Антон Михайлов → Гипотеза естественного права: некоторые проблемы
Априорно постулируя более высокую степень действительности естественного права по сравнению с «эмпирической» действительностью права позитивного классики юснатурализма изначально оградили себя от обращения к реальной государственно-правовой действительности, которая принципиально не может быть использована для подтверждения или опровержения существования естественного права.
Однако в таком случае мы сталкиваемся, как минимум, с двумя неразрешимыми в рамках классического юснатурализма, проблемами.
Во-первых, при такой изначальной установке онтологический дуализм права вообще не может быть разрешен. «Действительно, если допустить существование двух разных систем правовых норм: одну – исключительно идеальную, а другую – исключительно эмпирическую, то эти две системы, сохраняя возможность жесткого противостояния между собой, не могут встретиться друг с другом. Они движутся в двух планах, полностью оторванных друг от друга и разделенных между собой пропастью: эти планы несоизмеримы между собой. Поэтому если две системы не могут встретиться друг с другом непосредственно, то и конфликты между ними не могут иметь никакого разрешения», — обоснованно указывал Г.Д. Гурвич.
Иными словами, будучи логически последовательными юснатуралисты должны согласиться с тем, что совершенство естественного права – родом из принципиально иной, умопостигаемой реальности и никогда не сможет в полной мере воплотиться в праве позитивном (т.е. мышление и деятельность существуют в «параллельных мирах»); отсутствует механизм «зеркального» отражения и лишенной «побочных эффектов» реализации какой бы то ни было политико-правовой идеи в социальных отношениях. Поэтому все попытки реформировать позитивное право на «естественно-разумный» лад оказываются изначально бессмысленными: реформаторами-юснатуралистами движет утопическая иллюзия.
«Даже если не выдвигать претензии на то, что материальное естественное право обладает реальной юридической значимостью (т.е. даже предполагая его бессилие), допускается очевидная догматическая ошибка, заключающаяся в предположении о том, что из идеи, из категориальной формы можно вывести эмпирическое содержание, которое в действительности может быть лишь дано чувственной интуиции».
Во-вторых, если социальная действительность совершенно не пригодна для доказательств существования естественного права, поскольку она – есть не более чем продукт исторических заблуждений и сословного произвола, то тогда какие методологические приемы и средства будут являться адекватными для подтверждения базовых постулатов классического юснатурализма; сможет ли абсолютно оторванная от эмпирической действительности, априорная методология продуцировать достаточные доказательства не только факта объективного существования естественного права, но и его необходимого для целей социального регулирования содержания?
Отвечая на этот вопрос Сурия Пракаш Синха пишет: «Для изучения нормативных актов сторонники теории естественного права прибегают к таким методам, как инсайт, интуиция, созерцание очевидного или разум. Это чувство непосредственной очевидности, возможно, дает некоторое психологическое удовлетворение. Однако вопрос заключается в критерии истинности. Очевидность гарантирует истинность суждения только тогда, когда ощущение очевидности сопровождается таким состоянием вещей, которое делает суждение истинным. Чувство самоочевидности вполне может сопровождать и заблуждение, принимая его за истинное утверждение. Вера в истинность какого-либо суждения недостаточна. Требуется именно доказательство. Вера не может быть доказательством сама по себе. Теория естественного права не содержит объективного критерия истины иного, чем вера. Поэтому она неизбежно подвергается любой интерпретации, подсказанной инсайтом, интуицией или самоочевидностью. Фактически история развития теории естественного права убедительно это демонстрирует».
К. Поппер в работе «Нищета историцизма» справедливо указывал, что «нельзя проверить универсальную гипотезу или найти закон природы, приемлемый для науки, если мы ограничены наблюдением одного уникального процесса». Универсалии, на которых строится концепция естественного права, не могут быть подтверждены достаточными доказательствами, что ясно свидетельствует о принятии их на веру.
