Игорь Пузанов → Экстремизм: преступление или политическая деятельность?!
П Р Е Д И С Л О В И Е
Эту научно-практическую статью по моей гражданской профессии я написал для юридического издания, которое неоднократно публиковало мои статьи, в которых уже высказывались подобные «крамольные» мысли.
Из этических соображений, такого рода статьи я не выкладывал на сайте и в своих блогах до их публикации изданиями, которым я их предлагал.
К сожалению, эту статью издание не рискнуло опубликовать. Поэтому я публикую ее на своих интернет-ресурсах.
Надеюсь, она окажется полезной для юристов, практикующих по уголовным делам данной категории, а также при формулировании позиции по жалобам в Европейский Суд по правам человека в связи с этими делами.
Игорь Пузанов, юрист, Москва
Экстремизм: преступление или политическая деятельность?!
В соответствии с Конституцией, Российская Федерация — Россия является демократическим федеративным правовым государством с республиканской формой правления (ч. 1 ст. 1); человек, его права и свободы являются высшей ценностью; признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства (ст. 2); носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ; народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления (ч.ч. 1, 2 ст. 3); в Российской Федерации признается идеологическое многообразие; никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной; в Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность (ч.ч. 1, 3 ст. 13); данные положения закреплены в Конституции в качестве основ конституционного строя России.
Вслед за международно-правовыми обязательствами России, Конституция закрепляет свободу мысли и слова (ст. 29), права проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирования (ст. 31), участвовать в управлении делами государства (ст. 32) и др.
При этом, перечень прав человека, закрепленный в Конституции Российской Федерации, является открытым: в соответствии с ч. 1 ст. 17 Конституции Российской Федерации в Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией.
Как следует из буквального толкования данной нормы, общепризнанные принципы и нормы международного права, касающиеся прав и свобод человека и гражданина, являются основополгающими и имеют приоритет не только перед национальными законами Российской Федерации (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ), но даже перед нормами Конституции.
Вместе с тем, общеправовая проблема злоупотребления правом является также актуальной и в сфере политической деятельности: как и в других сферах общественной жизни, в политике также недопустимо, чтобы права одних людей осуществлялись в ущерб правам других.
В соответствии с общим предписанием, содержащимся в ч. 3 ст. 17 Конституции Российской Федерации, осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.
Применительно к политической сфере, Конституцией установлены следующие специальные нормы в данном отношении. В частности, в Конституции предусмотрено, что никто не может присваивать власть в Российской Федерации; захват власти или присвоение властных полномочий преследуются по федеральному закону (ч. 4 ст. 3), запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни (ч. 5 ст. 13), и ряд подобных норм, касающихся критериев допустимости ограничения политических прав.
Надо сказать, что некоторые конституционные нормы уже сами по себе заслуживают определенной критики. Так, непонятно кому, какой части населения, адресованы положения недопустимости «разжигания социальной розни». Если они адресованы богатым, то, как показывает практика, в реальной правоприменительной практике отсутствуют прецеденты не только обвинительных приговоров, но и возбуждения уголовного преследования в отношении состоятельных лиц, допускавших человеконенавистнические высказывания в отношении тех, кто беднее их.
Так, попытки автора привлечь к уголовной ответственности вице-президента ассоциации строителей России Л. Казинца за допущенные им высказывания в нашумевшей в свое время статье «Москва – это правильная тусовка» («Огонёк», 2007, № 24 (5000)), в которой Л. Казинец называл лиц, проживающих в Москве и не имеющим больших доходов (т. е. более чем 90 процентов москвичей) «паразитами», «инфантильными людьми», которые якобы не ходят «работать и добиваться успеха», требовал создания экономических условий, не позволяющих жить в городе лицам, зарабатывающим менее нескольких тысяч долларов в месяц, а также требовал необоснованного отпуска цен на электричество, т. е. прямо призывал к совершению преступления геноцида в форме предумышленного создания для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее», как это понимается в п. «с» ст. II Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказания за него 1948 г.
Власти по-просту сначала заволокитили рассмотрение соответствующего заявления, которое было подано автором по факту публикации указанной статьи, а затем, после жалоб на волокиту, отказали в возбуждении уголовного дела, не усмотрев в таких высказываниях «возбуждения социальной розни», несмотря на откровенную явность и недвусмысленность приведенных в ней формулировок, причем к тому времени прошел срок давности привлечения к уголовной ответственности и подавать дальнейшие жалобы стало бесполезно.
