Антон Михайлов → Взаимосвязь права и морали в английской правовой системе
Внутренняя моральность необходима любой правовой системе – в морали право изначально черпает свою легитимацию и ценности. Так, традиционная мораль определяет преемственность как ценность, обычное право находит свою легитимацию в традиции; религиозная – харизму лидера и легитимирует право через его «освящение»; в глазах рационалистической морали разум выступает как ценность и правовые нормы легитимируются их разумностью, целесообразностью.
Необходимо констатировать один общеизвестный тезис, а именно – степень сближения права и морали в различных национальных правовых системах является существенно различной. Так, например, английский теоретик права Д. Ллойд в своей книге «Идея права» говорит об иудейской и греческой традиции. Иудейская традиция, по его мнению, в принципе отождествляла право и религиозную мораль: «… единственно подлинным законом признавался тот, в котором воплощалась воля Божья. Все же другие указы, исходившие от властей, не признавались таковыми». Вследствие этого любой потенциальный конфликт между человеческим, «земным» правом и «божественной» моралью однозначно решался здесь в пользу последней. Моральный же, «божественный» закон у иудеев, основанный на личном прозрении и божественном откровении был полон иррациональных и мистических элементов, и потому ценностью в иудейском праве выступал не разум, а вера (Credo quia absurdum – верую, потому что абсурдно). Греческая же традиция, напротив, основана не на отождествлении человеческого закона с божественной моралью, а на том, что существование и действенность «земных» законов не зависит от божественной морали, они по-своему автономны и должны соблюдаться даже в том случае, если несправедливы (вспомним моральный долг повиноваться закону, высказанный и продемонстрированный Сократом), хотя и могут подвергнуться проверке моральными принципами, которые для греков были основаны прежде всего не на иррациональном мистическом опыте, а на идеальном разуме вселенной в целом. Современные западные воззрения на проблему соотношения права и морали, несомненно, лежат ближе к греческой, нежели иудейской традиции, которая, как нам кажется, находит свое яркое воплощение в государственной идеологии мусульманских государств.
История права Англии с достаточной степенью ясности показывает, что общественная мораль использовалась правовой системой для корректировки явно несправедливых решений, основанных исключительно на правовых нормах – нормах общего права. Право справедливости, возникшее в конце XIIIв., первоначально вовсе и не носило нормативного характера – первоначально, на раннем этапе возникновения и развития права справедливости (с конца XIIIв. – до конца XVв.) не существовало ни одного общепринятого принципа рассмотрения дел в суде канцлера, и потому он разрешал дела исключительно по своему усмотрению (англичане говорили, что «право справедливости меняется точно так же, как походка очередного лорд-канцлера» — и в этом, кстати, кроется один из существенных недостатков корректировки права через мораль). Однако постепенно с увеличением количества судебных дел, разрешенных судом лорд-канцлера, были выработаны принципы (нормы) права справедливости. Также созданию общепринятых принципов права справедливости способствовал тот факт, что начиная с XVIв. лорд-канцлер стал выбираться из профессионального сословия юристов и являлся светским лицом (первым из светских лорд-канцлеров был Томас Мор). Первое документальное закрепление максимы получили в судебных отчетах второй половины XVIв.
Максимы права справедливости представляют собой тесно связанные с «живым правом» английского общества морально-правовые нормы-принципы, которые носят некодифицированный, дискреционный характер и применяются английскими судьями (судов графств и Канцлерского отделения Высокого суда) в частноправовой сфере для дополнения и корректировки норм общего права с целью достижения наиболее справедливого результата в каждом конкретном судебном деле. На современном этапе максимы права справедливости применяются в частноправовой сфере: в контрактном праве Англии (в делах, связанных с введением в заблуждение, в дела, в которых используется конструкция эстоппл); в деликтном праве Англии (дела о диффамации); в праве доверительной собственности (трасты на основе данного обещания); в земельном праве (траст земельной собственности, доктрина об уведомлении).
Можно выделить несколько существенных признаков максим.
Во-первых, связь с живым правом максим права справедливости выражается в том, что они применяются лишь тогда, когда английские судьи придут к выводу, что их применение будет являться разумным, целесообразным и справедливым в отношении фактов каждого конкретного дела. Разумность, целесообразность и справедливость же оцениваются исходя из действующих на момент рассмотрения дела социально-экономических факторов, которые, согласно социологическому (и отчасти марксистскому) правопониманию являются «живым правом» общества, частью которого также являются и применители максим – английские судьи.
