Антон Михайлов →  Злоупотребление субъективным правом: отграничение от смежных теоретических понятий

То обстоятельство, что в ситуации злоупотребления субъективным гражданским правом мы имеем дело с управомоченным субъектом, осуществляющим предоставленные ему законом возможности «общего типа поведения» (В.П. Грибанов), до сих пор дает основания для непризнания некоторыми учеными такого деяния правонарушением и, по логике мышления исследователей, квалификацией его в качестве особой формы правомерного поведения.

Здесь важно указать, что нет оснований для отождествления противоправных деяний и правонарушений: деяние может являться объективно противоправным, представлять собой, к примеру, казус, т.е. по объективным признакам являться противоправным, но в отличие от правонарушения не обладать признаками субъекта и/или субъективной стороны состава правонарушения. Для более тонкого проведения «демаркационной линии» между противоправным деянием и правонарушением необходимо детально рассмотреть признаки последнего, что будет проделано далее в работе.

Злоупотребление субъективным правом не является правомерным поведением не потому, что оно не имеет социально полезного характера, как считает А.С. Шабуров. Многие цивилисты, среди которых И.А. Покровский и М.М. Агарков, неоднократно указывали на тот факт, что осуществление многих субъективных прав причиняет те или иные неудобства, а иногда и имущественный вред третьим лицам. Разумеется, в «абсолютном» исчислении, с позиции «либо социально полезное – либо социально вредное», крайне сложно признать такие осуществления субъективных прав действиями социально полезными.

Поэтому, на наш взгляд, нельзя рассматривать социальную полезность как необходимый и специально-юридический признак правомерного поведения. Разумеется, «львиная доля» правомерного поведения является социально полезной, но правомерность поведения является характеристикой специально-юридической, а социальная полезность – социологической, и между ними существует не только отраслевая «дистанция», но и содержательные различия. Позитивное право в своих специально-юридических оценках порой нуждается в математической точности, особенно в случаях применения мер принудительного государственного вмешательства. Характеристика «социальная полезность» такой формальной определенностью, точностью оценки обладать не может: есть правомерная деятельность, повсеместно признаваемая социально полезной, но есть и целый спектр правомерных действий, социальная полезность которых оценивается различными группами общества кардинально противоположным образом. К примеру, какой социальной полезностью обладает принятие крупного наследства миллиардером, решение здоровой и состоятельной женщины произвести аборт, выращивание на личном содовом участке яблок, строительство здания банка на месте снесенного детского сада?

Конечно, законодатель фиксирует образцы правомерного поведения в диспозициях и гипотезах правовых норм в силу их социальной полезности, но, во-первых, далеко не всегда только по этой причине, и, во-вторых, данная связь, даже если она четко просматривается, не отрицает всего вышесказанного.

От правомерного поведения злоупотребление субъективным гражданским правом отличается по следующим критериям.

Во-первых, как уже отмечалось в работе, злоупотребление правом нарушает общий конституционный и гражданско-правовой запреты, и потому с позиций формально-юридического подхода не может являться поведением правомерным.

Во-вторых, в данном случае можно использовать аргументацию «от противного». Общеизвестно, что субъект, поступающий правомерно, чье поведение соответствует требованиям запрещающих и обязывающих регулятивных и охранительных норм, вправе рассчитывать на защиту своих субъективных прав со стороны правоохранительных и правоприменительных органов государства – данная особенность является логическим следствием признака государственной гарантированности норм позитивного права. В случае же с злоупотреблением субъективным гражданским правом – по действующему ГК РФ – суд может отказать в защите субъективного права, т.е. субъективные права теряют возможность принудительного осуществления вследствие потери судебной защиты, превращаясь, та¬ким образом, в аналог римского «голого» права. Если субъект действительно поступает правомерно, то совершенно неясными представляются основания такой государственной реакции на его поведение, поколебленной становится и сама структура субъективного гражданского права, из которой исключено право притязание, т.е. возможность обращения за защитой в компетентные государственные органы, которой, в силу предоставительно-обязывающего характера правовых норм, корреспондирует обязанность компетентных субъектов в случае установления соответствующих обстоятельств, такую защиту предоставить в виде разнообразных мер государственного принуждения.

В-третьих, нельзя считать злоупотребление правом правомерным поведением по причине тех юридических последствий, которые оно создает: причиняет необоснованный, не вытекающий из обычного, разумного и добросовестного осуществления субъективного права, вред правам третьих лиц или создаются условия для причинения такого вреда. Иными словами, нарушаются пределы осуществления субъективных прав, которые, пусть и не всегда адекватно, но все же закрепляются нормами действующего гражданского законодательства, которые не допускают причинение такого вреда.

Наиболее дискуссионным вопросом исследуемой темы является вопрос о соотношении понятий злоупотребление субъективным гражданским правом и понятия правонарушение. Как уже отмечалось, превалирующей в гражданско-правовой литературе является позиция, согласно которой злоупотребление субъективным правом признается особым типом гражданского правонарушения (В.П. Грибанов, М.М. Агарков, С.Н. Братусь, О.А. Поротикова и др.), которая транслируется и в большинстве учебников по гражданскому праву России.

