересы замышляют сделать с людьми и вещами».
Этим объясняется, в частности, тот факт, что в традиционных и религиозных правовых системах устные обычно-правовые правила поведения, как и иные «базовые» социальные регуляторы (религиозная мораль, обычай, корпоративные нормы), «впитываются» человеком на раннем этапе социализации, что дает возможность таким стандартам достаточно глубоко внедриться и укорениться в «жизненном мире» человека и социальной группы (что является в рамках культуры наиболее базовым, основополагающим, то и коммуницируется субъектам в процессе социализации значительно раньше, тем самым практически гарантируя некритическое (бессознательное) и сравнительно глубокое усвоение).
Современные западные правовые системы, начиная с XVI–XVII вв. основанные на государственном «октроировании» «действующего» права, не предоставляют индивиду и социальным группам реальной возможности глубокой личностной интериоризации позитивно-правовых норм — поскольку человек в западном мире если и познает большую часть правовых норм, то никак не в детстве, а в более зрелом возрасте, в период вторичной социализации. Вместе с тем еще основоположник социологической «школы» права Е. Эрлих отмечал, что «важнейшие правовые нормы действуют только через внушение, когда человек еще в детстве проглатывает всевозможные «нельзя», «недостойно» и т.п. К нормам не принуждают, а воспитывают, оберегая от собственного трудного усилия мысли».
Более того, позитивное право государства индустриальной и постиндустриальной эпох крайне громоздко, представлено не всегда легко и всеобще доступными письменными текстами, а, для обывателя – скорее, «джунглями законов», и отличается сложностью, специализированным характером языка (что является неизбежным «недостатком» всех отдифференцированных правовых систем постиндустриального периода).
Феномен «отчуждения» (алиенации) человека и социальных групп от действующего позитивного права объясняется не только его «объективистским» характером (современное западное государство, в отличие от вождества, античного полиса или идеократии, в восприятии подавляющего большинства общества – нечто безличное, властное и гигантское), но и высокой вероятностью для критически мыслящих субъектов права увидеть произвольно-волюнтаристское, силовое в формировании государственного аппарата (господствующая политическая идеология, объективно «скрепляющая» национальную государственность, — одно из важнейших средств минимизации воспринимаемого обществом необоснованного волюнтаризма в деятельности государственной власти).
Отчуждение отдельного человека от системы позитивного права в современных западных государствах также является следствием процесса атомизации общества, начавшегося в западной цивилизации еще со времен Нового времени, в основе которого лежит философия индивидуализма и классического западноевропейского либерализма – освобождения личности от различных религиозных, экономических, политических «уз», которая, укоренившись за более чем три столетия в сознании западного общества, неминуемо ведет к отчуждению человека от многих общественных связей (политических, религиозных, корпоративных, семейных и др.), в том числе и от систем социального регулирования, включая позитивное право государства.
Помимо прочего, отчуждение человека и различных социальных групп от государственно оформленного «объективного» права современного Запада — есть следствие высокой культурной гетерогенности, «мультикультурности» современного западного мира (потребности рынка ? развитие технологий ? глобализация + высокая культурная гетерогенность и предрасположенность к аномии современного западного общества), какая делает практически невозможным соответствие императивов позитивного права ценностям всех или большинства культурно разнородных социальных образований.
Именно поэтому, на наш взгляд, в современных западных правовых системах превалирует демократический, декларируемый единственно рациональным, процедурный тип легитимации правовых норм (законная процедура, принцип большинства), который сугубо формалистичен и представляет собой попытку – путем замены содержания ценностей на содержательно «пустую» (нейтральную) ценность соблюдения надлежащей процедуры – минимизировать ценностные расхождения различных социальных групп в законотворческом процессе, но, разумеется, не только не в состоянии гарантировать отсутствие таковых на этапе правореализации, но и, по существу, приводит, за редкими исключениями, лишь к поверхностной интериоризации правовых правил поведения в общественном, групповом и индивидуальном сознании, что выражается, в частности, в высокой степени правового нигилизма, маргинальном и конформном правомерном поведении, в наличии «теневого права» и других проявлениях фиктивной «бумажности» позитивного права.
