Антон Михайлов → Правовой менталитет и историческая школа права
Историческая школа впервые в истории юриспруденции помещает право в исторический и культурный контексты: провозглашается принципиальная изменяемость права и его обусловленность национальной культурой, менталитетом народа. Если в классическом юснатурализме право мыслилось как «абсолютное», исторически неизменное и инвариантное в культурном отношении (универсальное), то историческая школа утверждает историческую и культурную производность права, что означает принципиальный отказ от поиска вечных и годных для всех народов юридических истин [1].
Для американского философа Р. Эмерсона, впервые употребившего данный термин, менталитет выступает первоисточником ценностей и истин [2].
Известный социолог Э. Дюркгейм атрибутировал менталитет всем представителям какого-либо общества, объединенных общими верованиями и чувствами [3].
Сходным образом, в концепции этногенеза Л.Н. Гумилева ментальность, являясь существеннейшей частью этнической традиции, раскрывается как иерархия идей, воззрений, представлений о мире, оценок, вкусов, культурных канонов, способов выражения мысли [4].
В полном согласии с представлениями «истористов» о нации как единстве настоящих и прошлых поколений известный историк Л. Февр указывал, что менталитет восходит к бессознательным глубинам психики и наследуется социумом от предыдущих поколений без четкого осмысления этого [5].
А.В. Поляков аналогичным образом указывает, что ментальность «характеризуется особенностями психического склада и мировоззрения людей, входящих в ту или иную этническую целостность» [6].
Н.И. Матузов определяет нацию в качестве носителя менталитета и указывает, что последний характеризует специфику общественного сознания и по содержанию представляет собой устойчивые и отчасти бессознательные традиции, установки, умонастроения, верования и наклонности [7].
И.П. Малинова отмечает, что своеобразие менталитета обусловлено культурными кодами правосознания, которые представляют собой «систему моделирующих первообразы культуры правил объективации человеческого содержания в предметных формах права» [8]. Правовой менталитет включает в себя правосознание, но в особом качестве – с точки зрения его культурной специфики [9].
«Особенность правового менталитета – в его зависимости от культуры, исторических традиций», – утверждают авторы «Элементарных начал общей теории права» [10].
В русле мышления «истористов» В.А. Спиридонова определяет ментальность как «глубинные структуры национального характера, фундаментальные характеристики народного духа, архетипические образования народной души» [11].
Принципиальную черту менталитета выделяет Б.К. Мартыненко, указывающий, что «менталитет представляет собой наиболее фундаментальное и глубинное, а потому наименее поддающееся сколько-нибудь быстрому изменению социально-психологическое явление – прочно укоренившиеся поведенческие установки общественного и индивидуального сознания людей, реализуемые в существовании и жизнедеятельности больших социальных групп (классов, наций и т.п.) и отдельных индивидов» [12].
Р.С. Байниязов помещает правовой менталитет во «внутренний мир правосознания», отмечает его культурную специфичность и определяет как «этноправовой инвариант правовой культуры», а также – в полном согласии с полаганиями немецкой исторической школы – указывает, что правовой менталитет является «хранителем» юридической традиции: «В нем дух закладывает способность к постоянству, степень устойчивости правопорядка на разных этапах развития общества, в том числе и кризисных» [13].
В.Н. Синюков указывает, что «право живет в режиме изменений культуры как своеобразная, самостоятельная ее ипостась… «связанная» масса права хранится в культуре; культура, в свою очередь, вырабатывает механизмы воспроизводства и защиты правового духа нации независимо от того, что о праве «думает» тот или иной политический режим или государственная власть» [14].
Из приведенных позиций можно заключить, что в гуманитаристике по большей части изменилась терминологическая «оболочка» («общественное правосознание»), но существо национального духа, о котором писали «истористы» как о первопричине становления и развития народного, ученого и кодифицированного права, по сути, осталось тем же [15]: носителем менталитета определяется национально-культурная общность, он характеризует ее духовное своеобразие, обладает устойчивым, традиционным характером и в силу этого крайне сложно поддается трансформативным изменениям [16].
Справедливо указание И.Л. Честнова, что историческая школа права использует метафизический подход к историческому процессу и «принимать за источник развития дух нации сегодня, видимо, не рискнет никто», но при этом ученый прав в том, что «нельзя исключать многие плодотворные положения «теории среднего уровня» исторической школы [17].
Вне романтических представлений, национально-культурные «рамки», в которые помещала историческая школа политико-правовые явления и процессы, по всей видимости, в той или иной мере принимаются многими исследователями.
