Антон Михайлов → Возможно ли любое толкование называть экзегезой?
Хотя проф. Ф.В. Тарановский и ставит между ними знак равенства, не могу с этим согласиться. Не любое толкование можно назвать экзегезой. Дело в том, что виды толкования различаются не только по используемым приемам, но и по тому, что в английской юриспруденции называют «презумпциями толкования», т.е. установками интерпретатора по отношению к толкуемому тексту, и шире — к статусу знака, его соотношению с «реальностью». Очевидно, что при разного типа установках и цели толкования будут восприниматься по-разному.
Не буду утверждать, что я окончательно и бесповоротно понял существо экзегетического толкования, но есть определенные моменты, которые хотелось бы прояснить для юридической общественности.
1. Термин «экзегеза» возникает в Древней Греции в ту эпоху, когда отношение к тексту и процедуре толкования знака было совершенно иное, нежели в современности. В античной культуре нет такого гибкого отношения к тексту, при котором интерпретатор и автор становятся в результате процедуры толкования соавторами тех значений и смыслов, которые формируются. Для античности знак сам в себе хранит истинное значение, и задача интерпретатора — не привнести ничего субъективного, искажающего в такое значение, а всеми возможными средствами «достать» подлинное значение из текста. В этом смысле экзегетическое толкование противоположно пониманию толкования с позиции философской герменевтики. «Экзегеза» не указывает на соединение сознаний в процессе смыслообразования, подлинный смысл уже имеется в тексте — как в эксплицитной, так и в имплицитной формах.
2. Нельзя забывать и того, что экзегетическое толкование производилось в отношении древних текстов, когда интерпретатора и автора разделяли несколько поколений, не сохранилось социокультурного контекста, в котором был создан текст, и поэтому экзегет неизбежно попадал в ситуацию толкования с установкой «текст — это всё» (если его нельзя искажать и историческая реконструкция крайне проблематична). Именно поэтому ряд авторов называет экзегетическое толкование внутренним в том смысле, что прояснение любых «темных мест» текста осуществляется при помощи содержания этого же текста. Именно такая установка была и в деятельности глоссаторов, и в деятельности комментаторов, которые создали так называемый «итальянский метод» толкования.
Поэтому, на мой взгляд, экзегетическое толкование противоположно социологическому (Карбонье) или функциональному (Черданцев). Иными словами, экзегетическое толкование точно не является контекстуальным «толкованием из настоящего» (социологическое направление), при котором элементы существующей социальной метасистемы используются для прояснения значений элементов текста. Если текст обладает большей степенью действительности, чем феномены, доступные органам чувств, то более низшая реальность не может использоваться в качестве инструмента для прояснения значений текста («Если карта и местность разнятся — то верна карта», как пишут о средневековых юристах Виноградов и Томсинов).
Более того, есть подозрение, что экзегетическое толкование не является и «толкованием из прошлого», поскольку оно, как правило, касается священных текстов, изъятых культурой из исторического времени, либо текстов, связанных с мифом, что также означает вневременность. Иными словами, экзегетическое толкование — это не толкование в духе школы Савиньи с целью выяснения воли исторического законодателя — поскольку автор экзегетически толкуемого текста для сознания экзегета находится вне истории.
3. Экзегеза осуществлялась либо в отношении сакральных текстов, либо текстов, на которых основывается культурная идентичность (тексты древних авторов-создателей мифов). Следовательно, текст воспринимался как совершенный, что, во-первых, означало установку на предельно беспристрастное толкование, стремление не внести в букву текста ничего субъективного (значит, «буква» текста важнее туманного «духа»), во-вторых, означало восприятие текста как способа просвещения сознания самого интерпретатора, материала, посредством которого толкователь приобщается к высшим смыслам, что исключало прагматическую установку, при которой толкование подчинено более значимым внешним целям. Из этого следует, в частности, то, что первыми требованиями экзегетического толкования становятся способы грамматического и системного толкования — неясное слово отыскивалось в других местах текста, и поскольку в ту эпоху значение одного и того же слова оставалось неизменным на протяжении всего текста (ведь значение изначально содержится в знаке для той эпохи: концептуализировано у Аристотеля), то большая ясность употребления слова в других местах давала основания для понимания толкуемого «темного места». Не следует забывать и о том, что отношение к слову вообще в эпоху экзегетического толкования было совершенно иное — тогда из-за неправильного произношения слов велись войны, поэтому буквализма в экзегетическом толковании значительно больше, нежели в том, что мы сейчас называем толкованием грамматическим.
4. Экзегетическое толкование является в полном смысле слова толкованием догматическим в двух отношениях. Во-первых, оно исключает какую-либо критику текста, поскольку текст совершенен. Отсюда — все пробелы, противоречия, «темные места» — мнимые, это лишь результат восприятия текста непросвещенным сознанием интерпретатора. Поэтому нет никакого парадокса в том, что глоссаторы, с одной стороны, относились к Юстинианову своду как к юридической Библии, совершенному тексту, и, с другой стороны, восполняли пробелы, разрешали посредством диалектического метода противоречия — они работали с «пороками» своего сознания, а не с «пороками» текста. Во-вторых, в экзегетическом толковании не проблематизируются, никогда не подвергаются сомнению оснований суждений в тексте. Поскольку текст совершенен, а для античной и европейской культуры, соответственно. рационален, а буквальное толкование для сознания интерпретаторов не дает рационального ответа, то формируют все более общие и общие основания, через которые рационализируют содержание текста. Отсюда возникает как бы два уровня текста — буквальный (казусы, правила, термины) и смысловой (принципы, понятия). И, соответственно, возникает основание для развития юридической техники — у Савиньи связки правил и принципов как образец юридической техники, якобы имевшийся уже у римских юристов.