Если же запрет «разжигания социальной розни» адресован беднейшим слоям населения, то не сам ли факт необоснованного значительного имущественного расслоения в российском обществе «разжигает» эту рознь?! Тем более, что речь идет об обществе, в котором социальная справедливость, понимаемая как социальное равенство, является традиционной ценностью, «впитываемой с молоком матери», одной из важнейших частей национального менталитета россиян?!
Возвращаясь к рассмотрению нашей темы, следует отметить, что Конституция не содержит правового понятия «экстремизм» и не запрещает его.
Более того, многие годы данное понятие являлось чисто политологическим, и не несло в себе никакого правового содержания.
При этом, не только в политологии, но и в самом русском языке, данное понятие и собственно слово «экстремизм» не имело четкого определения.
В «классическом» словаре современного русского языка — словаре С.И. Ожегова, данное слово вообще отсутствует (Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 2004, с. 1186).
Большая Советская Энциклопедия давала следующее определение данного понятия: «Экстремизм (франц. extremisme, от лат. extremus — крайний), приверженность к крайним взглядам и мерам (обычно в политике)»1.
Соответственно, изначально русским языком в данное понятие не вкладывалось какого-либо социально-негативного или тем более противоправного значения.
Забегая немного вперед, отметим, что попытки законодателя при формулировании правовых понятий изменять первоначальное значение слов, принятое в национальном языке, как в случае с «экстремизмом», следует признать откровенным недостатком юридической техники и подвергнуть всяческому осуждению. Подобные действия обычно носят характер «политического заказа», имеют собой целями организацию политических преследований, и совершаются разного рода тираническими режимами (как имевшие место при российских императрицах XVIII в. запреты некоторых общеупотребимых слов, которые впоследствии, после запретов, частью вышли из употребления, частью пополнили словарь т. н. «русского мата», хотя до этих запретов к ругательным словам вовсе и не относились). Тем более, подобные запреты не могут быть оправданы в государстве, претендующим на то, чтобы считаться «демократическим правовым» (ч. 1 ст. 1 Конституции РФ).
Также, с точки зрения юридической техники, представляется недопустимым как нечеткое и расплывчатое формулирование правовых понятий (что мы рассмотрим далее применительно к понятию «экстремизм»), так и «возведение в ранг» правовых понятий общеупотребимых слов, имеющих нечеткое и расплывчатое значение в общелексической практике, поскольку это создает реальную опасность того, что даже при четком формулировании этих правовых понятий в законе (чего, к сожалению, мы не видим на примере законодательства о борьбе с экстремизмом) он будет применяться в соответствии со своим первоначальным, «общенародным», смыслом, или близко к этому последнему смыслу.
Какова же история законодательства о «борьбе с экстремизмом» и самого этого правового понятия?
Начнем с того, что сами правовые понятия «экстремизма» и «борьбы» с ним являются национально-специфичным для ряда стран, преимущественно СНГ, и за пределами этих стран не применяются, экстремизм рассматривается как политологическое понятие и социально-политическое явление2.
Вряд ли является обоснованной попытка некоторых авторов считать «преступления на почве ненависти», предусмотренные уголовным законодательством некоторых штатов США, «экстремизмом»3, исходя из названия этих преступлений, данных им местными законодателями.
Оксфордский словарь юридических терминов также не содержит такого понятия, как экстремизм (англ., extremism) (A Dictionary of Law. Sixth Edition. Oxford University Press, 2006, p. 214 — 215).
Первым нормативным правовым актом, использующим этот термин, стал Указ Президента Российской Федерации от 23 марта 1995 г. № 310 «О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти по борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации».
Данный документ не раскрывал понятий «экстремизм», «политический экстремизм», и, по большей мере, его скорее правильнее отнести к организационно-распорядительным документам, нежели к нормативно-правовым актам, несмотря на его правовую форму Указа Президента РФ (а не распоряжения Президента РФ), поскольку в нем давались поручения конкретным государственным органам и должностным лицам. По существу, никакого особого нового правового регулирования он не вводил.
