Антон Михайлов → Юридическая догматика: ответ критикам
Интеллектуальный статус юридической догматики существенно снизился в восприятии доктринального правосознания XX столетия. Если развитие догматической юриспруденции в XIX столетии являлось магистральным для профессиональной юриспруденции, поскольку через него осуществлялся прогресс специально-юридического знания (Р. Иеринг), то в XX столетии, по крайней мере, в континентальном правовом семействе юридическая догматика не считается «исконным» фундаментом всего юридического знания, а, как правило, рассматривается как технический «довесок» к системе юридического знания, своего рода «низшая юриспруденция». Такое изменение восприятия догматического юридического знания связано с целым рядом причин.
Во-первых, победивший в правовой доктрине 80-90-х гг. XIX столетия философский позитивизм, по сути, привел к разделению юридического знания на теоретическое, призванное объяснить реальное существо права из законов социальной метасистемы, и догматическое, связанное исключительно с техниками толкования и систематизации материала положительного права. Если для представителей «юриспруденции понятий» догматика виделась основой не только профессиональной юриспруденции, но и юридической науки в целом (Г. Пухта, Р. Иеринг, К. Гербер, Б. Виндшайд, и др.), то для представителей теоретической юриспруденции в России (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, Г.Ф. Шершеневич, Л.И. Петражицкий, и др.) юридическая догматика не составляет часть научного знания, а лишь обрабатывает тот позитивно-правовой материал, который может служить одним из оснований для теоретико-правового исследования, раскрывающего природу права безотносительно какого-либо конкретного правопорядка. Юридическая догматика была включена в предмет общей теории права в качестве «теоретической догмы», системы абстракций, возвышающихся над отдельными отраслями права и системами позитивного права, но не составляющей «центральное ядро» позитивной теории права, призванной объяснить природу, закономерности, социальные функции права. Иными словами, континентальная юридическая догматика, дав жизнь общей теории права, была поглощена ею и понижена в интеллектуальном статусе до уровня понятийного аппарата юристов, используемого в качестве своего рода «моста» между концептуализацией природы права и отраслевым юридическим знанием.
Во-вторых, снижению интеллектуального статуса юридической догматики способствовало ее практически повсеместное отождествление с доктриной юридического позитивизма. XX столетие, как известно, прошло под знаменем методологической и идеологической критики юридического позитивизма. Уже в самом начале XX столетия юридическая догматика была обвинена представителями «возрожденного естественного права» в кризисе правосознания, поскольку она ведет к исключению направляющих сознание юридического сообщества спасительных идей метафизики, сводит деятельность юриста исключительно к работе с позитивным материалом, закабаляет профессиональное сознание юриста понятийной «сеткой», отнюдь не способствующей развитию политики права.
Советская теория государства и права, принявшая идеи марксизма как «канон юридического мышления», воспринимала догматическую юриспруденцию исключительно в идеологическом ключе как абсолютизацию, «фетишизацию» юридических понятий, в которой потеряны социально-экономические основания, классовые интересы, выражаемые догматикой, юриспруденция не вписана в ход закономерного развития общественной материи, не вскрыты идейные основания, завуалированные «юридической техникой». «Юриспруденция понятий» как апогей развития юридической догматики воспринималась как славословие буржуазных юристов продукту собственной же идеологизации – буржуазному законодательству. По сути, юридический позитивизм воспринимался как доктринальное выражение догматической юриспруденции, и поэтому все его ограничения и недостатки автоматически приписывались и догматической юриспруденции. Так, считалось, что методологической основой догматики выступает философский позитивизм, заклейменный основателями марксизма-ленинизма, что догматическая юриспруденция непременно отождествляет право и закон, выступает образчиком сервильности юристов перед политической властью, покрывает туманом юридических конструкций неприглядные факты политического господства и классовой экономической эксплуатации.
После Второй мировой войны и очередного воскресения естественно-правовых идей, философского идеализма и других метафизических учений господство догматики в юридическом образовании стали причинно связывать с «духовной нищетой» юридического сообщества, ограничением «мыслительного горизонта» юриста лишь национальным законодательством и судебной практикой, которая ведет к неспособности критически относиться к материалу положительного права. Практически тождественные критические замечания высказывались в адрес догматической юриспруденции, отождествляемой с юридическим позитивизмом, и очистившимися от засилья марксизма-ленинизма советскими юристами в конце 80-х – первой половине 90-х гг. XX в., когда вся советская юриспруденция, несмотря на ее нескончаемую, длившуюся несколько десятилетий критику юридического позитивизма, была названа догматической, позитивистской, лишенной мыслительной самостоятельности, духовных оснований, критического отношения к транслируемой политической идеологии, и т.п.