К примеру, А.П. Сергеев считает злоупотребление правом особым гражданским правонарушением. По мнению О.Н. Садикова, злоупотребление правом по своим задачам и внешним признакам, когда оно возникает вне договорных отношений, напоминает обязательства вследствие причинения вреда (гл. 59 ГК РФ), а злоупотребление правом в рамках договора — ответственность за нарушение обязательств (гл. 2 ГК РФ).

На наш взгляд, злоупотребление субъективным гражданским правом нельзя считать гражданским правонарушением, даже и с мягкой оговоркой «особого типа». Некоторые из наших аргументов уже высказывались в юридической литературе, некоторые представляются нам новыми.

Злоупотребление правом, по мнению М.И. Бару, необходимо отличать от правонарушения по следующим критериям. Если противоправное деяние даже формально не опирается на субъективное право, то злоупотребление правом всегда опирается на субъективное право и, по крайней мере, до момента начала нарушения субъективных прав других лиц не противоречит требованиям правовых норм. Если у лица нет субъективных прав, злоупотребить правом оно не может. Совершить же правонарушение оно может и при отсутствии субъективного права.

Таким образом, принципиальное отличие между злоупотреблением правом и правонарушением заключается в том, что первое связано с осуществлением субъективного права, в то время как ни один субъект не имеет субъективного права на совершение правонарушения. Поэтому отождествление данных юридических понятий представляется не совсем корректным. Более того, думается, что именно качественное отличие злоупотребления правом от правонарушения и «дало жизнь» данной юридической конструкции, поскольку выражаемые ею явления правовой действительности обладают существенной спецификой по отношению к правонарушениям.

Трактовка злоупотребления правом как особого типа гражданского правонарушения, на наш взгляд, не позволит законодателю и правоприменителю провести тонкое, адекватное нуждам социальной жизни правовое регулирование, и закрепление, пусть и далеко не совершенное, конструкции злоупотребления правом в ст. 10 ГК РФ следует признать прогрессивным шагом.

Факт совершения правонарушения, как известно, выступает фактическим основанием юридической ответственности, что, на наш взгляд, предоставляет аргумент в пользу признания такого признака правонарушения как наказуемость, т.е. совершение правонарушения влечет применение мер юридической ответственности. В общей теории права меры юридической ответственности понимаются как особый вид государственного принуждения, который связан с возложением на правонарушителя дополнительной юридической обязанности как следствием совершения правонарушения, которая содержательно представляет собой лишения или ограничения его субъективных прав, правового статуса. По данному критерию С.С. Алексеев отграничивает меры юридической ответственности от мер защиты, которые, не возлагая на субъекта дополнительной юридической обязанности, направлены на принудительное исполнение уже существующей юридической обязанности (уплата алиментов, принудительное взыскание долга, восстановление на работе и др.). На наш взгляд, для данной позиции имеются существенные основания и, приняв ее, невозможно квалифицировать отказ в защите субъективного права как меру юридической ответственности, но только как меру защиты субъективных прав третьих лиц – поскольку дополнительной юридической обязанности у субъекта, которому отказано в защите его субъективного права, не возникает, его субъективное право только лишается одного существенного правомочия – правопритязания.

Здесь, на наш взгляд, уместно провести аналогию со следующей ситуацией. Если заявитель пропустил без уважительных причин срок, установленный для защиты его субъективных прав, и суд отказал в принятии искового заявления или оставил его без движения, или заявитель пропустил пресекательный арбитражно-процессуальный срок, что повлекло аналогичные юридические последствия, то de jure мы имеем дело с аналогичной по своим юридическим последствиям ситуацией: лицу было отказано в защите его субъективного права. Однако в таком случае, почему-то, ни один юрист всерьез не посмеет утверждать, что лицо понесло юридическую ответственность.
Более того, общепризнано и то, что правоприменитель в случае установления состава правонарушения не должен иметь никакой дискреции – применять или не применять меры юридической ответственности, реагировать или нет на совершенное и установленное в суде правонарушение (необходимый признак наказуемости всех правонарушений, следствие осуществления требований законности). То, как сконструирована санкция нормы п.1. ст. 10 ГК РФ, в которой суду предоставляется дискреция в решении вопроса об отказе в защите субъективного права, не позволяет, во-первых, рассматривать данную реакцию государственного органа мерой юридической ответственности, и, во-вторых, квалифицировать злоупотребление субъективным правом как пусть и «особое» гражданское правонарушение.

В-третьих, различаются и субъектный состав в отношении правонарушения и злоупотребления субъективным правом: гражданское правонарушение, включая все «объективные» и «субъективные» признаки его состава, могут совершить лишь деликтоспособные субъекты, которые самостоятельно понесут юридическую ответственность. В отношении злоупотребления субъективным правом субъектный состав шире. Думается, что теоретически следует признать обоснованной позицию, что для злоупотребления субъективным правом, необходимо им обладать (следствие наличия гражданской правоспособности) и обладать возможностью его самостоятельного осуществления (гражданская дееспособность). Следовательно, гипотетически злоупотребить субъективным правом может и малолетний субъект, который, по нормам действующего гражданского законодательства, не обладает гражданской деликтоспособностью. Данный критерий отграничения злоупотребления субъективным гражданским правом и правонарушения следует признать сугубо формально-юридическим – изменение субъектных границ частичной дееспособности и деликтоспособности в гражданском законодательстве может привести и к возможному совпадению субъектного состава гражданского правонарушения и злоупотребления правом.