Если же, вслед за некоторыми софистами, древнеримскими стоиками и юристами классической эпохи, признать эмпирическую природу естественного права, что его нормы являются действующими, то в таком случае совершенно необъяснимым становится постулирующийся a priori многими юснатуралистами онтологический дуализм права: если совершенное естественное право существует в реальной действительности и лишь открывается разумом людей, то каким образом стало возможным существование порожающего воображение многообразия систем позитивного права, которое, будучи созданием людей («волеустановленное право»), также должно проистекать из права естественного, но в реальной действительности, опять же по воззрениям юснатуралистов, в подавляющем большинстве случаев находится со своим первоисточником в вопиющем противоречии?
Противоречивое многообразие действующих государственно-правовых систем и отсутствие достаточных доказательств, свидетельствующих о реальной действительности естественного права, у его пропонентов может уже само по себе являться – для критического сознания – аргументом в пользу противоположной гипотезы: реально существует лишь право позитивное, многообразие государственно-правовых систем и схожесть в них некоторых правовых институтов объясняются наличием/действием одинаковых исторических условий/причин, а право естественное – юридическая химера, рожденная умозрительными спекуляциями философов (данной точки зрения придерживались И. Бентам, Г. Гуго, Г.Ф. Пухта, К.-М. Бергбом, С.А. Муромцев и др. сторонники существования лишь положительно выраженного права.
Более того, сторонники социологизма и юридического этатизма могут поставить перед юснатуралистами классической школы вполне резонный вопрос: если принципы и нормы действующего естественного права соответствуют устройству мироздания, разумной природе человека, то в силу каких причин отсутствует единство мнений его «открывателей» по поводу его содержания: основополагающих ценностей, базовых принципов и дедуцированных из них конкретных норм? «Ответ теории естественного права на эмпирически доказанное разнообразие ценностей заключается в том, что это разнообразие отражает множественность заблуждения в противоположность единственности истины: error multiplex, veritas una (к данному аргументу прибегали и Фома Аквинский и Жак Маритен – А.М.). Но когда нам необходимо решить задачу, что является истиной, а что – заблуждением, эта теория не может нам ничем помочь, поскольку не обладает адекватным критерием для решения этого вопроса».
Разумеется, возможно утверждать, что единственную истину природы каждый человек может открыть при помощи своего разума (Аристотель, Аквинат), но ведь если каждый обладает способностью к разумным суждениям, то почему же возникают столь бьющие в глаза противоречия в суждениях людей о том, каковы нормы природы?
Уже древнегреческие софисты видели в природе совершенно противоположные свойства: одни утверждали, что по природе все люди свободны и равны (Гиппий, Антифонт, Алкидам, Ликофрон), а другие считали, что справедливое по природе – это не более чем абсолютное и безраздельное господство силы (Фрасимах, Пол Агригентский, Калликл, Критий).
Общеизвестно, что многие европейские мыслители Нового времени продолжили эту противоречивую греческую «традицию», усматривая в природе то лишь природную мощь (Б. Спиноза) или естественную (инстинктивную, волчью) вражду людей (Т. Гоббс), то природные свободу, равенство и братство добрых дикарей (Ж.-Ж. Руссо) или даже священную триаду естественных прав на жизнь, свободу и частную собственность (Дж. Локк).
Разумеется, у исследователей юридической мысли после некоторого, даже порой поверхностного, экскурса в историю естественно-правовых представлений, не могло не возникнуть вполне определенных выводов, далеких от признания за jus naturale права на существование в юриспруденции. «И что только не казалось естественным с точки зрения нравственного сознания! Разве греки, а за ними основатель естественного права в новое время, Гуго Гроций, не признавали естественным рабство? Порталис и Потье считали естественным господство мужа над женою. /…/ В ХVIII веке нравственное сознание подсказывало свободу, равенство, а современное внимание занято правом на труд, правом на достойное существование», — обоснованно отмечал дореволюционный цивилист и теоретик права Г.Ф. Шершеневич.
Представляется, что Ж.Л. Морандьер действительно выразила communis opinio doctorum, когда в отношении естественного права отметила, что «мало понятий породило столько споров, как понятие естественного права. Эти споры длятся тысячелетиями и, может быть, никогда не прекратятся, ибо они примыкают к философским концепциям мира и человека».