К примеру, К. Хюбнер убежден, что «в каждую историческую эпоху нация создает систему правил поведения, присущую только данному этносу» [18]; А.В. Поляков определяет государство как «исторически необходимую форму материального и духовного существования определенного народа (нации) как территориального политико-правового союза» [19]; К.В. Арановский в политическом режиме видит «свойство нации, определяющее степень концентрации или характер распределения власти, условия ее формирования и поддержания в общественном сознании…» [20], а В.Н. Протасов и Н.В. Протасова утверждают, что «каждый народ имеет свою духовно-генетическую конституцию и определенную естественную предрасположенность к той или иной системе ценностей, принципов, обычаев и права» [21].
Оценка идеи исторической школы о праве как эманации эволюционирующего народного духа в современной историко-теоретической литературе неоднозначна.
Очевидно, что представители консервативной политико-правовой мысли в целом поддерживают эту идею, указывают на то, что право объективно является выражением национальной жизни и неразрывно связано с народными традициями, моралью и религией.
Представители юридического позитивизма в целом отрицательно относятся к этой идее, поскольку степень развитости позитивного права для них оценивается на основе технических критериев – способности формализации определенных идей и принципов в строгие конструкции, приведения их в единую систему.
Для юспозитивистов линия, отделяющая пространство профессионального юридического дискурса от философии и сфер социального знания, проходит таким образом, что оставляет концепт «народного духа» и идею его объективно эволюционного саморакрытия в национальных институтах в пространстве социальной философии: для юспозитивистов не столь важна сама связь позитивного права с национальным менталитетом, сколько способность юридического сообщества вывести соответствующие идеи на уровень формализованных конструкций и норм. Иными словами, с позиции юспозитивизма закономерности развития национального правосознания остаются за рамками предмета ученой юриспруденции.
Более того, в сфере частного права и, в меньшей степени, права публичного, юристы западной традиции могут наблюдать значительную общность правовых институтов и даже идентичность многих правовых конструкций, что для юридических позитивистов служит достаточным основанием для опровержения идеи о национальном духе и его незримой эволюции в истории.
Представители неклассических концепций понимания права в целом не отрицают взаимосвязь права с национальным правосознанием, но отвергают объективизм, романтический идеализм исторической школы, предлагают осмыслять идею национального менталитета в постнеклассических методологических схемах.
Можно ли квалифицировать политико-правовую идею Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты о незримой объективной эволюции народного духа как первоисточнике правового развития нации как «сущую благоглупость, не имеющую связи с реальностью», «научный труп», несостоятельность которого не требует доказывания?
Со времен римских юристов многие поколения юридического сообщества знают и в целом согласны с представлением об обычае как наиболее сложно поддающейся кардинальным изменениям форме выражения социальных норм. Многие юристы согласны с тем, что нет ничего худшего для закона, чем та ситуация, когда он снабжается юридической силой на той территории и для тех адресатов, в среде которых уже несколько поколений действуют обычаи, идущие вразрез с нормами такого закона. Даже Г. Кельзен, потративший значительные усилия для построения «чистой», основанной на вменении, пирамиды норм, признавал, что обычай может нейтрализовать действие закона.
Нужно признать, что конструкции и нормы позитивного права не действуют в вакууме: право всегда вписано с тот или иной социокультурный контекст, и поэтому всегда сохраняется возможность полной нейтрализации и «умерщвления» юридических норм иными социальными регуляторами, которые выражают «ценностное ядро» той или иной культуры. Некоторые конструкции гражданского права могут казаться профессиональным цивилистам универсальными, рационально обоснованными до такой степени, что просто невозможно себе представить какие-либо вразумительные альтернативы, но такое восприятие может не являться естественным для массового общественного сознания, которое далеко не во всех культурах способно мириться с тем, что право изъясняется на «птичьем», «рафинированном» языке.
Национальный менталитет, вне всяких сомнений, оказывает значимое воздействие на процесс правотворчества, правоприменительной практики, выражается в толковании оценочных понятий законодательства, и тот факт, что историческая школа привлекла внимание юридического сообщества к вопросу о динамике его развития не является бессмысленным и не нуждающимся в серьезном осмыслении. Помещение позитивного права в контекст национальной культуры дало жизнь не только историческим исследованиям многих институтов позитивного права, но и антропологии права, некоторым идеям социологического направления в юриспруденции (например, о различии между официальным и социальным правом).
