Антон Михайлов → Объект и предмет правоведения (полемические размышления)
В правоведении практически не исследован вопрос, откуда у нас берется наш объект, комплекс социальных феноменов, маркируемых как правовая действительность. Обычно утверждается, что она носит естественный характер, т.е. живет по своим законам, независимо от сознания ученого. Ученый-юрист «находит» объект уже ставшим, существующим во всем многообразии его свойств.
Я считаю такое понимание объекта серьезным упрощением действительности. Гуманитаристика вообще не имеет дело с объективной действительностью во всем ее богатстве конкретно-эмпирических форм, гуманитаристика – вся в предмете. Понятно, что примеряя на себя гносеологический идеал естествознания, гуманитаристика тоже пытается постоянно утверждать неразрывную связь своего идеального мира с «реальным», но эта связь совсем не та, что в естественных науках.
Думаю, для правоведения реальным является как раз мир мысли, предмет для нас реален, а объект практически недосягаем. Однако юриспруденция институционализируется благодаря практикам, которые, с позиции сознания носителей той же правоприменительной функции, имеют дело с феноменальностью. Поэтому признать ограниченность предмета и вообще гуманитарного дискурса идеальным планом для правоведения крайне тяжело, поскольку тут же будет высказана критика, что тогда к чему нужна такая лженаука с позиции классической научной рациональности.
В своем сознании объект мы видим и способны понимать через предмет и различные обыденные представления, поэтому «железного занавеса» между доктринальным и обыденным правовым сознанием нет. Некоторые утверждают: «Право — это объект». Право – это понятие, продукт мысли, понятие, которых целый ряд и которые существуют как центральный элемент предмета правоведения, а объект в гуманитаристике в общем-то один — внеположная сознанию социальная действительность, в которой право существует лишь постольку, поскольку сложилось определенное правовое сознание, в котором есть понятие права, идеи, ценности, которые считаются правовыми, виды деятельности и институты, которые выстраиваются на основе такого типа сознания — и тогда путем наложения этого идеального плана с феноменами социальной действительности мы уже маркируем те или иные из них как правовые. Есть знаково-знаниевые традиции, которые существенным образом влияют на фокус исследовательского внимания в восприятии тех или иных феноменов; среди них большинство традиций построены на принципе натурализма, когда утверждается, что их предмет — фотография объекта, схватывающая и развертывающая его во всех значимых свойствах (закономерностях).
Даже при понимании первичности предмета по отношению к объекту у многих правоведов есть стремление считать свою концепцию более точной, но на самом деле достаточных аргументов, обосновывающих большую точность, думаю, привести невозможно. Мы не можем экспериментальным путем «схватить» объект, подтвердить гипотезу, мы жестко ограничены идеальным миром, мы постоянно – через новые и новые интерпретации и переинтерпретации текстов – конструируем в его рамках все новые и новые смыслы, через которые начинаем воспринимать, понимать и оценивать социальную действительность. Однако после длительного диктата марксистско-ленинской философии сложно признать, что исследователи в гуманитарной сфере живут миром и в мире мысли. Нам нестерпимо хочется прорваться к объекту, поскольку мы его считаем миром реальным.
В правоведении не предмет является «проекцией» объекта, а объект является «проекцией» предмета: объект сам по себе — лишь пустая форма, которую мы наполняем смыслом благодаря предмету. Нет в этом названном реальным мире социальной действительности никакого смысла самого по себе, мы его туда привносим благодаря предмету – понятиям, идеям, ценностям, гипотезам, концепциям, задачам и проблемам. Законы — тоже часть предмета, а не объекта. И по большому счету нам объект нужен лишь как средство обоснования истинности, правильности своих построений в предмете. Мы через объект легитимируем предмет.
Классическая научная рациональность имела дело только с предметом естественных наук, и поэтому для нее объект являлся мерилом истины (корреспондентская концепция). И до сих пор мы киваем в сторону объекта как некоторого критерия истины, утверждая, вслед за Марксом, к примеру, что «общественно-историческая практика — есть критерий истины». Да с чего вдруг, если у нас в правоведении масса интеллигибельных сущностей, которые вообще референтов не имеют в действительности? Практика — есть реализация наших знаний, формализованных до уровня методик, образцов деятельности. Воспринимать ее как зеркало истины, как лакмусовую бумажку, которая наглядно показывает истинность теории — ошибочно.
Адекватность маркируемого объекта предмету определяется самим субъектом, его ценностно-целевыми структурами, задачами. Какие могут быть помимо этого критерии? Субъект подбирает из феноменов социальной действительности те «иллюстрации», которые наглядно как бы демонстрируют правильность его идеальных построений.
Так, например, утверждается, что теоретик оперирует с идеальными объектами, а потом результаты своих интеллектуальных операций якобы проверяет, сопоставляя с миром социальной действительности — работает или нет. А сопоставление производится разве не в рамках представлений, не в рамках, заданных предметом исследования? Оно разве способно волшебным образом выходить в объектный план, где уже все доступно наблюдению – взял да проверил?! Мы даже осуществляя такую якобы проверку постоянно находимся в предмете. Поэтому пора уже кончать с этим наивным философским позитивизмом!
Исследователям гуманитарной сферы следует перестать следовать естественной установке обыденного сознания – воспринимать социальную действительность как некоторую объективную жесткую материю, которая выступит индикатором правильности теории. Это все родом из XVII – XIX столетий. Разумеется, есть некоторая внеположная сознанию действительность, но создается идеальный мир только благодаря сознанию, и возможность отнестись к этой внеположной действительности тоже ограничена лишь средствами сознания, непосредственно «схватить» феномены мы не можем, средств, способных их фотографировать во всем многообразии свойств у нас нет. Но в нас незримо живет претензия на референтную истину теории – нам позарез нужен объект, чтобы им якобы трясти перед лицом оппонента и утверждать: «Посмотрите, все на самом деле происходит так, как у меня в концепции написано!».