Действительно, в юридической сфере, вероятно, не найдется еще одного такого же многогранного и противоречивого концепта, как естественное право: многие стоики связывали с ним космическое предопределение, правящее всем мирозданием, а некоторые греческие софисты, европейские либералы и просветители (Антифонт, Алкидам, Ликофрон, Локк, Руссо), а также и Кант видели в естественном праве природную свободу человека; софисты младшего поколения усмотрели в нем лишь право силы, безраздельное господство сильнейшего, а современные западные государствоведы — силу (господство/верховенство) права (rule of law), считающееся основой любого «цивилизованного государства»; для всего Средневековья оно считалось высшим в силу Божественной воли и разума, а в эпоху Нового времени стало возможным и в отсутствие Бога (Суарес, Винклер, Гроций), а затем — и вместо Бога (Гоббс); на его основе Аристотель, Цицерон и Гроций утверждали естественность неравенства людей, а софисты Антифонт и Ликофрон и европейские мыслители XVII–XVIIIвв. Локк, Руссо, Вольтер и Кант — равенство людей от природы; средневековые схоласты и многие юснатуралисты XVII–XVIIIвв. видели в нем божественные запреты и обязанности, данные человеку в форме религиозных заповедей или общеизвестных для совести вменяемого человека моральных максим, а французские просветители и большинство современных юристов — неотчуждаемые права человека, в равной степени данные природой всем людям по факту рождения; Локк в естественном праве видел священную частную собственность, а Морелли — лишь общую собственность и общий труд; средневековые схоласты его первичным источником видели волю и разум Бога, выраженные в разуме и «вложенные» в сердце человека, российские консерваторы (Л.А. Тихомиров, И.А. Ильин) через него проповедовали стремление к нравственно-духовному, правильному сознанию, имеющему безусловные религиозные основы, в то время как утверждение естественного права для Т. Гоббса и П. Гольбаха означало безусловное отрицание всего религиозного и метафизического, устранение какого-либо высшего, метафизического начала из юридической сферы; Гроций, Гоббс и Локк видели естественное право вечным и неизменным, а Штаммлер, Новгородцев, Гессен и Трубецкой — исторически изменчивым; Пуффендорф, Томазий, Лейбниц и Вольф полагали его врожденным, а Гоббс, Локк и Юм считали, что ему нужно научиться из опыта; Кант и некоторые представители “возрожденного естественного права” в России видели в нем нравственный императив высшего порядка, а младшие софисты, Гоббс и Спиноза — лишь природную мощь и инстинкт самосохранения; в гомеровской Греции его находили лишь в традициях прошлого и божественном (nomos agraphos, nomos theios), а в эпоху Нового времени — надеялись построить в близком будущем; одни, как, например, П.И. Новгородцев и В.М. Гессен, считали его идеалы недосягаемыми, а другие, как, например, Руссо, Вольтер, Дидро, верили в их осуществимость на земле в ближайшем будущем; французские просветители проповедовали через него кардинальные реформы законодательства, а монархисты и консерваторы на его основе настаивали лишь на эволюции, духовном “вызревании” человечества, движении к религиозным началам добра, правды и справедливости; республиканцы-либералы уже более двухсот лет говорят о возможности построения на основе «естественных» прав человека идеального типа государства – правового (конституционного), в то время как С. Пуффендорф и Хр. Вольф еще в XVII веке использовали идею естественного права для оправдания полицейского государства просвещенного абсолютизма, а большевики и национал-социалисты – для легитимации в общественном сознании тоталитарного государственного режима.
Поскольку подавляющее большинство указанных выше исследователей мыслило в рамках юснатурализма как типа правопонимания, то представляется обоснованным вывод, что у теории естественного права отсутствует объективный критерий истины для решения проблемы отграничения ситуаций, в которых проявляется «разум» человека и природы от ситуаций, когда этот разум, по образному выражению схоластов, «затуманен страстями».