Некорректно отождествлять догматическую юриспруденцию с юридическим позитивизмом. Во-первых, социокультурные, идейно-ценностные основания континентальной юридической догматики сформированы в эпоху высокого средневековья, и они принципиально отличаются от философских оснований учения юридического позитивизма. Социокультурным основанием континентальной юридической догматики выступила схоластика, для которой абстракции более действительны, чем конкретно-эмпирические явления: именно поэтому глоссаторы и постглоссаторы изучают право ex libris и воспринимают regulae juris римских юристов в качестве универсальных максим, выступающих критерием не только истины, но и справедливости. Доктрина юридического позитивизма формируется на номиналистских основаниях, отвержении каких-либо метафизических полаганий, абстракций, которые не могут быть подтверждены «эмпирическими фактами». Вся догматическая традиция имеет метафизические основания, которые и сформировали стиль мышления юриста-догматика, при котором социальные явления подводятся под диспозицию нормы, определяющей, что в ситуации является юридическим фактом, а что – индифферентной для догматического анализа акциденцией. Действительность правового текста для основателей континентальной юридической догматики заключалась не во властном установлении политической власти, а во внутренней истинности содержания Corpus Juris, которое и позволяло разрешать политические конфликты между императором, папскими легатами и представителями средневековых городов. Вполне справедливо Г.Дж. Берман пишет о том, что до XVIII столетия в доктринальной юриспруденции не было разделения и абсолютизации нравственной, политической и исторической перспектив в исследовании права, в религиозном сознании они были объединены фигурой Бога. Поэтому континентальная догматическая юриспруденция в своей философской основе имеет как элементы представлений из доктрины юридического позитивизма, так и значимые идеи из естественно-правового направления мысли, а также исторических и социологических доктрин права. Иными словами, в ценностно-идейном, философском и даже методическом плане догматическая юриспруденция «шире» юридического позитивизма.
Поэтому видеть юридическую догматику источником духовной болезни профессионального правосознания, по меньшей мере, безосновательно. В духовном кризисе правосознания можно винить необратимый процесс «скатывания» идеациональной культуры к чувственной, где в праве господствуют сила и соревнуются страсти людей (П.А. Сорокин); можно утверждать, что метафизические, духовные основания права были забыты благодаря философскому позитивизму, марксизму и иным политико-правовым учениям второй половины XIX в.; в конце концов, возможно связывать духовное обнищание общества и юридического сообщества с завершившимся в XIX столетии процессом секуляризации и господством доктрины «легального деспотизма» (П.И. Новгородцев) – юридического позитивизма. При этом континентальная юридическая догматика формируется в идеациональной культуре конца XI–XIII столетий; противостоит целому ряду методологических установок философского позитивизма и марксизма. В частности, для догматической юриспруденции право не выступает социальным явлением, его природа – духовная и заложено оно в авторитетных книгах, а философский позитивизм и марксизм аксиоматично убеждены в социальной природе права и ставят задачу объяснить его из объективных законов развития социальной метасистемы. Помимо этого, юридическая догматика не рассматривает доктринальные положения юридического позитивизма как основание своего метода. Если бы доктрина юридического позитивизма являлась бы идеологическим выражением догматической юриспруденции, то, учитывая степень устойчивости и историческую протяженность догматики, было бы невозможна ситуация, когда отсутствует общепринятая система постулатов юридического позитивизма.