Несомненно, романтический объективизм в восприятии характера развития национального духа уже во второй половине XIX столетия подвергся жесткой критике и существенной корректировке с позиции научно-позитивной истории. Вместе с тем нужно ясно сознавать, что формирование объективных концептов в любых предметных исследованиях указывает на границы их объяснительных возможностей, а методологическая рефлексия таких границ имеет существенное значение для их развития.
Можем ли мы, юристы, философы, социологи XXI столетия, утверждать, что не только отвергнули незримый и непроницаемый для индивидуального сознания объективизм самораскрытия «духа народа», но и открыли закономерности развития национального сознания? Можем ли мы указать на значимые факторы, которые приводят к его изменениям и имеют непосредственное отношение к праву? Можем ли мы утверждать, что юристы XXI столетия имеют четкие представления о характере связи позитивного права и общественного правосознания, о «каналах» и средствах воздействия их друг на друга? Сложно утверждать, что современная социогуманитаристика нашла однозначные ответы на все эти вопросы.
Разумеется, можно сколько угодно, вслед за Р. Йерингом, С.А. Муромцевым, П.И. Новгородцевым, Ю.С. Гамбаровым и Л.И. Петражицким, критиковать немецких «истористов» за принижение творческой роли юридического сообщества, необходимости осознанной политики права, но при этом следует понимать, что представители немецкой исторической школы, как и юристы других исторических периодов, находились в контексте господствующей философской «картины мира», и поэтому многие фундаментальные идеи не являлись их изобретением, а привносились ими из философии и адаптировались к юриспруденции.
_______________
1. Такое понимание исторического подхода сохраняется и в методологических исследованиях современности. Так, Г.П. Щедровицкий в докладе «Идея деятельности и деятельностный подход» (1972) указывает, что суть исторического принципа «в том, что все знаниевые образования… должны браться, рассматриваться и оцениваться в их изменении и развитии. Это означает, что полностью исключается и отвергается какой-либо «вечный» результат, а вместе с тем и установка на получение результатов такого рода». Щедровицкий Г.П. Идея деятельности и деятельностный подход // Георгий Петрович Щедровицкий. М., 2010. С. 449.
2. История ментальностей. Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 25.
3. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 318–319.
4. См.: Мичурин В.А. Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л.Н. Гумилева. Под ред. Л.Н. Гумилева // Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993. С. 503.
5. См.: Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 97–112.
6. Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. СПб., 2004. С. 429.
7. Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. Саратов, 2004. С. 144.
8. Малинова И.П. Философия правотворчества. Екатеринбург, 1996. С. 24, 76.
9. Малинова И.П. Юридическая герменевтика и правопонимание. Екатеринбург, 2004. С. 28.
10. Гойман-Калинский И.В., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Элементарные начала общей теории права. М., 2003. С. 352.
11. Спиридонова В.А. Государство и национальная ментальность // Власть и культурология. СПб., 1992.
12. Мартыненко Б.К. Правосознание, правовая культура и правовое воспитание // Проблемы теории государства и права: учебник. Под ред. В.М. Сырых. М., 2008. С. 488.
13. Байниязов Р.С. Правосознание и правовой менталитет в России: Автореф. дисс. … д-ра юрид. наук. Саратов, 2006. С. 30.
14. Синюков В.Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. М., 2010. С. 41, 70.
15. Вместе с тем И.Л. Честнов указывает, что в современной гуманитаристике отсутствует удовлетворительная характеристика ментальности. «Последняя чрезвычайно сложно измеряется и идентифицируется. Она в основном представляется современными историками как аморфный, эклектичный набор идей эпохи». Честнов И.Л. История политических и правовых учений: теоретико-методологическое введение. СПб., 2009. С. 18.
16. Ср.: «Вместо абстрактного «народного духа» и тривиальных позитивистских выводов изучение права требует нового измерения – в качестве феномена национальной культуры, где бы оно было рассмотрено не как продукт «общенародной воли» и некоего мистического «народного духа», а в контексте культурно-правовой ментальности общества». Синюков В.Н. Указ. соч. С. 41.
17. Честнов И.Л. Социально-антропологический подход к онтологии права // Социальная антропология права современного общества. Под ред. И.Л. Честнова. СПб., 2006. С. 98.
18. Хюбнер К. Нация. М., 2001. С. 303.
19. Поляков А.В. Общая теория права. С. 541.
20. Арановский К.В. Курс лекций по государственному праву зарубежных стран. Сравнительное государствоведение. Владивосток, 1996. С. 206.