Немецкий ученый марксистского направления Г. Кленнер справедливо утверждает, что «не существует неоспоримо однозначной классификации принципов и требований естественного права». «Если нормы естественного права дедуцированы из абсолютно единообразного закона, то возникает необходимость, чтобы эта теория объяснила разнообразие в этих нормативных актах. Она не в состоянии объяснить это разнообразие и вынуждена просто признать факт этого многообразия», — отмечает Сурия Пракаш Синха.
Более того, есть основания заключить, что если бы проявления «природного» являлись однородными, то и у юснатуралистов совершенно различных исторических эпох не возникло такого кричащего разнообразия взаимоисключающих воззрений на «объективные» нормы природы. Утверждение об изначальной этической «неоднородности» проявлений «природного», во-первых, сразу же бросает тень на совершенство всего «естественного» и исключает возможность создания внутренне непротиворечивого и всегда справедливого «кодекса природы», во-вторых, высвечивает недостаточность объективно существующего «естественного права», необходимость дополнительной человеческой активности, выражающейся в выборе «правильных» проявлений природы, и ставит проблему: «как отличать одни аспекты природы, которым можно придать нормативное значение, от тех ее аспектов, по отношению к которым этого сделать нельзя» и, в-третьих, нивелирует постулируемый многими юснатуралистами объективизм естественного права, поскольку таким образом установленное право природы качественно ничем (кроме своего источника) не отличается от конвенционального, волеустановленного, позитивного права.
Думается, что телеологические концепции Аристотеля, Фомы Аквинского и Жака Маритена вряд ли могут существенно помочь в выборе «правильных» проявлений природы, поскольку предположение о ее целевом устройстве всецело является метафизическим допущением, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть при помощи имеющегося в современной социогуманитаристике инструментария. «В то время как целесообразное поведение человека действительно существует, поскольку он действует во имя достижения какой-то цели, результата или решения задачи, абсолютно не ясно, существует ли некая цель человеческой жизни, и что добродетель заключается в реализации этой цели».
Более того, с позиции неклассической научной рациональности, отсутствуют какие-либо достаточные доказательства того, что человек сам не привносит цель в устройство природы (Ж.-П. Сартр, К.Р. Поппер и др.), что цели существуют в самом объекте – природе, а не в сознании наблюдающего ее отнюдь не «со стороны» субъекта.
Однако в таком случае мы сталкиваемся, как минимум, с двумя неразрешимыми в рамках классического юснатурализма, проблемами.
Во-первых, при такой изначальной установке онтологический дуализм права вообще не может быть разрешен. «Действительно, если допустить существование двух разных систем правовых норм: одну – исключительно идеальную, а другую – исключительно эмпирическую, то эти две системы, сохраняя возможность жесткого противостояния между собой, не могут встретиться друг с другом. Они движутся в двух планах, полностью оторванных друг от друга и разделенных между собой пропастью: эти планы несоизмеримы между собой. Поэтому если две системы не могут встретиться друг с другом непосредственно, то и конфликты между ними не могут иметь никакого разрешения», — обоснованно указывал Г.Д. Гурвич.
Иными словами, будучи логически последовательными юснатуралисты должны согласиться с тем, что совершенство естественного права – родом из принципиально иной, умопостигаемой реальности и никогда не сможет в полной мере воплотиться в праве позитивном (т.е. мышление и деятельность существуют в «параллельных мирах»); отсутствует механизм «зеркального» отражения и лишенной «побочных эффектов» реализации какой бы то ни было политико-правовой идеи в социальных отношениях. Поэтому все попытки реформировать позитивное право на «естественно-разумный» лад оказываются изначально бессмысленными: реформаторами-юснатуралистами движет утопическая иллюзия.
«Даже если не выдвигать претензии на то, что материальное естественное право обладает реальной юридической значимостью (т.е. даже предполагая его бессилие), допускается очевидная догматическая ошибка, заключающаяся в предположении о том, что из идеи, из категориальной формы можно вывести эмпирическое содержание, которое в действительности может быть лишь дано чувственной интуиции».