Следует отметить и об исторической обстановке, в которой принимался этот документ: он был принят чуть более чем через год после, мягко говоря, нелегитимной смены власти в России односторонним решением Президента Ельцина, и практически сразу после начала т. н. «Первой Чеченской войны». Из контекста данного Указа следует, что он направлен прежде всего на борьбу с «фашизмом», а также примыкающими к нему некими «иными формами экстремизма».
Учитывая, что сколько-нибудь ярко выраженных «фашистских» и иных националистических движений в тот период в России практически не было, они начали зарождаться только примерно в самом конце 90-х гг., следует признать, что этот Указ носил чисто охранительский характер, направленный на закрепление тех нелегитимных действий, которые были совершены бывшим Президентом Ельциным в сентябре-октябре 1993 г., и, мягко говоря, направлены не против «фашизма», а против оппозиционных настроений, царивших в тогдашнем российском обществе, еще не смирившимся с произошедшим.
Первым сколь-нибудь «полноценным» с точки зрения юридической техники нормативным правовым актом, давшим правовое понятие экстремизма, стал Федеральный закон от 25 июля 2002 года N 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности», действующим по сей день с учетом внесенных впоследствии в него изменений и дополнений.
Как отмечает известный российский адвокат и правозащитник Анна Ставицкая в статье «Закон «О противодействии экстремистской деятельности» / Юридический комментарий», «Принятие Закона РФ «О противодействии экстремистской деятельности», как и принятие других законов, связанных с ограничением прав человека, сопровождалось протестом со стороны общественности. Представители 15 правозащитных общественных организаций 8 июля 2002 года на «круглом столе», посвященному Федеральному закону «О противодействии экстремистской деятельности», обратились к Президенту РФ и Совету Федерации с просьбой отказаться от принятия этого закона. Как заявил руководитель общественной организации «За гражданские права», глава экспертного совета при Уполномоченном по правам человека РФ Олеге Миронове Валерий Гарбисов, закон «О противодействии экстремистской деятельности», принятый депутатами Государственной думы в третьем чтении 27 июня 2002 года, противоречит ст. 13, 14, 17, 18, 28 и 29 Конституции РФ и ряду международных актов о правах и свободах человека и гражданина. По словам автора обращения, доктора юридических наук, правозащитника Михаила Кузнецова, «проблема экстремизма сегодня в России выдумана, и подобные законы направлены не на стабилизацию внутригосударственной ситуации, а на ущемление прав и свобод россиян». По мнению Льва Левинсона, эксперта Института прав человека, в понятии «экстремистской деятельности», приведенной в законе, «дается перечисление разнообразных составов преступлений, закрепленных в Уголовном Кодексе РФ, что само по себе является „бессмысленным дублированием Уголовного кодекса“. „Это чисто идеологический закон, — уверен Левинсон. — Аналогичные правонарушения уже описаны в УК и в новом Административном Кодексе“»4.
С учетом содержания данного законодательства и последующей его практике применения, следует отметить, что данные предположения и опасения оказались небезосновательными, практика показывает, что эти предположения подтвердились.
Преамбула рассматриваемого нами Федерального закона устанавливает, что данным Федеральным законом в целях защиты прав и свобод человека и гражданина, основ конституционного строя, обеспечения целостности и безопасности Российской Федерации определяются правовые и организационные основы противодействия экстремистской деятельности, устанавливается ответственность за ее осуществление.
Статья 1 данного Федерального закона устанавливает правовые понятия «экстремистской деятельности (экстремизма)», «экстремистской организации» и «экстремистских материалов».
Согласно легальному понятию, экстремистская деятельность (экстремизм) включает в себя: насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации; публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность; возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни; пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии; нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии; воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования, соединенные с насилием либо угрозой его применения; воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций, соединенное с насилием либо угрозой его применения; совершение преступлений по мотивам, указанным в пункте „е“ части первой статьи 63 Уголовного кодекса Российской Федерации; пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения; публичные призывы к осуществлению указанных деяний либо массовое распространение заведомо экстремистских материалов, а равно их изготовление или хранение в целях массового распространения; публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением; организация и подготовка указанных деяний, а также подстрекательство к их осуществлению; финансирование указанных деяний либо иное содействие в их организации, подготовке и осуществлении, в том числе путем предоставления учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной и иных видов связи или оказания информационных услуг.