«Перенесение акцента с содержания на форму регулируемых явлений приводит систему права к состоянию объективизма, формальной объективации регулятивных средств, в результате чего право, которое находится в центре борьбы стремящихся к господству интересов, выступает как нейтральный элемент социального строительства и развития. Формальная рационализация есть объективность социального научного познания, означающая «ценностную нейтральность» (свободу от оценок), независимость права от идеологий и политических пристрастий».
Р. Циппелиус пишет: «Необходимые для совместной жизни в правовой общности надежные образцы ориентирования не могут более строиться в условиях открытого общества на бесспорно приемлемом «естественном праве», а также на единогласном консенсусе «автономных» убеждений граждан. Поскольку общеобязательные намерения не могут достигнуть этого, надежность ориентирования должна опираться на определенные, связанные с властью компетенции и соответствующие процедуры. Прогрессирующее распадение мировоззренческой «надежности ориентирования в мире» было одной из причин того, что «религиозно обоснованное естественное право уступило место создаваемому законодательными процедурами позитивному праву. /…/ Связующие всех образцовые структуры поведения стали строиться не на истине, а на решении. Замена естественного права позитивным правом, опирающимся на государственную компетенцию в законодательстве, явилась следующим историческим развитием этой мысли. Представление об удерживающей систему от распада «легитимации через процедуру» (verfahren)» является современным оформлением той же идеи».
Именно поэтому фундаментальным вопросом как для классического юснатурализма, так и для исторической и социологической школ правопонимания является вопрос – «достаточен ли для права формальный критерий «установленности» или же существуют в праве какие-то иные, материальные критерии?».
И.Л. Честнов справедливо утверждает: «Техника процессуальной рациональности, сколь бы высоко она ни оценивала свой теоретический и практический потенциал, страдает несколькими серьезными недостатками, не позволяющими квалифицировать ее в качестве панацеи от всех бед. Во-первых, невозможно абстрагироваться от содержательных вопросов любой, в том числе юридической, процедуры. Дело в том, что сама по себе техника догматична и априорна, так как исходит из некоторых метаоснований, не относящихся ни к самой юридической технике, ни к юриспруденции в целом. Это связано с тем, что исходные постулаты, оправдывающие именно эти, а не иные процедуры, относятся к числу социально-философских. Поэтому и оценка юридической техники, ее эффективности («техничности») может быть дана только с позиции соответствующей социально-философской концепции. Во-вторых, юридическая техника зависит от того, кто и как ее использует (в этой связи можно вспомнить знаменитый тезис Л. Витгенштейна: смысл слова – в его употреблении). А использование юридической техники предполагает учет контекста – политических, экономических, исторических, социокультурных и иных факторов, непосредственно обусловливающих содержание этого процесса. В конечном счете содержание юридической техники зависит от человека как социо-антропологического существа, создающего, интерпретирующего и применяющего форму права».
Об идеологизированности юридических конструкций писал и И.Н. Грязин: «Идеологическая нейтральность технических правил может быть названа мнимой, так как «единодушие» во взглядах теряется сразу же, как только эти технические правила начинают применяться хотя бы к одному даже абстрактно воображаемому случаю».
Ю. Хабермас цитирует Г. Маркузе: «Понятие технического разума, возможно, само является идеологией… уже сама техника представляет собой господство (над природой и человеком) – господство методическое, научное, рассчитанное и расчетливое. Определенные цели и интересы… содержатся уже в самой конструкции технического аппарата. Соответственно, техника – это исторически-общественный проект. В ней спроектировано то, что общество и господствующие в нем интересы замышляют сделать с людьми и вещами».
Нет комментариев