Во-вторых, если социальная действительность совершенно не пригодна для доказательств существования естественного права, поскольку она – есть не более чем продукт исторических заблуждений и сословного произвола, то тогда какие методологические приемы и средства будут являться адекватными для подтверждения базовых постулатов классического юснатурализма; сможет ли абсолютно оторванная от эмпирической действительности, априорная методология продуцировать достаточные доказательства не только факта объективного существования естественного права, но и его необходимого для целей социального регулирования содержания?
Отвечая на этот вопрос Сурия Пракаш Синха пишет: «Для изучения нормативных актов сторонники теории естественного права прибегают к таким методам, как инсайт, интуиция, созерцание очевидного или разум. Это чувство непосредственной очевидности, возможно, дает некоторое психологическое удовлетворение. Однако вопрос заключается в критерии истинности. Очевидность гарантирует истинность суждения только тогда, когда ощущение очевидности сопровождается таким состоянием вещей, которое делает суждение истинным. Чувство самоочевидности вполне может сопровождать и заблуждение, принимая его за истинное утверждение. Вера в истинность какого-либо суждения недостаточна. Требуется именно доказательство. Вера не может быть доказательством сама по себе. Теория естественного права не содержит объективного критерия истины иного, чем вера. Поэтому она неизбежно подвергается любой интерпретации, подсказанной инсайтом, интуицией или самоочевидностью. Фактически история развития теории естественного права убедительно это демонстрирует».
К. Поппер в работе «Нищета историцизма» справедливо указывал, что «нельзя проверить универсальную гипотезу или найти закон природы, приемлемый для науки, если мы ограничены наблюдением одного уникального процесса». Универсалии, на которых строится концепция естественного права, не могут быть подтверждены достаточными доказательствами, что ясно свидетельствует о принятии их на веру.
Если же, вслед за некоторыми софистами, древнеримскими стоиками и юристами классической эпохи, признать эмпирическую природу естественного права, что его нормы являются действующими, то в таком случае совершенно необъяснимым становится постулирующийся a priori многими юснатуралистами онтологический дуализм права: если совершенное естественное право существует в реальной действительности и лишь открывается разумом людей, то каким образом стало возможным существование порожающего воображение многообразия систем позитивного права, которое, будучи созданием людей («волеустановленное право»), также должно проистекать из права естественного, но в реальной действительности, опять же по воззрениям юснатуралистов, в подавляющем большинстве случаев находится со своим первоисточником в вопиющем противоречии?
Противоречивое многообразие действующих государственно-правовых систем и отсутствие достаточных доказательств, свидетельствующих о реальной действительности естественного права, у его пропонентов может уже само по себе являться – для критического сознания – аргументом в пользу противоположной гипотезы: реально существует лишь право позитивное, многообразие государственно-правовых систем и схожесть в них некоторых правовых институтов объясняются наличием/действием одинаковых исторических условий/причин, а право естественное – юридическая химера, рожденная умозрительными спекуляциями философов (данной точки зрения придерживались И. Бентам, Г. Гуго, Г.Ф. Пухта, К.-М. Бергбом, С.А. Муромцев и др. сторонники существования лишь положительно выраженного права.
Более того, сторонники социологизма и юридического этатизма могут поставить перед юснатуралистами классической школы вполне резонный вопрос: если принципы и нормы действующего естественного права соответствуют устройству мироздания, разумной природе человека, то в силу каких причин отсутствует единство мнений его «открывателей» по поводу его содержания: основополагающих ценностей, базовых принципов и дедуцированных из них конкретных норм? «Ответ теории естественного права на эмпирически доказанное разнообразие ценностей заключается в том, что это разнообразие отражает множественность заблуждения в противоположность единственности истины: error multiplex, veritas una (к данному аргументу прибегали и Фома Аквинский и Жак Маритен – А.М.). Но когда нам необходимо решить задачу, что является истиной, а что – заблуждением, эта теория не может нам ничем помочь, поскольку не обладает адекватным критерием для решения этого вопроса».
Разумеется, возможно утверждать, что единственную истину природы каждый человек может открыть при помощи своего разума (Аристотель, Аквинат), но ведь если каждый обладает способностью к разумным суждениям, то почему же возникают столь бьющие в глаза противоречия в суждениях людей о том, каковы нормы природы?