Во-вторых, максимы права справедливости носят морально-правовой, естественно-правовой характер. Эта особенность максим объясняется тем фактом, что своему развитию право справедливости обязано каноническому праву, которое регулировало отношения внутри сословия английского духовенства, к которому вплоть до XVIв. принадлежал лорд-канцлер, разрешавший судебные дела «не по форме, а по совести». Морально-правовой характер максим права справедливости исторически противопоставлялся формализму общего права и в настоящем выражается в целях их применения – достижении наиболее справедливого результата в каждом судебном деле.
В-третьих, некодифицированность (неписаный характер) принципов права справедливости заключается в том, что они содержатся в судебных прецедентах, а не в официальных законах (статутах) государства – т.е. по сути морально-правовые нормы-принципы английского права не являются частью позитивного права (законодательства).
В-четвертых, максимы права справедливости не носят первичного и самостоятельного характера, а лишь дополняют нормы общего и статутного права с учетом требований справедливости в каждом конкретном деле. Дополняющий характер норм права справедливости явился причиной того, что до сих пор в английском праве считается недопустимым анализировать содержание норм права справедливости вне контекста общего права.
В-пятых, применение той или иной максимы права справедливости не является правом истца, а носит сугубо дискреционный характер – т.е. является правом суда. Истец не может потребовать от суда применить к фактам его дела ту или иную максиму права справедливости, потому как английский суд применяет максимы к тем или иным фактам дела по своему усмотрению. Данная особенность применения максим является решающей в их характеристике в первую очередь как моральных – так как, согласно Петражицкому, в данном случае речь будет идти не о субъективном праве, а о моральном праве заявителя – т.е. такому праву не корреспондирует обязанность суда, правоприменителя. Рассмотрим несколько максим права справедливости.
1. Право справедливости не оставит любое неправильное и нечестное поведение без ответственности. Ответственность по нормам права справедливости может наступить даже в том случае, если по нормам общего права никакого нарушения не усматривается. Данная максима широко использовалась в делах, связанных с мошенничеством кредиторов, когда они под предлогом потери не возвращали долговые расписки должникам и требовали через суд общего права заново вернуть уже возвращенный им долг. По общему праву долговая расписка являлась единственным допустимым и достаточным доказательством наличия долга, и потому положение таких кредиторов в общем праве было действительно безупречным. Однако по праву справедливости кредиторы могли быть вызваны в суд лорд-канцлера, допрошены под присягой и впоследствии привлечены к ответственности.
2. Право справедливости признает приоритет закона, но не допускает ссылки на закон в целях достижения бесчестных намерений. Так, например, в деле R v Sigsworth [1935] суд решил, что буквальное толкование Акта об обращении с правом на имущество (1925) приведет к несправедливому, безнравственному результату: убийца матери, являющийся единственным законным наследником, не может и не должен исходя из требований справедливости и общественной морали вступить в свои права в силу того, что это приведет к достижению им своей преступной цели. Тем не менее, следует заметить, что вышеприведенный акт не говорил ничего о такой ситуации – т.е. под предлогом использования «золотого правила толкования», фактически английские судьи создали правовую норму, запрещающую убийцам наследовать по закону наследство убитых им лиц — и первостепенное значение в данном случае опять же имела общественная мораль, основывающаяся на христианской заповеди «Не убий».
3. К праву справедливости может обращаться лишь тот, у кого «совесть чиста». Иными словами, нечестный участник судебного процесса не может рассчитывать на признание его иска даже в том случае, если его позиции в общем праве будут безупречны. Так, например, в деле D & Builders v Rees [1965] английский суд отказал в удовлетворении иска, в котором истцы ссылались на неисполнение ответчиками данного ими обещания не обращаться в суд, так как именно нечестное поведение истцов привело к тому, что ответчики обратились с иском в суд. В данном деле истцы заключили с ответчиками негласное соглашение, что ответчики принимают лишь часть обещанной им за проведенные работы суммы и не будут обращаться впоследствии с иском в суд. Однако истцы заключили данное соглашение не с целью как можно скорее расплатиться с ответчиками, а лишь только после того, как узнали о финансовых трудностях, которые претерпевала компания ответчиков, и попытались использовать это, чтобы не выплачивать в полном объеме сумму, оговоренную в письменном договоре между истцами и ответчиками. Именно это обстоятельство сыграло ключевую роль в решении английского суда отказать истцам в удовлетворении их иска – выражаясь языком морали, «их совесть не была чиста».