Обращает на себя крайне нечеткое определение данного понятия, что отмечается большинством российских юристов и правозащитников, которое позволило очень широко толковать и применять его на практике в современной России.
Закон предусматривает юридические механизмы «борьбы с экстремизмом», включая вынесение предупреждений и предостережений, приостановление деятельности общественных объединений и религиозных организаций, их ликвидацию и прекращение деятельности, запрет распространения т. н. «экстремистских материалов» и т. п.
Еще до принятия этого закона, в 2001 году Россией была подписана и ратифицирована Шанхайская Конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом — единственный международно-правовой документ, предусматривающий борьбу с «экстремизмом».
Следует отметить, что данный международный договор носит региональный характер, связывает всего несколько государств, принят в рамках региональной международной организации, в котором, наряду с Россией, участвуют государства, политический режим которых крайне трудно охарактеризовать как режим «демократического и правового» государства.
Вместе с тем, понятие экстремизма, содержащееся в Конвенции (ст. 1), значительно уже, и, при этом, конкретнее, чем содержащееся в рассматриваемом Федеральном законе, согласно конвенционному легальному определения этого понятия экстремизмом является «какое-либо деяние, направленное на насильственный захват власти или насильственное удержание власти, а также на насильственное изменение конституционного строя государства, а равно насильственное посягательство на общественную безопасность, в том числе организация в вышеуказанных целях незаконных вооруженных формирований или участие в них, и преследуемые в уголовном порядке в соответствии с национальным законодательством Сторон».
С учетом того, что понятие экстремизма, содержащееся в Федеральном законе, противоречит понятию, содержащемуся в Шанхайской Конвенции, в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации понятие, содержащееся в законе, не может применяться на практике, и должно применяться понятие, содержащееся в Конвенции (что может быть взято на заметку адвокатами и юристами, практикующими по делам об экстремизме).
Кроме того, в связи с изданием данного Федерального закона, в Уголовный кодекс Российской Федерации и в Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях были внесены изменения, предусмотревшие ответственность за «экстремистскую деятельность».
В частности, статья 280 УК РФ «Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации» была переименована в «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности», диспозиция этой статьи, ранее предусматривавшая уголовную ответственность за вполне конкретные действия, теперь предусматривает ответственность за «публичные призывы» к осуществлению некоей «экстремистской деятельности», что, учитывая очевидную неопределенность данного понятия, нарушающую принцип правовой определенности, делает возможным крайне широкое и неоправданное применение уголовной репрессии в отношении политических оппонентов действующей власти.
По существу, произвольное, в нарушение принципа правовой определенности, применение данной нормы уже заложено в ее законодательной конструкции, что, по мнению автора, в нарушение п. 1 ст. 6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод делает невозможным справедливое судебное разбирательство по любому такому уголовному делу.
Не лучше обстоит и ситуация со ст.ст. 282-1, 282-2 УК РФ, криминализующими организацию и деятельность «экстремистских сообществ» и «экстремистских организаций», другими «антиэкстремистскими» нормами уголовного законодательства.
Учитывая изложенное, следует констатировать, что российское «антиэкстремистское» законодательство, учитывая неоднозначность содержащегося в нем понятия «экстремизма», способствует неоправданно широкому применения мер запрещения и репрессий в политической сфере, что находит свою реализацию в практике его применения.
Известные уголовные дела против блоггеров, резко, но далеко небезосновательно, высказывавшихся в персональных блогах на актуальные социально-политические темы, запреты разного рода литературы и публикаций, общественных объединений, на основании антиэкстремистского закона, причем не на основании сколь-нибудь взвешенного и осторожного подхода, а «огульно», к сожалению, стали порочной юридической практикой современной России.
В частности, подробный анализ злоупотреблений в ходе т. н. «борьбы с экстремизмом», проведенный на основе большого фактического материала, содержится в докладе Международной Федерации за права человека «Гражданское содействие» «Злоупотребления в ходе борьбы с терроризмом и экстремизмом. Российское общество под контролем» (М., 2009)5.