Уже древнегреческие софисты видели в природе совершенно противоположные свойства: одни утверждали, что по природе все люди свободны и равны (Гиппий, Антифонт, Алкидам, Ликофрон), а другие считали, что справедливое по природе – это не более чем абсолютное и безраздельное господство силы (Фрасимах, Пол Агригентский, Калликл, Критий).
Общеизвестно, что многие европейские мыслители Нового времени продолжили эту противоречивую греческую «традицию», усматривая в природе то лишь природную мощь (Б. Спиноза) или естественную (инстинктивную, волчью) вражду людей (Т. Гоббс), то природные свободу, равенство и братство добрых дикарей (Ж.-Ж. Руссо) или даже священную триаду естественных прав на жизнь, свободу и частную собственность (Дж. Локк).
Разумеется, у исследователей юридической мысли после некоторого, даже порой поверхностного, экскурса в историю естественно-правовых представлений, не могло не возникнуть вполне определенных выводов, далеких от признания за jus naturale права на существование в юриспруденции. «И что только не казалось естественным с точки зрения нравственного сознания! Разве греки, а за ними основатель естественного права в новое время, Гуго Гроций, не признавали естественным рабство? Порталис и Потье считали естественным господство мужа над женою. /…/ В ХVIII веке нравственное сознание подсказывало свободу, равенство, а современное внимание занято правом на труд, правом на достойное существование», — обоснованно отмечал дореволюционный цивилист и теоретик права Г.Ф. Шершеневич.
Представляется, что Ж.Л. Морандьер действительно выразила communis opinio doctorum, когда в отношении естественного права отметила, что «мало понятий породило столько споров, как понятие естественного права. Эти споры длятся тысячелетиями и, может быть, никогда не прекратятся, ибо они примыкают к философским концепциям мира и человека».
Действительно, в юридической сфере, вероятно, не найдется еще одного такого же многогранного и противоречивого концепта, как естественное право: многие стоики связывали с ним космическое предопределение, правящее всем мирозданием, а некоторые греческие софисты, европейские либералы и просветители (Антифонт, Алкидам, Ликофрон, Локк, Руссо), а также и Кант видели в естественном праве природную свободу человека; софисты младшего поколения усмотрели в нем лишь право силы, безраздельное господство сильнейшего, а современные западные государствоведы — силу (господство/верховенство) права (rule of law), считающееся основой любого «цивилизованного государства»; для всего Средневековья оно считалось высшим в силу Божественной воли и разума, а в эпоху Нового времени стало возможным и в отсутствие Бога (Суарес, Винклер, Гроций), а затем — и вместо Бога (Гоббс); на его основе Аристотель, Цицерон и Гроций утверждали естественность неравенства людей, а софисты Антифонт и Ликофрон и европейские мыслители XVII–XVIIIвв. Локк, Руссо, Вольтер и Кант — равенство людей от природы; средневековые схоласты и многие юснатуралисты XVII–XVIIIвв. видели в нем божественные запреты и обязанности, данные человеку в форме религиозных заповедей или общеизвестных для совести вменяемого человека моральных максим, а французские просветители и большинство современных юристов — неотчуждаемые права человека, в равной степени данные природой всем людям по факту рождения; Локк в естественном праве видел священную частную собственность, а Морелли — лишь общую собственность и общий труд; средневековые схоласты его первичным источником видели волю и разум Бога, выраженные в разуме и «вложенные» в сердце человека, российские консерваторы (Л.А. Тихомиров, И.А. Ильин) через него проповедовали стремление к нравственно-духовному, правильному сознанию, имеющему безусловные религиозные основы, в то время как утверждение естественного права для Т. Гоббса и П. Гольбаха означало безусловное отрицание всего религиозного и метафизического, устранение какого-либо высшего, метафизического начала из юридической сферы; Гроций, Гоббс и Локк видели естественное право вечным и неизменным, а Штаммлер, Новгородцев, Гессен и Трубецкой — исторически изменчивым; Пуффендорф, Томазий, Лейбниц и Вольф полагали его врожденным, а Гоббс, Локк и Юм считали, что ему нужно научиться из опыта; Кант и некоторые представители “возрожденного естественного права” в России видели в нем нравственный императив высшего порядка, а младшие софисты, Гоббс и Спиноза — лишь природную мощь и инстинкт самосохранения; в гомеровской Греции его находили лишь в традициях прошлого и божественном (nomos agraphos, nomos theios), а в эпоху Нового времени — надеялись построить в близком будущем; одни, как, например, П.