21. Протасов В.Н., Протасова Н.В. Лекции по общей теории права и теории государства. М., 2010. С. 573.
Для американского философа Р. Эмерсона, впервые употребившего данный термин, менталитет выступает первоисточником ценностей и истин [2].
Известный социолог Э. Дюркгейм атрибутировал менталитет всем представителям какого-либо общества, объединенных общими верованиями и чувствами [3].
Сходным образом, в концепции этногенеза Л.Н. Гумилева ментальность, являясь существеннейшей частью этнической традиции, раскрывается как иерархия идей, воззрений, представлений о мире, оценок, вкусов, культурных канонов, способов выражения мысли [4].
В полном согласии с представлениями «истористов» о нации как единстве настоящих и прошлых поколений известный историк Л. Февр указывал, что менталитет восходит к бессознательным глубинам психики и наследуется социумом от предыдущих поколений без четкого осмысления этого [5].
А.В. Поляков аналогичным образом указывает, что ментальность «характеризуется особенностями психического склада и мировоззрения людей, входящих в ту или иную этническую целостность» [6].
Н.И. Матузов определяет нацию в качестве носителя менталитета и указывает, что последний характеризует специфику общественного сознания и по содержанию представляет собой устойчивые и отчасти бессознательные традиции, установки, умонастроения, верования и наклонности [7].
И.П. Малинова отмечает, что своеобразие менталитета обусловлено культурными кодами правосознания, которые представляют собой «систему моделирующих первообразы культуры правил объективации человеческого содержания в предметных формах права» [8]. Правовой менталитет включает в себя правосознание, но в особом качестве – с точки зрения его культурной специфики [9].
«Особенность правового менталитета – в его зависимости от культуры, исторических традиций», – утверждают авторы «Элементарных начал общей теории права» [10].
В русле мышления «истористов» В.А. Спиридонова определяет ментальность как «глубинные структуры национального характера, фундаментальные характеристики народного духа, архетипические образования народной души» [11].
Принципиальную черту менталитета выделяет Б.К. Мартыненко, указывающий, что «менталитет представляет собой наиболее фундаментальное и глубинное, а потому наименее поддающееся сколько-нибудь быстрому изменению социально-психологическое явление – прочно укоренившиеся поведенческие установки общественного и индивидуального сознания людей, реализуемые в существовании и жизнедеятельности больших социальных групп (классов, наций и т.п.) и отдельных индивидов» [12].
Р.С. Байниязов помещает правовой менталитет во «внутренний мир правосознания», отмечает его культурную специфичность и определяет как «этноправовой инвариант правовой культуры», а также – в полном согласии с полаганиями немецкой исторической школы – указывает, что правовой менталитет является «хранителем» юридической традиции: «В нем дух закладывает способность к постоянству, степень устойчивости правопорядка на разных этапах развития общества, в том числе и кризисных» [13].
В.Н. Синюков указывает, что «право живет в режиме изменений культуры как своеобразная, самостоятельная ее ипостась… «связанная» масса права хранится в культуре; культура, в свою очередь, вырабатывает механизмы воспроизводства и защиты правового духа нации независимо от того, что о праве «думает» тот или иной политический режим или государственная власть» [14].
Из приведенных позиций можно заключить, что в гуманитаристике по большей части изменилась терминологическая «оболочка» («общественное правосознание»), но существо национального духа, о котором писали «истористы» как о первопричине становления и развития народного, ученого и кодифицированного права, по сути, осталось тем же [15]: носителем менталитета определяется национально-культурная общность, он характеризует ее духовное своеобразие, обладает устойчивым, традиционным характером и в силу этого крайне сложно поддается трансформативным изменениям [16].
Справедливо указание И.Л. Честнова, что историческая школа права использует метафизический подход к историческому процессу и «принимать за источник развития дух нации сегодня, видимо, не рискнет никто», но при этом ученый прав в том, что «нельзя исключать многие плодотворные положения «теории среднего уровня» исторической школы [17].
Вне романтических представлений, национально-культурные «рамки», в которые помещала историческая школа политико-правовые явления и процессы, по всей видимости, в той или иной мере принимаются многими исследователями.