4. Кто добивается справедливости, должен сам поступать справедливо – т.е. необходимым условием для обращения в суд на основании права справедливости служит честное отношение не только к суду, но и к своему оппоненту. Так, например, в деле Duchess of Argyll v Duke of Argyll [1967] суд отказал в удовлетворении исковых требований истице, сославшись на то, что именно ее аморальное поведение привело к публикации позорящих ее сведений, касающихся ее личной жизни.
5. Равенство есть справедливость. Данная максима широко применяется и в уголовном праве Англии, и договорном английском праве, и в праве доверительной собственности. Во-первых, право справедливости не позволяет применять определенные меры наказания в отношении несовершеннолетних, но одновременно несовершеннолетнему не разрешается заявлять о льготах, которые у него имеются в юрисдикции общего права в силу несовершеннолетнего возраста. Во-вторых, в случаях, когда в трасте на основании завещания четко обозначен круг бенефициариев, но не определена доля каждого, их доли презюмируются равными при отсутствии доказательств, свидетельствующих об иной воле наследодателя. В-третьих, ввиду того, что в отношении несовершеннолетних английский суд не выдает распоряжения о реальном исполнении обязательств по контракту, то и несовершеннолетний не может получить такое судебное распоряжении в отношении своего контрагента – в противном случае пострадало бы равенство сторон контракта, а, следовательно, и справедливость.
6. Право справедливости в первую очередь интересуют намерения, а не юридическая форма (вспомним, что мораль всегда интересовали прежде всего мотивы того или иного поведения человека, о чем мы говорили выше). Право справедливости признает те субъективные права истца или ответчика, которые признаны и защищаются общим правом (право справедливости следует общему праву), но настаивает на том, чтобы положения общего права применялись справедливо, а не исключительно по форме. Современной иллюстрацией данной максимы может служить созданная лордом Деннингом конструкция конструктивного траста (траста в силу судебной презумпции), согласно которой при доказанности в суде намерения супругов рассматривать свою реальную собственность (земля, недвижимость) как общую, она должна быть поделена между ними в случае развода поровну – несмотря на тот факт, что формально-юридически в покупку данной земельной собственности супруги могли внести в прошлом различные вклады в процентном соотношении и то, что формально-юридически правами собственника такой реальной собственности обладал только один из супругов (в большинстве дел – муж) (максима «Равенство есть справедливость»). Лорд Деннинг был уверен в том, что справедливость требует рассмотреть в каждом конкретном деле, в котором стоит вопрос о разделе общей реальной собственности супругов, намерения супругов, их отношение к общей собственности, включая не только финансовые вклады в покупку дома, земельного участка, но и вклады другого характера (уход за ребенком, помощь по дому, строительные работы по улучшению стоимостной оценки дома, выплата долга по банковским ипотечным кредитам и др.) Лорд Деннинг считал крайне безнравственным принимать во внимание при разделе собственности супругов лишь фактор их финансовых вкладов в покупку той или иной реальной собственности (недвижимости), который являлся единственным фактором, признанным английским статутным правом (законодательством) в то время.
7. Что обещано, то должно быть исполнено. Данную максиму иллюстрируют дела в сфере английского семейного права, связанные с эстопплем на основании данного ответчиком обещания. Если ответчик своими действиями или словами дает истцу уверенность, что существует определенное положение дел, а истец, основываясь на таком обещании или действиях, предпримет определенные действия на основании представления о том положении дел, которое было высказано ответчиком, и потерпит убытки, то суд впоследствии запретит ответчику ссылаться на тот факт, что в действительности положение вещей было иным, нежели он сам утверждал истцу. Так, например, если богатый бизнесмен уверяет свою любовницу, чтобы он бросила свою работу, перестала платить за аренду квартиры и попросту переехала к нему и жила вместе с ним, заботясь о доме, «потому что с этого момента дом принадлежит ей», и такая женщина на самом деле бросит свою работу и расторгнет выгодный для нее договор аренды квартиры (т.е. потерпит косвенные убытки), переселится в дом бизнесмена и будет заботиться о его состоянии, то впоследствии суд запретит такому бизнесмену ссылаться на тот факт, что в действительности все права на такой дом формально-юридически принадлежали только ему, и он имеет полное право отправить свою любовницу на улицу. Более того, в нескольких судебных делах английский суд потребовал от ответчика удовлетворить требования истицы и передать ей дом в собственность – т.е. исполнить свое обещание, несмотря на тот факт, что истица не внесла в покупку такого дома ни пенса!