Если внимательно рассмотреть генезис континентальной догматической юриспруденции, то становится ясно, что отождествлять ее с буржуазным типом сознания безосновательно. Восприятие текстуальной формы как конституирующей специально-юридическое содержание положительного права проходит через несколько веков развития юридической догматики на континенте. Экзегеза и формально-логические приемы и операции как исследовательский инструментарий догматической юриспруденции также прошел красной нитью сквозь историю развития континентальной догматики. Очевидно, что авторитетные тексты, экзегетический и формально-логический инструментарий как необходимые условия догматизации юридического содержания, формирования «юридической догмы» закладываются в континентальном семействе отнюдь не в буржуазную, а в средневековую эпоху, а кодификация национального законодательства во Франции и Германии выступает в этой истории лишь завершающим этапом. Обвинение в отождествлении права и закона в догматической юриспруденции не вполне справедливо. Для основателей догматической юриспруденции закон не воспринимался как акт суверенной политической власти, а как авторитетный текст, имеющий духовные и рациональные основания, выступающий основой разрешения социальных конфликтов в силу своего внутреннего разума. Справедливо то, что многие поколения юристов-догматиков специально не исследовали вопросы о природе права как объективного явления, а пытались познать право из авторитетных текстов. Вместе с тем инструменты формальной логики позволяли осуществлять рефлексию содержания закона, формулировать принципы права, которые были способны видоизменить те или иные истолкования закона. Поэтому считать всех без исключения юристов догматической традиции буквоедами, формалистами, неспособными увидеть «лес за деревьями» несправедливо. Историкам права известно, что представление об идее права как справедливости, призванной быть проведенной в законе, проходит красной нитью сквозь средневековую юриспруденцию (И.А. Покровский). Так, мартинисты сред глоссаторов, многие комментаторы, «гуманисты» не отождествляли право и закон. Поэтому континентальной догматической традиции как единому целому отнюдь не был свойствен тот формализм, который явился вместе с доктриной юридического позитивизма, школой экзегезы во Франции 40-70-х гг. XIX в. Аналогичным образом, обвинять догматическую юриспруденцию в политической сервильности безосновательно: становление догматики проходило вдали от политических баталий, в истории континентального права можно найти немало примеров противостояния юристов тем или иным центрам политической власти; в конце концов, в политической сервильности можно с таким же успехом обвинить и представителей немецкой школы естественного права, и представителей философии права, юристов советской эпохи.
Отвечая на критику со стороны возрожденного естественного права 40-50-х гг. XX столетия и исследователей первого постсоветского десятилетия нужно отметить, что юридическая догматика не может быть ответственна за низкий уровень философской и методологической рефлексии юридического сообщества. Эти значимые компетентности профессионального юридического сознания должны, прежде всего, закладываться философией права и адекватной с позиции развития методологии теорией права. Если понимать юридическую догматику исключительно в технико-инструментальном ключе, как это делалось на протяжении советского периода и до сих пор делается, то эта критика вообще бьет мимо цели, поскольку в принципе невозможно обвинять технический инструментарий в дефектности философско-методологической рефлексии юристов. Здесь можно обвинить само юридическое сообщество в том, что оно перестало являться частью культурной элиты, утратило способность серьезного профессионального осмысления тех или иных философских учений. Юридическая догматика объективно не в состоянии восполнить философско-методологический дефицит в профессиональном и доктринальном правосознании. Более того, именно догматическая юриспруденция оставляла советским юристам некоторую область исследовательской свободы, поскольку догматика воспринималась как техника, не влияющая на мировоззрение юристов, постольку было возможно свободнее разрабатывать юридические конструкции и строить систему абстракций из отраслевой догматики, чем и занимались многие советские юристы. Поэтому такие обвинения вдвойне несправедливы.
На наш взгляд, проблематика юридической догматики, процесса ее становления и развития не рассматривается современными учеными-юристами как входящая в предмет общей теории права. На это указывает не только отсутствие соответствующих теоретических исследований, но и общая неразработанность исследования догматического метода как специально-юридического. По всей видимости, реконструкция становления и развития юридической догматики воспринимается как проблематика предмета истории права. Во-первых, по той причине, что она с необходимостью выходит на реконструкцию социокультурного контекста предшествовавших современной исторических эпох. Во-вторых, теоретики права современности, как правило, не осознают те многочисленные культурные и профессиональные корпоративные «нити», которые связывают современное теоретико-правовое знание с континентальной догматической традицией. Здесь, помимо прочего, сказывается и советский опыт развития теории государства и права, для которого исторической «точкой отсчета» являлся 1917 год, с которого начиналась новая эра развития всего прогрессивного человечества, а дореволюционная догматика ассоциировалась, как правило, с концепцией юридического позитивизма – мировоззрением победившей буржуазии, чего было достаточно для исключительно критической исследовательской установки. Вместе с тем утверждение самостоятельности не только теории права, но и всей доктринальной юриспруденции как исследовательской области не может быть обосновано без полноценного исследования догматической традиции: филигранное владение философским, социологическим или политологическим инструментарием не делает из исследователя юриста; юрист становится специалистом только через интеллектуальное овладение догмой права.