В своей статье «Без права на частную жизнь» («ЭЖ-Юрист», 2010, № 49), автор уже указывал, что под предлогом «борьбы с терроризмом» и «борьбы с экстремизмом» власти все активнее необоснованно вмешиваются в частную жизнь граждан, по существу, стремясь к тотальному контролю за действиями и передвижением частных лиц, контролируют транспорт, связь, Интернет и частные коммуникации людей между собой, всячески препятствуют любой анонимности частного человека как в повседневной деятельности, так и в пользовании средствами связи, включая Интернет.
К сожалению, в развитие ранее написанного, приходиться констатировать, что в последние месяцы наблюдается прямо-таки «чиновная истерия» в высказываниях публичных должностных лиц нашего государства о необходимости ограничить свободу коммуникации в сети Интернет, в связи с якобы необходимостью «борьбы с экстремизмом» в Сети6. Все это создает реальную угрозу не только свободе слова, но и другим личным правам и свободам человека и гражданина.
Если обратиться к федеральному списку экстремистских материалов7, то в него, наряду с материалами, содержащими призывы, скажем, к «тупому» убийству представителей отдельных национальных и расовых групп и т. п., включена религиозная и религоведческая литература, разного рода исторические документы, и даже листовки независимых профсоюзов, содержащие призывы к борьбе за трудовые права8.
Совершенно неоправданным представляется включение в этот список таких исторических документов, как книги А. Гитлера «Майн Кампф» («Моя борьба»), Б. Муссолини «Доктрина фашизма», критическое изучение которых необходимо для правильного понимания германского национал-социализма и других европейских фашистских движений, что важно для понимания всей современной истории.
Автор, в порядке иллюстрации данного примера, считает особо необходимым отметить, что прочтение книги А. Гитлера «Моя борьба» (имевшее место еще до включения его в данный список) позволило ему сделать важные исторические открытия и привести к правильному пониманию много происшедшего как в те годы, так и по настоящее время. При этом автор отнюдь не «заразился» идеями германского национал-социализма, а, наоборот, получил существенный материал для их научно-обоснованной критики.
Тем самым, антиэкстремистское законодательство, при его практическом применении, ограничивает не только политическую деятельность, но и научные исследования в области социологии, политологии, истории, права и т. п.
Почему же современный российский ученый-гуманитарий, благодаря этому пресловутому «списку», для свободного научного исследования должен уподобляться средневековому врачу и ученому Авиценне, или, скажем, Леонардо да Винчи, которые под угрозой уголовной репрессии, скованный абсурдными нормами религиозного законодательства, были вынуждены подпольно вскрывать тела умерших, чтобы изучать анатомию человека?! Неужели эти варварские времена борьбы с наукой не ушли в прошлое, а возрождаются российскими «антиэкстремистами»?!
Следует также особо отметить, что в ряде случае «антиэкстремитское» законодательство, равно как соответствующие положения УК РФ, существовавшие до внесения в него «антиэкстремистских» поправок в 2002 г. и позднее, не может быть применено ни в каком случае.
В соответствии с ч. 4 ст. 15, ч. 1 ст. 17 Конституции РФ в Российской Федерации должно признаваться и гарантироваться право на восстание против тирании и угнетения, поскольку оно закреплено во Всеобщей Декларации прав человека 1948 г. (абзац третий Преамбулы), положения которой принято рассматривать в качестве источника общепризнанных принципов и норм международного права.
Понятно, что в современных условиях, за редчайшими исключениями, любой государственный режим претендует на то, что он не является тираническим и угнетательским, и этим он может пытаться оправдать применение репрессий к тем, кто выступает против тирании и угнетения.
Вместе с тем, единственным надлежащим арбитром в решении таких вопросов может выступать только сам народ, который является естественным сувереном и источником всей власти в демократической стране, что признается и российской Конституцией (ст. 3). Ибо только сам народ может решить, имеет ли место тирания и угнетение и есть ли необходимость восставать против них, реализуя свое право на непосредственное народовластие, исключительной формой которого и является восстание против тирании и угнетения.
При этом, в случаях, когда власть уже захвачена какой-то группой лиц и/или узурпирована ею, единственно возможным способом преодоления такого захвата и/или узурпации может выступать только восстание народа против тирании и угнетения (что, например, с точки зрения ч. 4 ст. 3 Конституции РФ, безусловно должно рассматриваться в качестве правомерного действия).