На наш взгляд максимы права справедливости являются достаточным свидетельством для того, чтобы охарактеризовать английское прецедентное право как более близкое к требованиям общественной морали, нежели позитивное право государств романо-германской правовой семьи. Предоставляя судьям возможность фактически творить право, правовая система Англии отразила в своей материи взаимосвязь права и морали как социальных регуляторов более явственно и правдиво, и более того, начиная с 1616г. стала отдавать предпочтение в случае конфликта между общим правом и правом справедливости – праву справедливости, подчеркивая тем самым важность морально-нравственной оправданности любого права вообще.
Однако взаимодействие права и морали в английском праве не ограничивается лишь существованием и применением в нем максим права справедливости.
Во-первых, общественная мораль проникает во все судебные дела, в которых суду необходимо определить разумность действий (бездействия) обвиняемого в уголовном праве или разумность того или иного контрактного положения, ограничивающего или исключающего ответственность контрагента.
Во-вторых, общественная мораль проникает во все уголовные дела по преступлениям, в которых статутом абсолютно не определен вид и размер наказания – и, вполне естественно, что судья неизбежно принимает во внимание не только цитируемые сторонами прецеденты, но и требования общественной морали при назначении наказания несовершеннолетним, признанным виновным в совершении половых преступлений, также общественная мораль проникает в ситуацию назначения судьей принудительных мер медицинского характера по отношению к лицам, признанным присяжными невиновными по причине психической болезни.
В-третьих, общественная мораль проникает во все дела рассмотренные с участием присяжных заседателей – так как они и являются выразителями общественного мнения, общественной морали применимо к конкретной ситуации. Таким образом, в серьезных уголовных делах о преступлениях против жизни и здоровья, собственности, осуществления правосудия, в делах о диффамации все вопросы факта и вины обвиняемого решаются не на основе только лишь прецедентного и статутного права, а на основе здравого смысла и общественного мнения – категорий, в которых морально-нравственные оценки имеют первостепенное значение.
В-четвертых, общественная мораль проникает также неизбежно и во все дела, которые не имеют аналогов в прошлом – они не отрегулированы ни статутным правом, ни прецедентным – и потому судья формирует новую норму права исходя из разумности принимаемого им решения, а разумность всегда включает в себя не только правовые элементы, но и морально-нравственные (ценностные по своему характеру).
В-пятых, сама фигура судьи и его фактическая роль правотворца приводит к более активным “поползновениям” общественной морали в область права. Так, например, ярко негативная общественная оценка преступлений против половой неприкосновенности детей до 16 лет, привела не только к жестким санкциям, установленным английским законодательством в период 50-60гг. XX века, но и к тому, что такие статуты стали толковаться судьями как налагающие на преступника ответственность без вины (т.е. обвинению было необходимо доказать лишь факт совершения полового преступления, но не вину обвиняемого). В деле DPP v Shaw [1962] английский суд создал новый состав преступления – сговор с целью растления общественной морали. В данном деле издатель указал в справочнике адреса и телефоны проституток и представил о них другую информацию. Лорды-судьи судебного комитета палаты Лордов специально отметили роль суда как гаранта общественной морали – хотя это было равносильно наделению присяжных и судей полномочием устанавливать новые нормы уголовного права в соответствии с меняющимися требованиями общественной морали (по сути правовым произволом – так как присяжные выбираются путем случайной выборки).
Многие примеры из судебной практики доказывают тот тезис, что право движется вслед за изменениями в общественной морали. Так, например, в английском семейном праве с 70-х гг. XXв. супружеская измена перестала быть единственным легальным основанием для развода (к тому времени институт брака уже не рассматривался общественностью как сакральный и супружеские измены вовсе перестали быть уголовно-наказуемыми «тризн» (изменами), которыми они являлись в глазах средневекового английского уголовного права); супруг уже мог быть признан в изнасиловании своей жены; стало увеличиваться число дел, в которых жертвами половых преступлений выступали проститутки (английское общество XIX века наоборот придерживалось мнения, что если женщина встала на этот путь, то она сама желает быть изнасилованной, что в принципе практически исключало вероятность обвинительного приговора в таких делах); свидетелями в уголовном процессе могли стать не только христиане, но и лица других конфессий (что свидетельствует о повышении религиозной толерантности, а также и о том, что повышается фактическая религиозная гетерогенность населения Англии и религиозная мораль уступает место светской), а также и дети – независимо от возраста (общественное недоверие к свидетельствам детей сменилось на более доверительное отношение к их показаниям, хотя и с некоторыми оговорками в силу возраста).