Во-первых, победивший в правовой доктрине 80-90-х гг. XIX столетия философский позитивизм, по сути, привел к разделению юридического знания на теоретическое, призванное объяснить реальное существо права из законов социальной метасистемы, и догматическое, связанное исключительно с техниками толкования и систематизации материала положительного права. Если для представителей «юриспруденции понятий» догматика виделась основой не только профессиональной юриспруденции, но и юридической науки в целом (Г. Пухта, Р. Иеринг, К. Гербер, Б. Виндшайд, и др.), то для представителей теоретической юриспруденции в России (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, Г.Ф. Шершеневич, Л.И. Петражицкий, и др.) юридическая догматика не составляет часть научного знания, а лишь обрабатывает тот позитивно-правовой материал, который может служить одним из оснований для теоретико-правового исследования, раскрывающего природу права безотносительно какого-либо конкретного правопорядка. Юридическая догматика была включена в предмет общей теории права в качестве «теоретической догмы», системы абстракций, возвышающихся над отдельными отраслями права и системами позитивного права, но не составляющей «центральное ядро» позитивной теории права, призванной объяснить природу, закономерности, социальные функции права. Иными словами, континентальная юридическая догматика, дав жизнь общей теории права, была поглощена ею и понижена в интеллектуальном статусе до уровня понятийного аппарата юристов, используемого в качестве своего рода «моста» между концептуализацией природы права и отраслевым юридическим знанием.
Во-вторых, снижению интеллектуального статуса юридической догматики способствовало ее практически повсеместное отождествление с доктриной юридического позитивизма. XX столетие, как известно, прошло под знаменем методологической и идеологической критики юридического позитивизма. Уже в самом начале XX столетия юридическая догматика была обвинена представителями «возрожденного естественного права» в кризисе правосознания, поскольку она ведет к исключению направляющих сознание юридического сообщества спасительных идей метафизики, сводит деятельность юриста исключительно к работе с позитивным материалом, закабаляет профессиональное сознание юриста понятийной «сеткой», отнюдь не способствующей развитию политики права.
Советская теория государства и права, принявшая идеи марксизма как «канон юридического мышления», воспринимала догматическую юриспруденцию исключительно в идеологическом ключе как абсолютизацию, «фетишизацию» юридических понятий, в которой потеряны социально-экономические основания, классовые интересы, выражаемые догматикой, юриспруденция не вписана в ход закономерного развития общественной материи, не вскрыты идейные основания, завуалированные «юридической техникой». «Юриспруденция понятий» как апогей развития юридической догматики воспринималась как славословие буржуазных юристов продукту собственной же идеологизации – буржуазному законодательству. По сути, юридический позитивизм воспринимался как доктринальное выражение догматической юриспруденции, и поэтому все его ограничения и недостатки автоматически приписывались и догматической юриспруденции. Так, считалось, что методологической основой догматики выступает философский позитивизм, заклейменный основателями марксизма-ленинизма, что догматическая юриспруденция непременно отождествляет право и закон, выступает образчиком сервильности юристов перед политической властью, покрывает туманом юридических конструкций неприглядные факты политического господства и классовой экономической эксплуатации.
После Второй мировой войны и очередного воскресения естественно-правовых идей, философского идеализма и других метафизических учений господство догматики в юридическом образовании стали причинно связывать с «духовной нищетой» юридического сообщества, ограничением «мыслительного горизонта» юриста лишь национальным законодательством и судебной практикой, которая ведет к неспособности критически относиться к материалу положительного права. Практически тождественные критические замечания высказывались в адрес догматической юриспруденции, отождествляемой с юридическим позитивизмом, и очистившимися от засилья марксизма-ленинизма советскими юристами в конце 80-х – первой половине 90-х гг. XX в., когда вся советская юриспруденция, несмотря на ее нескончаемую, длившуюся несколько десятилетий критику юридического позитивизма, была названа догматической, позитивистской, лишенной мыслительной самостоятельности, духовных оснований, критического отношения к транслируемой политической идеологии, и т.п.