И. Новгородцев и В.М. Гессен, считали его идеалы недосягаемыми, а другие, как, например, Руссо, Вольтер, Дидро, верили в их осуществимость на земле в ближайшем будущем; французские просветители проповедовали через него кардинальные реформы законодательства, а монархисты и консерваторы на его основе настаивали лишь на эволюции, духовном “вызревании” человечества, движении к религиозным началам добра, правды и справедливости; республиканцы-либералы уже более двухсот лет говорят о возможности построения на основе «естественных» прав человека идеального типа государства – правового (конституционного), в то время как С. Пуффендорф и Хр. Вольф еще в XVII веке использовали идею естественного права для оправдания полицейского государства просвещенного абсолютизма, а большевики и национал-социалисты – для легитимации в общественном сознании тоталитарного государственного режима.
Поскольку подавляющее большинство указанных выше исследователей мыслило в рамках юснатурализма как типа правопонимания, то представляется обоснованным вывод, что у теории естественного права отсутствует объективный критерий истины для решения проблемы отграничения ситуаций, в которых проявляется «разум» человека и природы от ситуаций, когда этот разум, по образному выражению схоластов, «затуманен страстями».
Немецкий ученый марксистского направления Г. Кленнер справедливо утверждает, что «не существует неоспоримо однозначной классификации принципов и требований естественного права». «Если нормы естественного права дедуцированы из абсолютно единообразного закона, то возникает необходимость, чтобы эта теория объяснила разнообразие в этих нормативных актах. Она не в состоянии объяснить это разнообразие и вынуждена просто признать факт этого многообразия», — отмечает Сурия Пракаш Синха.
Более того, есть основания заключить, что если бы проявления «природного» являлись однородными, то и у юснатуралистов совершенно различных исторических эпох не возникло такого кричащего разнообразия взаимоисключающих воззрений на «объективные» нормы природы. Утверждение об изначальной этической «неоднородности» проявлений «природного», во-первых, сразу же бросает тень на совершенство всего «естественного» и исключает возможность создания внутренне непротиворечивого и всегда справедливого «кодекса природы», во-вторых, высвечивает недостаточность объективно существующего «естественного права», необходимость дополнительной человеческой активности, выражающейся в выборе «правильных» проявлений природы, и ставит проблему: «как отличать одни аспекты природы, которым можно придать нормативное значение, от тех ее аспектов, по отношению к которым этого сделать нельзя» и, в-третьих, нивелирует постулируемый многими юснатуралистами объективизм естественного права, поскольку таким образом установленное право природы качественно ничем (кроме своего источника) не отличается от конвенционального, волеустановленного, позитивного права.
Думается, что телеологические концепции Аристотеля, Фомы Аквинского и Жака Маритена вряд ли могут существенно помочь в выборе «правильных» проявлений природы, поскольку предположение о ее целевом устройстве всецело является метафизическим допущением, которое невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть при помощи имеющегося в современной социогуманитаристике инструментария. «В то время как целесообразное поведение человека действительно существует, поскольку он действует во имя достижения какой-то цели, результата или решения задачи, абсолютно не ясно, существует ли некая цель человеческой жизни, и что добродетель заключается в реализации этой цели».
Более того, с позиции неклассической научной рациональности, отсутствуют какие-либо достаточные доказательства того, что человек сам не привносит цель в устройство природы (Ж.-П. Сартр, К.Р. Поппер и др.), что цели существуют в самом объекте – природе, а не в сознании наблюдающего ее отнюдь не «со стороны» субъекта.
Нет комментариев