Необходимо констатировать один общеизвестный тезис, а именно – степень сближения права и морали в различных национальных правовых системах является существенно различной. Так, например, английский теоретик права Д. Ллойд в своей книге «Идея права» говорит об иудейской и греческой традиции. Иудейская традиция, по его мнению, в принципе отождествляла право и религиозную мораль: «… единственно подлинным законом признавался тот, в котором воплощалась воля Божья. Все же другие указы, исходившие от властей, не признавались таковыми». Вследствие этого любой потенциальный конфликт между человеческим, «земным» правом и «божественной» моралью однозначно решался здесь в пользу последней. Моральный же, «божественный» закон у иудеев, основанный на личном прозрении и божественном откровении был полон иррациональных и мистических элементов, и потому ценностью в иудейском праве выступал не разум, а вера (Credo quia absurdum – верую, потому что абсурдно). Греческая же традиция, напротив, основана не на отождествлении человеческого закона с божественной моралью, а на том, что существование и действенность «земных» законов не зависит от божественной морали, они по-своему автономны и должны соблюдаться даже в том случае, если несправедливы (вспомним моральный долг повиноваться закону, высказанный и продемонстрированный Сократом), хотя и могут подвергнуться проверке моральными принципами, которые для греков были основаны прежде всего не на иррациональном мистическом опыте, а на идеальном разуме вселенной в целом. Современные западные воззрения на проблему соотношения права и морали, несомненно, лежат ближе к греческой, нежели иудейской традиции, которая, как нам кажется, находит свое яркое воплощение в государственной идеологии мусульманских государств.
История права Англии с достаточной степенью ясности показывает, что общественная мораль использовалась правовой системой для корректировки явно несправедливых решений, основанных исключительно на правовых нормах – нормах общего права. Право справедливости, возникшее в конце XIIIв., первоначально вовсе и не носило нормативного характера – первоначально, на раннем этапе возникновения и развития права справедливости (с конца XIIIв. – до конца XVв.) не существовало ни одного общепринятого принципа рассмотрения дел в суде канцлера, и потому он разрешал дела исключительно по своему усмотрению (англичане говорили, что «право справедливости меняется точно так же, как походка очередного лорд-канцлера» — и в этом, кстати, кроется один из существенных недостатков корректировки права через мораль). Однако постепенно с увеличением количества судебных дел, разрешенных судом лорд-канцлера, были выработаны принципы (нормы) права справедливости. Также созданию общепринятых принципов права справедливости способствовал тот факт, что начиная с XVIв. лорд-канцлер стал выбираться из профессионального сословия юристов и являлся светским лицом (первым из светских лорд-канцлеров был Томас Мор). Первое документальное закрепление максимы получили в судебных отчетах второй половины XVIв.
Максимы права справедливости представляют собой тесно связанные с «живым правом» английского общества морально-правовые нормы-принципы, которые носят некодифицированный, дискреционный характер и применяются английскими судьями (судов графств и Канцлерского отделения Высокого суда) в частноправовой сфере для дополнения и корректировки норм общего права с целью достижения наиболее справедливого результата в каждом конкретном судебном деле. На современном этапе максимы права справедливости применяются в частноправовой сфере: в контрактном праве Англии (в делах, связанных с введением в заблуждение, в дела, в которых используется конструкция эстоппл); в деликтном праве Англии (дела о диффамации); в праве доверительной собственности (трасты на основе данного обещания); в земельном праве (траст земельной собственности, доктрина об уведомлении).
Можно выделить несколько существенных признаков максим.
Во-первых, связь с живым правом максим права справедливости выражается в том, что они применяются лишь тогда, когда английские судьи придут к выводу, что их применение будет являться разумным, целесообразным и справедливым в отношении фактов каждого конкретного дела. Разумность, целесообразность и справедливость же оцениваются исходя из действующих на момент рассмотрения дела социально-экономических факторов, которые, согласно социологическому (и отчасти марксистскому) правопониманию являются «живым правом» общества, частью которого также являются и применители максим – английские судьи.