Некорректно отождествлять догматическую юриспруденцию с юридическим позитивизмом. Во-первых, социокультурные, идейно-ценностные основания континентальной юридической догматики сформированы в эпоху высокого средневековья, и они принципиально отличаются от философских оснований учения юридического позитивизма. Социокультурным основанием континентальной юридической догматики выступила схоластика, для которой абстракции более действительны, чем конкретно-эмпирические явления: именно поэтому глоссаторы и постглоссаторы изучают право ex libris и воспринимают regulae juris римских юристов в качестве универсальных максим, выступающих критерием не только истины, но и справедливости. Доктрина юридического позитивизма формируется на номиналистских основаниях, отвержении каких-либо метафизических полаганий, абстракций, которые не могут быть подтверждены «эмпирическими фактами». Вся догматическая традиция имеет метафизические основания, которые и сформировали стиль мышления юриста-догматика, при котором социальные явления подводятся под диспозицию нормы, определяющей, что в ситуации является юридическим фактом, а что – индифферентной для догматического анализа акциденцией. Действительность правового текста для основателей континентальной юридической догматики заключалась не во властном установлении политической власти, а во внутренней истинности содержания Corpus Juris, которое и позволяло разрешать политические конфликты между императором, папскими легатами и представителями средневековых городов. Вполне справедливо Г.Дж. Берман пишет о том, что до XVIII столетия в доктринальной юриспруденции не было разделения и абсолютизации нравственной, политической и исторической перспектив в исследовании права, в религиозном сознании они были объединены фигурой Бога. Поэтому континентальная догматическая юриспруденция в своей философской основе имеет как элементы представлений из доктрины юридического позитивизма, так и значимые идеи из естественно-правового направления мысли, а также исторических и социологических доктрин права. Иными словами, в ценностно-идейном, философском и даже методическом плане догматическая юриспруденция «шире» юридического позитивизма.
Поэтому видеть юридическую догматику источником духовной болезни профессионального правосознания, по меньшей мере, безосновательно. В духовном кризисе правосознания можно винить необратимый процесс «скатывания» идеациональной культуры к чувственной, где в праве господствуют сила и соревнуются страсти людей (П.А. Сорокин); можно утверждать, что метафизические, духовные основания права были забыты благодаря философскому позитивизму, марксизму и иным политико-правовым учениям второй половины XIX в.; в конце концов, возможно связывать духовное обнищание общества и юридического сообщества с завершившимся в XIX столетии процессом секуляризации и господством доктрины «легального деспотизма» (П.И. Новгородцев) – юридического позитивизма. При этом континентальная юридическая догматика формируется в идеациональной культуре конца XI–XIII столетий; противостоит целому ряду методологических установок философского позитивизма и марксизма. В частности, для догматической юриспруденции право не выступает социальным явлением, его природа – духовная и заложено оно в авторитетных книгах, а философский позитивизм и марксизм аксиоматично убеждены в социальной природе права и ставят задачу объяснить его из объективных законов развития социальной метасистемы. Помимо этого, юридическая догматика не рассматривает доктринальные положения юридического позитивизма как основание своего метода. Если бы доктрина юридического позитивизма являлась бы идеологическим выражением догматической юриспруденции, то, учитывая степень устойчивости и историческую протяженность догматики, было бы невозможна ситуация, когда отсутствует общепринятая система постулатов юридического позитивизма.