Не буду утверждать, что я окончательно и бесповоротно понял существо экзегетического толкования, но есть определенные моменты, которые хотелось бы прояснить для юридической общественности.
1. Термин «экзегеза» возникает в Древней Греции в ту эпоху, когда отношение к тексту и процедуре толкования знака было совершенно иное, нежели в современности. В античной культуре нет такого гибкого отношения к тексту, при котором интерпретатор и автор становятся в результате процедуры толкования соавторами тех значений и смыслов, которые формируются. Для античности знак сам в себе хранит истинное значение, и задача интерпретатора — не привнести ничего субъективного, искажающего в такое значение, а всеми возможными средствами «достать» подлинное значение из текста. В этом смысле экзегетическое толкование противоположно пониманию толкования с позиции философской герменевтики. «Экзегеза» не указывает на соединение сознаний в процессе смыслообразования, подлинный смысл уже имеется в тексте — как в эксплицитной, так и в имплицитной формах.
2. Нельзя забывать и того, что экзегетическое толкование производилось в отношении древних текстов, когда интерпретатора и автора разделяли несколько поколений, не сохранилось социокультурного контекста, в котором был создан текст, и поэтому экзегет неизбежно попадал в ситуацию толкования с установкой «текст — это всё» (если его нельзя искажать и историческая реконструкция крайне проблематична). Именно поэтому ряд авторов называет экзегетическое толкование внутренним в том смысле, что прояснение любых «темных мест» текста осуществляется при помощи содержания этого же текста. Именно такая установка была и в деятельности глоссаторов, и в деятельности комментаторов, которые создали так называемый «итальянский метод» толкования.
Поэтому, на мой взгляд, экзегетическое толкование противоположно социологическому (Карбонье) или функциональному (Черданцев). Иными словами, экзегетическое толкование точно не является контекстуальным «толкованием из настоящего» (социологическое направление), при котором элементы существующей социальной метасистемы используются для прояснения значений элементов текста. Если текст обладает большей степенью действительности, чем феномены, доступные органам чувств, то более низшая реальность не может использоваться в качестве инструмента для прояснения значений текста («Если карта и местность разнятся — то верна карта», как пишут о средневековых юристах Виноградов и Томсинов).
Более того, есть подозрение, что экзегетическое толкование не является и «толкованием из прошлого», поскольку оно, как правило, касается священных текстов, изъятых культурой из исторического времени, либо текстов, связанных с мифом, что также означает вневременность. Иными словами, экзегетическое толкование — это не толкование в духе школы Савиньи с целью выяснения воли исторического законодателя — поскольку автор экзегетически толкуемого текста для сознания экзегета находится вне истории.
3. Экзегеза осуществлялась либо в отношении сакральных текстов, либо текстов, на которых основывается культурная идентичность (тексты древних авторов-создателей мифов). Следовательно, текст воспринимался как совершенный, что, во-первых, означало установку на предельно беспристрастное толкование, стремление не внести в букву текста ничего субъективного (значит, «буква» текста важнее туманного «духа»), во-вторых, означало восприятие текста как способа просвещения сознания самого интерпретатора, материала, посредством которого толкователь приобщается к высшим смыслам, что исключало прагматическую установку, при которой толкование подчинено более значимым внешним целям. Из этого следует, в частности, то, что первыми требованиями экзегетического толкования становятся способы грамматического и системного толкования — неясное слово отыскивалось в других местах текста, и поскольку в ту эпоху значение одного и того же слова оставалось неизменным на протяжении всего текста (ведь значение изначально содержится в знаке для той эпохи: концептуализировано у Аристотеля), то большая ясность употребления слова в других местах давала основания для понимания толкуемого «темного места». Не следует забывать и о том, что отношение к слову вообще в эпоху экзегетического толкования было совершенно иное — тогда из-за неправильного произношения слов велись войны, поэтому буквализма в экзегетическом толковании значительно больше, нежели в том, что мы сейчас называем толкованием грамматическим.
4. Экзегетическое толкование является в полном смысле слова толкованием догматическим в двух отношениях. Во-первых, оно исключает какую-либо критику текста, поскольку текст совершенен. Отсюда — все пробелы, противоречия, «темные места» — мнимые, это лишь результат восприятия текста непросвещенным сознанием интерпретатора. Поэтому нет никакого парадокса в том, что глоссаторы, с одной стороны, относились к Юстинианову своду как к юридической Библии, совершенному тексту, и, с другой стороны, восполняли пробелы, разрешали посредством диалектического метода противоречия — они работали с «пороками» своего сознания, а не с «пороками» текста. Во-вторых, в экзегетическом толковании не проблематизируются, никогда не подвергаются сомнению оснований суждений в тексте. Поскольку текст совершенен, а для античной и европейской культуры, соответственно. рационален, а буквальное толкование для сознания интерпретаторов не дает рационального ответа, то формируют все более общие и общие основания, через которые рационализируют содержание текста. Отсюда возникает как бы два уровня текста — буквальный (казусы, правила, термины) и смысловой (принципы, понятия). И, соответственно, возникает основание для развития юридической техники — у Савиньи связки правил и принципов как образец юридической техники, якобы имевшийся уже у римских юристов.
Нет комментариев