Во-вторых, максимы права справедливости носят морально-правовой, естественно-правовой характер. Эта особенность максим объясняется тем фактом, что своему развитию право справедливости обязано каноническому праву, которое регулировало отношения внутри сословия английского духовенства, к которому вплоть до XVIв. принадлежал лорд-канцлер, разрешавший судебные дела «не по форме, а по совести». Морально-правовой характер максим права справедливости исторически противопоставлялся формализму общего права и в настоящем выражается в целях их применения – достижении наиболее справедливого результата в каждом судебном деле.
В-третьих, некодифицированность (неписаный характер) принципов права справедливости заключается в том, что они содержатся в судебных прецедентах, а не в официальных законах (статутах) государства – т.е. по сути морально-правовые нормы-принципы английского права не являются частью позитивного права (законодательства).
В-четвертых, максимы права справедливости не носят первичного и самостоятельного характера, а лишь дополняют нормы общего и статутного права с учетом требований справедливости в каждом конкретном деле. Дополняющий характер норм права справедливости явился причиной того, что до сих пор в английском праве считается недопустимым анализировать содержание норм права справедливости вне контекста общего права.
В-пятых, применение той или иной максимы права справедливости не является правом истца, а носит сугубо дискреционный характер – т.е. является правом суда. Истец не может потребовать от суда применить к фактам его дела ту или иную максиму права справедливости, потому как английский суд применяет максимы к тем или иным фактам дела по своему усмотрению. Данная особенность применения максим является решающей в их характеристике в первую очередь как моральных – так как, согласно Петражицкому, в данном случае речь будет идти не о субъективном праве, а о моральном праве заявителя – т.е. такому праву не корреспондирует обязанность суда, правоприменителя. Рассмотрим несколько максим права справедливости.
1. Право справедливости не оставит любое неправильное и нечестное поведение без ответственности. Ответственность по нормам права справедливости может наступить даже в том случае, если по нормам общего права никакого нарушения не усматривается. Данная максима широко использовалась в делах, связанных с мошенничеством кредиторов, когда они под предлогом потери не возвращали долговые расписки должникам и требовали через суд общего права заново вернуть уже возвращенный им долг. По общему праву долговая расписка являлась единственным допустимым и достаточным доказательством наличия долга, и потому положение таких кредиторов в общем праве было действительно безупречным. Однако по праву справедливости кредиторы могли быть вызваны в суд лорд-канцлера, допрошены под присягой и впоследствии привлечены к ответственности.
2. Право справедливости признает приоритет закона, но не допускает ссылки на закон в целях достижения бесчестных намерений. Так, например, в деле R v Sigsworth [1935] суд решил, что буквальное толкование Акта об обращении с правом на имущество (1925) приведет к несправедливому, безнравственному результату: убийца матери, являющийся единственным законным наследником, не может и не должен исходя из требований справедливости и общественной морали вступить в свои права в силу того, что это приведет к достижению им своей преступной цели. Тем не менее, следует заметить, что вышеприведенный акт не говорил ничего о такой ситуации – т.е. под предлогом использования «золотого правила толкования», фактически английские судьи создали правовую норму, запрещающую убийцам наследовать по закону наследство убитых им лиц — и первостепенное значение в данном случае опять же имела общественная мораль, основывающаяся на христианской заповеди «Не убий».
3. К праву справедливости может обращаться лишь тот, у кого «совесть чиста». Иными словами, нечестный участник судебного процесса не может рассчитывать на признание его иска даже в том случае, если его позиции в общем праве будут безупречны. Так, например, в деле D & Builders v Rees [1965] английский суд отказал в удовлетворении иска, в котором истцы ссылались на неисполнение ответчиками данного ими обещания не обращаться в суд, так как именно нечестное поведение истцов привело к тому, что ответчики обратились с иском в суд. В данном деле истцы заключили с ответчиками негласное соглашение, что ответчики принимают лишь часть обещанной им за проведенные работы суммы и не будут обращаться впоследствии с иском в суд. Однако истцы заключили данное соглашение не с целью как можно скорее расплатиться с ответчиками, а лишь только после того, как узнали о финансовых трудностях, которые претерпевала компания ответчиков, и попытались использовать это, чтобы не выплачивать в полном объеме сумму, оговоренную в письменном договоре между истцами и ответчиками. Именно это обстоятельство сыграло ключевую роль в решении английского суда отказать истцам в удовлетворении их иска – выражаясь языком морали, «их совесть не была чиста».