Если внимательно рассмотреть генезис континентальной догматической юриспруденции, то становится ясно, что отождествлять ее с буржуазным типом сознания безосновательно. Восприятие текстуальной формы как конституирующей специально-юридическое содержание положительного права проходит через несколько веков развития юридической догматики на континенте. Экзегеза и формально-логические приемы и операции как исследовательский инструментарий догматической юриспруденции также прошел красной нитью сквозь историю развития континентальной догматики. Очевидно, что авторитетные тексты, экзегетический и формально-логический инструментарий как необходимые условия догматизации юридического содержания, формирования «юридической догмы» закладываются в континентальном семействе отнюдь не в буржуазную, а в средневековую эпоху, а кодификация национального законодательства во Франции и Германии выступает в этой истории лишь завершающим этапом. Обвинение в отождествлении права и закона в догматической юриспруденции не вполне справедливо. Для основателей догматической юриспруденции закон не воспринимался как акт суверенной политической власти, а как авторитетный текст, имеющий духовные и рациональные основания, выступающий основой разрешения социальных конфликтов в силу своего внутреннего разума. Справедливо то, что многие поколения юристов-догматиков специально не исследовали вопросы о природе права как объективного явления, а пытались познать право из авторитетных текстов. Вместе с тем инструменты формальной логики позволяли осуществлять рефлексию содержания закона, формулировать принципы права, которые были способны видоизменить те или иные истолкования закона. Поэтому считать всех без исключения юристов догматической традиции буквоедами, формалистами, неспособными увидеть «лес за деревьями» несправедливо. Историкам права известно, что представление об идее права как справедливости, призванной быть проведенной в законе, проходит красной нитью сквозь средневековую юриспруденцию (И.А. Покровский). Так, мартинисты сред глоссаторов, многие комментаторы, «гуманисты» не отождествляли право и закон. Поэтому континентальной догматической традиции как единому целому отнюдь не был свойствен тот формализм, который явился вместе с доктриной юридического позитивизма, школой экзегезы во Франции 40-70-х гг. XIX в. Аналогичным образом, обвинять догматическую юриспруденцию в политической сервильности безосновательно: становление догматики проходило вдали от политических баталий, в истории континентального права можно найти немало примеров противостояния юристов тем или иным центрам политической власти; в конце концов, в политической сервильности можно с таким же успехом обвинить и представителей немецкой школы естественного права, и представителей философии права, юристов советской эпохи.
Отвечая на критику со стороны возрожденного естественного права 40-50-х гг. XX столетия и исследователей первого постсоветского десятилетия нужно отметить, что юридическая догматика не может быть ответственна за низкий уровень философской и методологической рефлексии юридического сообщества. Эти значимые компетентности профессионального юридического сознания должны, прежде всего, закладываться философией права и адекватной с позиции развития методологии теорией права. Если понимать юридическую догматику исключительно в технико-инструментальном ключе, как это делалось на протяжении советского периода и до сих пор делается, то эта критика вообще бьет мимо цели, поскольку в принципе невозможно обвинять технический инструментарий в дефектности философско-методологической рефлексии юристов. Здесь можно обвинить само юридическое сообщество в том, что оно перестало являться частью культурной элиты, утратило способность серьезного профессионального осмысления тех или иных философских учений. Юридическая догматика объективно не в состоянии восполнить философско-методологический дефицит в профессиональном и доктринальном правосознании. Более того, именно догматическая юриспруденция оставляла советским юристам некоторую область исследовательской свободы, поскольку догматика воспринималась как техника, не влияющая на мировоззрение юристов, постольку было возможно свободнее разрабатывать юридические конструкции и строить систему абстракций из отраслевой догматики, чем и занимались многие советские юристы. Поэтому такие обвинения вдвойне несправедливы.
На наш взгляд, проблематика юридической догматики, процесса ее становления и развития не рассматривается современными учеными-юристами как входящая в предмет общей теории права. На это указывает не только отсутствие соответствующих теоретических исследований, но и общая неразработанность исследования догматического метода как специально-юридического. По всей видимости, реконструкция становления и развития юридической догматики воспринимается как проблематика предмета истории права. Во-первых, по той причине, что она с необходимостью выходит на реконструкцию социокультурного контекста предшествовавших современной исторических эпох. Во-вторых, теоретики права современности, как правило, не осознают те многочисленные культурные и профессиональные корпоративные «нити», которые связывают современное теоретико-правовое знание с континентальной догматической традицией. Здесь, помимо прочего, сказывается и советский опыт развития теории государства и права, для которого исторической «точкой отсчета» являлся 1917 год, с которого начиналась новая эра развития всего прогрессивного человечества, а дореволюционная догматика ассоциировалась, как правило, с концепцией юридического позитивизма – мировоззрением победившей буржуазии, чего было достаточно для исключительно критической исследовательской установки. Вместе с тем утверждение самостоятельности не только теории права, но и всей доктринальной юриспруденции как исследовательской области не может быть обосновано без полноценного исследования догматической традиции: филигранное владение философским, социологическим или политологическим инструментарием не делает из исследователя юриста; юрист становится специалистом только через интеллектуальное овладение догмой права.
Нет комментариев