К примеру, К. Хюбнер убежден, что «в каждую историческую эпоху нация создает систему правил поведения, присущую только данному этносу» [18]; А.В. Поляков определяет государство как «исторически необходимую форму материального и духовного существования определенного народа (нации) как территориального политико-правового союза» [19]; К.В. Арановский в политическом режиме видит «свойство нации, определяющее степень концентрации или характер распределения власти, условия ее формирования и поддержания в общественном сознании…» [20], а В.Н. Протасов и Н.В. Протасова утверждают, что «каждый народ имеет свою духовно-генетическую конституцию и определенную естественную предрасположенность к той или иной системе ценностей, принципов, обычаев и права» [21].
Оценка идеи исторической школы о праве как эманации эволюционирующего народного духа в современной историко-теоретической литературе неоднозначна.
Очевидно, что представители консервативной политико-правовой мысли в целом поддерживают эту идею, указывают на то, что право объективно является выражением национальной жизни и неразрывно связано с народными традициями, моралью и религией.
Представители юридического позитивизма в целом отрицательно относятся к этой идее, поскольку степень развитости позитивного права для них оценивается на основе технических критериев – способности формализации определенных идей и принципов в строгие конструкции, приведения их в единую систему.
Для юспозитивистов линия, отделяющая пространство профессионального юридического дискурса от философии и сфер социального знания, проходит таким образом, что оставляет концепт «народного духа» и идею его объективно эволюционного саморакрытия в национальных институтах в пространстве социальной философии: для юспозитивистов не столь важна сама связь позитивного права с национальным менталитетом, сколько способность юридического сообщества вывести соответствующие идеи на уровень формализованных конструкций и норм. Иными словами, с позиции юспозитивизма закономерности развития национального правосознания остаются за рамками предмета ученой юриспруденции.
Более того, в сфере частного права и, в меньшей степени, права публичного, юристы западной традиции могут наблюдать значительную общность правовых институтов и даже идентичность многих правовых конструкций, что для юридических позитивистов служит достаточным основанием для опровержения идеи о национальном духе и его незримой эволюции в истории.
Представители неклассических концепций понимания права в целом не отрицают взаимосвязь права с национальным правосознанием, но отвергают объективизм, романтический идеализм исторической школы, предлагают осмыслять идею национального менталитета в постнеклассических методологических схемах.
Можно ли квалифицировать политико-правовую идею Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты о незримой объективной эволюции народного духа как первоисточнике правового развития нации как «сущую благоглупость, не имеющую связи с реальностью», «научный труп», несостоятельность которого не требует доказывания?
Со времен римских юристов многие поколения юридического сообщества знают и в целом согласны с представлением об обычае как наиболее сложно поддающейся кардинальным изменениям форме выражения социальных норм. Многие юристы согласны с тем, что нет ничего худшего для закона, чем та ситуация, когда он снабжается юридической силой на той территории и для тех адресатов, в среде которых уже несколько поколений действуют обычаи, идущие вразрез с нормами такого закона. Даже Г. Кельзен, потративший значительные усилия для построения «чистой», основанной на вменении, пирамиды норм, признавал, что обычай может нейтрализовать действие закона.
Нужно признать, что конструкции и нормы позитивного права не действуют в вакууме: право всегда вписано с тот или иной социокультурный контекст, и поэтому всегда сохраняется возможность полной нейтрализации и «умерщвления» юридических норм иными социальными регуляторами, которые выражают «ценностное ядро» той или иной культуры. Некоторые конструкции гражданского права могут казаться профессиональным цивилистам универсальными, рационально обоснованными до такой степени, что просто невозможно себе представить какие-либо вразумительные альтернативы, но такое восприятие может не являться естественным для массового общественного сознания, которое далеко не во всех культурах способно мириться с тем, что право изъясняется на «птичьем», «рафинированном» языке.
Национальный менталитет, вне всяких сомнений, оказывает значимое воздействие на процесс правотворчества, правоприменительной практики, выражается в толковании оценочных понятий законодательства, и тот факт, что историческая школа привлекла внимание юридического сообщества к вопросу о динамике его развития не является бессмысленным и не нуждающимся в серьезном осмыслении. Помещение позитивного права в контекст национальной культуры дало жизнь не только историческим исследованиям многих институтов позитивного права, но и антропологии права, некоторым идеям социологического направления в юриспруденции (например, о различии между официальным и социальным правом).
Несомненно, романтический объективизм в восприятии характера развития национального духа уже во второй половине XIX столетия подвергся жесткой критике и существенной корректировке с позиции научно-позитивной истории. Вместе с тем нужно ясно сознавать, что формирование объективных концептов в любых предметных исследованиях указывает на границы их объяснительных возможностей, а методологическая рефлексия таких границ имеет существенное значение для их развития.