Я считаю такое понимание объекта серьезным упрощением действительности. Гуманитаристика вообще не имеет дело с объективной действительностью во всем ее богатстве конкретно-эмпирических форм, гуманитаристика – вся в предмете. Понятно, что примеряя на себя гносеологический идеал естествознания, гуманитаристика тоже пытается постоянно утверждать неразрывную связь своего идеального мира с «реальным», но эта связь совсем не та, что в естественных науках.
Думаю, для правоведения реальным является как раз мир мысли, предмет для нас реален, а объект практически недосягаем. Однако юриспруденция институционализируется благодаря практикам, которые, с позиции сознания носителей той же правоприменительной функции, имеют дело с феноменальностью. Поэтому признать ограниченность предмета и вообще гуманитарного дискурса идеальным планом для правоведения крайне тяжело, поскольку тут же будет высказана критика, что тогда к чему нужна такая лженаука с позиции классической научной рациональности.
В своем сознании объект мы видим и способны понимать через предмет и различные обыденные представления, поэтому «железного занавеса» между доктринальным и обыденным правовым сознанием нет. Некоторые утверждают: «Право — это объект». Право – это понятие, продукт мысли, понятие, которых целый ряд и которые существуют как центральный элемент предмета правоведения, а объект в гуманитаристике в общем-то один — внеположная сознанию социальная действительность, в которой право существует лишь постольку, поскольку сложилось определенное правовое сознание, в котором есть понятие права, идеи, ценности, которые считаются правовыми, виды деятельности и институты, которые выстраиваются на основе такого типа сознания — и тогда путем наложения этого идеального плана с феноменами социальной действительности мы уже маркируем те или иные из них как правовые. Есть знаково-знаниевые традиции, которые существенным образом влияют на фокус исследовательского внимания в восприятии тех или иных феноменов; среди них большинство традиций построены на принципе натурализма, когда утверждается, что их предмет — фотография объекта, схватывающая и развертывающая его во всех значимых свойствах (закономерностях).
Даже при понимании первичности предмета по отношению к объекту у многих правоведов есть стремление считать свою концепцию более точной, но на самом деле достаточных аргументов, обосновывающих большую точность, думаю, привести невозможно. Мы не можем экспериментальным путем «схватить» объект, подтвердить гипотезу, мы жестко ограничены идеальным миром, мы постоянно – через новые и новые интерпретации и переинтерпретации текстов – конструируем в его рамках все новые и новые смыслы, через которые начинаем воспринимать, понимать и оценивать социальную действительность. Однако после длительного диктата марксистско-ленинской философии сложно признать, что исследователи в гуманитарной сфере живут миром и в мире мысли. Нам нестерпимо хочется прорваться к объекту, поскольку мы его считаем миром реальным.
В правоведении не предмет является «проекцией» объекта, а объект является «проекцией» предмета: объект сам по себе — лишь пустая форма, которую мы наполняем смыслом благодаря предмету. Нет в этом названном реальным мире социальной действительности никакого смысла самого по себе, мы его туда привносим благодаря предмету – понятиям, идеям, ценностям, гипотезам, концепциям, задачам и проблемам. Законы — тоже часть предмета, а не объекта. И по большому счету нам объект нужен лишь как средство обоснования истинности, правильности своих построений в предмете. Мы через объект легитимируем предмет.
Классическая научная рациональность имела дело только с предметом естественных наук, и поэтому для нее объект являлся мерилом истины (корреспондентская концепция). И до сих пор мы киваем в сторону объекта как некоторого критерия истины, утверждая, вслед за Марксом, к примеру, что «общественно-историческая практика — есть критерий истины». Да с чего вдруг, если у нас в правоведении масса интеллигибельных сущностей, которые вообще референтов не имеют в действительности? Практика — есть реализация наших знаний, формализованных до уровня методик, образцов деятельности. Воспринимать ее как зеркало истины, как лакмусовую бумажку, которая наглядно показывает истинность теории — ошибочно.
Адекватность маркируемого объекта предмету определяется самим субъектом, его ценностно-целевыми структурами, задачами. Какие могут быть помимо этого критерии? Субъект подбирает из феноменов социальной действительности те «иллюстрации», которые наглядно как бы демонстрируют правильность его идеальных построений.
Так, например, утверждается, что теоретик оперирует с идеальными объектами, а потом результаты своих интеллектуальных операций якобы проверяет, сопоставляя с миром социальной действительности — работает или нет. А сопоставление производится разве не в рамках представлений, не в рамках, заданных предметом исследования? Оно разве способно волшебным образом выходить в объектный план, где уже все доступно наблюдению – взял да проверил?! Мы даже осуществляя такую якобы проверку постоянно находимся в предмете. Поэтому пора уже кончать с этим наивным философским позитивизмом!
Исследователям гуманитарной сферы следует перестать следовать естественной установке обыденного сознания – воспринимать социальную действительность как некоторую объективную жесткую материю, которая выступит индикатором правильности теории. Это все родом из XVII – XIX столетий. Разумеется, есть некоторая внеположная сознанию действительность, но создается идеальный мир только благодаря сознанию, и возможность отнестись к этой внеположной действительности тоже ограничена лишь средствами сознания, непосредственно «схватить» феномены мы не можем, средств, способных их фотографировать во всем многообразии свойств у нас нет. Но в нас незримо живет претензия на референтную истину теории – нам позарез нужен объект, чтобы им якобы трясти перед лицом оппонента и утверждать: «Посмотрите, все на самом деле происходит так, как у меня в концепции написано!».
Нет комментариев