4. Кто добивается справедливости, должен сам поступать справедливо – т.е. необходимым условием для обращения в суд на основании права справедливости служит честное отношение не только к суду, но и к своему оппоненту. Так, например, в деле Duchess of Argyll v Duke of Argyll [1967] суд отказал в удовлетворении исковых требований истице, сославшись на то, что именно ее аморальное поведение привело к публикации позорящих ее сведений, касающихся ее личной жизни.
5. Равенство есть справедливость. Данная максима широко применяется и в уголовном праве Англии, и договорном английском праве, и в праве доверительной собственности. Во-первых, право справедливости не позволяет применять определенные меры наказания в отношении несовершеннолетних, но одновременно несовершеннолетнему не разрешается заявлять о льготах, которые у него имеются в юрисдикции общего права в силу несовершеннолетнего возраста. Во-вторых, в случаях, когда в трасте на основании завещания четко обозначен круг бенефициариев, но не определена доля каждого, их доли презюмируются равными при отсутствии доказательств, свидетельствующих об иной воле наследодателя. В-третьих, ввиду того, что в отношении несовершеннолетних английский суд не выдает распоряжения о реальном исполнении обязательств по контракту, то и несовершеннолетний не может получить такое судебное распоряжении в отношении своего контрагента – в противном случае пострадало бы равенство сторон контракта, а, следовательно, и справедливость.
6. Право справедливости в первую очередь интересуют намерения, а не юридическая форма (вспомним, что мораль всегда интересовали прежде всего мотивы того или иного поведения человека, о чем мы говорили выше). Право справедливости признает те субъективные права истца или ответчика, которые признаны и защищаются общим правом (право справедливости следует общему праву), но настаивает на том, чтобы положения общего права применялись справедливо, а не исключительно по форме. Современной иллюстрацией данной максимы может служить созданная лордом Деннингом конструкция конструктивного траста (траста в силу судебной презумпции), согласно которой при доказанности в суде намерения супругов рассматривать свою реальную собственность (земля, недвижимость) как общую, она должна быть поделена между ними в случае развода поровну – несмотря на тот факт, что формально-юридически в покупку данной земельной собственности супруги могли внести в прошлом различные вклады в процентном соотношении и то, что формально-юридически правами собственника такой реальной собственности обладал только один из супругов (в большинстве дел – муж) (максима «Равенство есть справедливость»). Лорд Деннинг был уверен в том, что справедливость требует рассмотреть в каждом конкретном деле, в котором стоит вопрос о разделе общей реальной собственности супругов, намерения супругов, их отношение к общей собственности, включая не только финансовые вклады в покупку дома, земельного участка, но и вклады другого характера (уход за ребенком, помощь по дому, строительные работы по улучшению стоимостной оценки дома, выплата долга по банковским ипотечным кредитам и др.) Лорд Деннинг считал крайне безнравственным принимать во внимание при разделе собственности супругов лишь фактор их финансовых вкладов в покупку той или иной реальной собственности (недвижимости), который являлся единственным фактором, признанным английским статутным правом (законодательством) в то время.
7. Что обещано, то должно быть исполнено. Данную максиму иллюстрируют дела в сфере английского семейного права, связанные с эстопплем на основании данного ответчиком обещания. Если ответчик своими действиями или словами дает истцу уверенность, что существует определенное положение дел, а истец, основываясь на таком обещании или действиях, предпримет определенные действия на основании представления о том положении дел, которое было высказано ответчиком, и потерпит убытки, то суд впоследствии запретит ответчику ссылаться на тот факт, что в действительности положение вещей было иным, нежели он сам утверждал истцу. Так, например, если богатый бизнесмен уверяет свою любовницу, чтобы он бросила свою работу, перестала платить за аренду квартиры и попросту переехала к нему и жила вместе с ним, заботясь о доме, «потому что с этого момента дом принадлежит ей», и такая женщина на самом деле бросит свою работу и расторгнет выгодный для нее договор аренды квартиры (т.е. потерпит косвенные убытки), переселится в дом бизнесмена и будет заботиться о его состоянии, то впоследствии суд запретит такому бизнесмену ссылаться на тот факт, что в действительности все права на такой дом формально-юридически принадлежали только ему, и он имеет полное право отправить свою любовницу на улицу. Более того, в нескольких судебных делах английский суд потребовал от ответчика удовлетворить требования истицы и передать ей дом в собственность – т.е. исполнить свое обещание, несмотря на тот факт, что истица не внесла в покупку такого дома ни пенса!