Можем ли мы, юристы, философы, социологи XXI столетия, утверждать, что не только отвергнули незримый и непроницаемый для индивидуального сознания объективизм самораскрытия «духа народа», но и открыли закономерности развития национального сознания? Можем ли мы указать на значимые факторы, которые приводят к его изменениям и имеют непосредственное отношение к праву? Можем ли мы утверждать, что юристы XXI столетия имеют четкие представления о характере связи позитивного права и общественного правосознания, о «каналах» и средствах воздействия их друг на друга? Сложно утверждать, что современная социогуманитаристика нашла однозначные ответы на все эти вопросы.
Разумеется, можно сколько угодно, вслед за Р. Йерингом, С.А. Муромцевым, П.И. Новгородцевым, Ю.С. Гамбаровым и Л.И. Петражицким, критиковать немецких «истористов» за принижение творческой роли юридического сообщества, необходимости осознанной политики права, но при этом следует понимать, что представители немецкой исторической школы, как и юристы других исторических периодов, находились в контексте господствующей философской «картины мира», и поэтому многие фундаментальные идеи не являлись их изобретением, а привносились ими из философии и адаптировались к юриспруденции.
_______________
1. Такое понимание исторического подхода сохраняется и в методологических исследованиях современности. Так, Г.П. Щедровицкий в докладе «Идея деятельности и деятельностный подход» (1972) указывает, что суть исторического принципа «в том, что все знаниевые образования… должны браться, рассматриваться и оцениваться в их изменении и развитии. Это означает, что полностью исключается и отвергается какой-либо «вечный» результат, а вместе с тем и установка на получение результатов такого рода». Щедровицкий Г.П. Идея деятельности и деятельностный подход // Георгий Петрович Щедровицкий. М., 2010. С. 449.
2. История ментальностей. Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М., 1996. С. 25.
3. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С. 318–319.
4. См.: Мичурин В.А. Словарь понятий и терминов теории этногенеза Л.Н. Гумилева. Под ред. Л.Н. Гумилева // Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993. С. 503.
5. См.: Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 97–112.
6. Поляков А.В. Общая теория права: проблемы интерпретации в контексте коммуникативного подхода. СПб., 2004. С. 429.
7. Матузов Н.И. Актуальные проблемы теории права. Саратов, 2004. С. 144.
8. Малинова И.П. Философия правотворчества. Екатеринбург, 1996. С. 24, 76.
9. Малинова И.П. Юридическая герменевтика и правопонимание. Екатеринбург, 2004. С. 28.
10. Гойман-Калинский И.В., Иванец Г.И., Червонюк В.И. Элементарные начала общей теории права. М., 2003. С. 352.
11. Спиридонова В.А. Государство и национальная ментальность // Власть и культурология. СПб., 1992.
12. Мартыненко Б.К. Правосознание, правовая культура и правовое воспитание // Проблемы теории государства и права: учебник. Под ред. В.М. Сырых. М., 2008. С. 488.
13. Байниязов Р.С. Правосознание и правовой менталитет в России: Автореф. дисс. … д-ра юрид. наук. Саратов, 2006. С. 30.
14. Синюков В.Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. М., 2010. С. 41, 70.
15. Вместе с тем И.Л. Честнов указывает, что в современной гуманитаристике отсутствует удовлетворительная характеристика ментальности. «Последняя чрезвычайно сложно измеряется и идентифицируется. Она в основном представляется современными историками как аморфный, эклектичный набор идей эпохи». Честнов И.Л. История политических и правовых учений: теоретико-методологическое введение. СПб., 2009. С. 18.
16. Ср.: «Вместо абстрактного «народного духа» и тривиальных позитивистских выводов изучение права требует нового измерения – в качестве феномена национальной культуры, где бы оно было рассмотрено не как продукт «общенародной воли» и некоего мистического «народного духа», а в контексте культурно-правовой ментальности общества». Синюков В.Н. Указ. соч. С. 41.
17. Честнов И.Л. Социально-антропологический подход к онтологии права // Социальная антропология права современного общества. Под ред. И.Л. Честнова. СПб., 2006. С. 98.
18. Хюбнер К. Нация. М., 2001. С. 303.
19. Поляков А.В. Общая теория права. С. 541.
20. Арановский К.В. Курс лекций по государственному праву зарубежных стран. Сравнительное государствоведение. Владивосток, 1996. С. 206.
21. Протасов В.Н., Протасова Н.В. Лекции по общей теории права и теории государства. М., 2010. С. 573.
Нет комментариев