Вместе с тем, реализация этого права невозможна без создания соответствующих правовых и прочих гарантий, которые прежде всего должны предполагать возможность прямого обращения индивида, полагающего, что государственный режим в той или иной стране стал носить характер тирании и угнетения, непосредственно к народу с призывом к восстанию.
Следовательно, право на такое обращение вытекает из вышеуказанного права народа на восстание против тирании и угнетения, а также свобод слова, печати и т. п., как они закреплены в международно-правовых обязательства и Конституции РФ.
Поэтому такой призыв, который гражданин или группа граждан обосновывают сложившимся в государстве режимом тирании и угнетения, не при каких обстоятельствах не может и не должен рассматриваться в качестве преступного и наказуемого деяния, даже если это утверждение (о том, что государственный режим носит характер тирании и угнетения) неверно, ибо в данном случае единственным субъектом, кто имеет право решать, имеют ли место тирания и угнетения, является сам народ, который — признав, что тирания и угнетение имеют место, восстанет, или, признав, что тирания и угнетение не имеют место, не будет восставать. Иное толкование привело бы к тому, что право на восстание против тирании и угнетения, как оно признается в общепризнанных принципах и нормах международного права, было бы нереализуемо и представляло бы собой nudum jus.
Необходимо отметить, что недавно изданное Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28 июня 2011 г. N 11 г. Москва „О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности“, в определенной степени позитивно конкретизировало применение закона по данной категории дел, в целях ограничения расширительного толкования данных норм, но в целом оно не смогло, да и по своей правовой природе акта толкования не могло преодолеть тех пороков, которые изначально были заложены не только в содержании, но и в самой концептуальной идее «антиэкстремистского» законодательства. В частности, в нем не нашли отражение вышеприведенные концептуальные подходы относительно создания правовых гарантий реализации права на сопротивление угнетению.
Кроме того, как показывает практика, подобные разъяснения Пленума ВС РФ, к сожалению, мало влияют на правоприменительную практику, и зачастую даже судьи ВС РФ, рассматривающие дела и надзорные жалобы, игнорируют разъяснения Пленума.
Таким образом, следует признать, что самое существование в нашей стране антиэкстримистского законодательства, является большой проблемой с точки зрения построения демократического правового государства, соблюдения и защиты прав человека, последовательной реализации принципа народовластия.
Как показала практика применения этого законодательства, она оправдала самые наихудшие прогнозы юристов и правозащитников, выступавших против его принятия, и отнюдь не способствовало, а, наоборот, всячески препятствовало, и препятствует развитию гражданского общества в России.
По существу, юридическое понятие «экстремизма», на основании нечетких и расплычатых формулировок закона, расширено правоприменительной практикой до вышеприведенного общелексического понятия «экстремизма», включающего в себя в значительной степени законную политическую деятельность.
Несомненно, государство, если оно действительно основано на принципах демократии и права, вправе защищаться от попыток насильственного захвата власти отдельными группами лиц власти в ущерб права и законным интересам большинства, и других подобных противоправных действий. Вместе с тем, для борьбы с подобного рода действиями достаточно было прежней редакции ст. 280 УК РФ, и не было никакой необходимости криминализации неоправданно неограниченного круга политической деятельности, как это было сделано при принятии антиэкстремистского законодательства.
Совершенно очевидно, что применение антиэкстремистского законодательства в современной России противоречит правомерным целям ограничения прав, закрепленным в ч. 3 ст. 55 Конституции РФ.
Представляется однозначным вывод о том, что антиэкстремитское законодательство не нужно «демократической и правовой» России, поэтому единственно правильным решением представляется его отмена, возвращение в УК РФ прежних редакций «антиэкстремистских статей» и сужение практики применения по делам данной категории до уровня 1985 — 2000 гг.
При этом, Российскому государству следовало бы направлять колоссальные силы, расходуемые на «борьбу с экстремизмом», на преодоление бедности, на обеспечение прав человека, в том числе права на достойный уровень жизни, для чего у государства есть достаточно финансово-экономических ресурсов (включая сверхприбыли от продажи нефти, газа и других природных ресурсов за границу), принимать активные меры к выравниванию имущественного расслоения, с тем, чтобы не было почвы для обоснованных протестов социально-обездоленных сограждан и слоев населения, а не на подавление этих протестов.