На наш взгляд максимы права справедливости являются достаточным свидетельством для того, чтобы охарактеризовать английское прецедентное право как более близкое к требованиям общественной морали, нежели позитивное право государств романо-германской правовой семьи. Предоставляя судьям возможность фактически творить право, правовая система Англии отразила в своей материи взаимосвязь права и морали как социальных регуляторов более явственно и правдиво, и более того, начиная с 1616г. стала отдавать предпочтение в случае конфликта между общим правом и правом справедливости – праву справедливости, подчеркивая тем самым важность морально-нравственной оправданности любого права вообще.
Однако взаимодействие права и морали в английском праве не ограничивается лишь существованием и применением в нем максим права справедливости.
Во-первых, общественная мораль проникает во все судебные дела, в которых суду необходимо определить разумность действий (бездействия) обвиняемого в уголовном праве или разумность того или иного контрактного положения, ограничивающего или исключающего ответственность контрагента.
Во-вторых, общественная мораль проникает во все уголовные дела по преступлениям, в которых статутом абсолютно не определен вид и размер наказания – и, вполне естественно, что судья неизбежно принимает во внимание не только цитируемые сторонами прецеденты, но и требования общественной морали при назначении наказания несовершеннолетним, признанным виновным в совершении половых преступлений, также общественная мораль проникает в ситуацию назначения судьей принудительных мер медицинского характера по отношению к лицам, признанным присяжными невиновными по причине психической болезни.
В-третьих, общественная мораль проникает во все дела рассмотренные с участием присяжных заседателей – так как они и являются выразителями общественного мнения, общественной морали применимо к конкретной ситуации. Таким образом, в серьезных уголовных делах о преступлениях против жизни и здоровья, собственности, осуществления правосудия, в делах о диффамации все вопросы факта и вины обвиняемого решаются не на основе только лишь прецедентного и статутного права, а на основе здравого смысла и общественного мнения – категорий, в которых морально-нравственные оценки имеют первостепенное значение.
В-четвертых, общественная мораль проникает также неизбежно и во все дела, которые не имеют аналогов в прошлом – они не отрегулированы ни статутным правом, ни прецедентным – и потому судья формирует новую норму права исходя из разумности принимаемого им решения, а разумность всегда включает в себя не только правовые элементы, но и морально-нравственные (ценностные по своему характеру).
В-пятых, сама фигура судьи и его фактическая роль правотворца приводит к более активным “поползновениям” общественной морали в область права. Так, например, ярко негативная общественная оценка преступлений против половой неприкосновенности детей до 16 лет, привела не только к жестким санкциям, установленным английским законодательством в период 50-60гг. XX века, но и к тому, что такие статуты стали толковаться судьями как налагающие на преступника ответственность без вины (т.е. обвинению было необходимо доказать лишь факт совершения полового преступления, но не вину обвиняемого). В деле DPP v Shaw [1962] английский суд создал новый состав преступления – сговор с целью растления общественной морали. В данном деле издатель указал в справочнике адреса и телефоны проституток и представил о них другую информацию. Лорды-судьи судебного комитета палаты Лордов специально отметили роль суда как гаранта общественной морали – хотя это было равносильно наделению присяжных и судей полномочием устанавливать новые нормы уголовного права в соответствии с меняющимися требованиями общественной морали (по сути правовым произволом – так как присяжные выбираются путем случайной выборки).
Многие примеры из судебной практики доказывают тот тезис, что право движется вслед за изменениями в общественной морали. Так, например, в английском семейном праве с 70-х гг. XXв. супружеская измена перестала быть единственным легальным основанием для развода (к тому времени институт брака уже не рассматривался общественностью как сакральный и супружеские измены вовсе перестали быть уголовно-наказуемыми «тризн» (изменами), которыми они являлись в глазах средневекового английского уголовного права); супруг уже мог быть признан в изнасиловании своей жены; стало увеличиваться число дел, в которых жертвами половых преступлений выступали проститутки (английское общество XIX века наоборот придерживалось мнения, что если женщина встала на этот путь, то она сама желает быть изнасилованной, что в принципе практически исключало вероятность обвинительного приговора в таких делах); свидетелями в уголовном процессе могли стать не только христиане, но и лица других конфессий (что свидетельствует о повышении религиозной толерантности, а также и о том, что повышается фактическая религиозная гетерогенность населения Англии и религиозная мораль уступает место светской), а также и дети – независимо от возраста (общественное недоверие к свидетельствам детей сменилось на более доверительное отношение к их показаниям, хотя и с некоторыми оговорками в силу возраста).
1 комментарий