1) Цитируется по веб-версии БСЭ, bse.sci-lib.com/article125811.html
2) en.wikipedia.org/wiki/Extremism
3) ru.wikipedia.org/wiki/Экстремизм
4) studies.agentura.ru/tr/presscoverage/extremist/
5) www.fidh.org/IMG/pdf/raprussie2307ru.pdf
6) www.securitylab.ru/news/406695.php
7) www.minjust.ru/ru/activity/nko/fedspisok/
8) www.imfmetal.org/index.cfm?c=21260&l=24
www.igorpuzanov.name/extremism
Эту научно-практическую статью по моей гражданской профессии я написал для юридического издания, которое неоднократно публиковало мои статьи, в которых уже высказывались подобные «крамольные» мысли.
Из этических соображений, такого рода статьи я не выкладывал на сайте и в своих блогах до их публикации изданиями, которым я их предлагал.
К сожалению, эту статью издание не рискнуло опубликовать. Поэтому я публикую ее на своих интернет-ресурсах.
Надеюсь, она окажется полезной для юристов, практикующих по уголовным делам данной категории, а также при формулировании позиции по жалобам в Европейский Суд по правам человека в связи с этими делами.
Игорь Пузанов, юрист, Москва
Экстремизм: преступление или политическая деятельность?!
В соответствии с Конституцией, Российская Федерация — Россия является демократическим федеративным правовым государством с республиканской формой правления (ч. 1 ст. 1); человек, его права и свободы являются высшей ценностью; признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства (ст. 2); носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ; народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления (ч.ч. 1, 2 ст. 3); в Российской Федерации признается идеологическое многообразие; никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной; в Российской Федерации признаются политическое многообразие, многопартийность (ч.ч. 1, 3 ст. 13); данные положения закреплены в Конституции в качестве основ конституционного строя России.
Вслед за международно-правовыми обязательствами России, Конституция закрепляет свободу мысли и слова (ст. 29), права проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирования (ст. 31), участвовать в управлении делами государства (ст. 32) и др.
При этом, перечень прав человека, закрепленный в Конституции Российской Федерации, является открытым: в соответствии с ч. 1 ст. 17 Конституции Российской Федерации в Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией.
Как следует из буквального толкования данной нормы, общепризнанные принципы и нормы международного права, касающиеся прав и свобод человека и гражданина, являются основополгающими и имеют приоритет не только перед национальными законами Российской Федерации (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ), но даже перед нормами Конституции.
Вместе с тем, общеправовая проблема злоупотребления правом является также актуальной и в сфере политической деятельности: как и в других сферах общественной жизни, в политике также недопустимо, чтобы права одних людей осуществлялись в ущерб правам других.
В соответствии с общим предписанием, содержащимся в ч. 3 ст. 17 Конституции Российской Федерации, осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.
Применительно к политической сфере, Конституцией установлены следующие специальные нормы в данном отношении. В частности, в Конституции предусмотрено, что никто не может присваивать власть в Российской Федерации; захват власти или присвоение властных полномочий преследуются по федеральному закону (ч. 4 ст. 3), запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни (ч. 5 ст. 13), и ряд подобных норм, касающихся критериев допустимости ограничения политических прав.
Надо сказать, что некоторые конституционные нормы уже сами по себе заслуживают определенной критики. Так, непонятно кому, какой части населения, адресованы положения недопустимости «разжигания социальной розни». Если они адресованы богатым, то, как показывает практика, в реальной правоприменительной практике отсутствуют прецеденты не только обвинительных приговоров, но и возбуждения уголовного преследования в отношении состоятельных лиц, допускавших человеконенавистнические высказывания в отношении тех, кто беднее их.
Так, попытки автора привлечь к уголовной ответственности вице-президента ассоциации строителей России Л. Казинца за допущенные им высказывания в нашумевшей в свое время статье «Москва – это правильная тусовка» («Огонёк», 2007, № 24 (5000)), в которой Л. Казинец называл лиц, проживающих в Москве и не имеющим больших доходов (т. е. более чем 90 процентов москвичей) «паразитами», «инфантильными людьми», которые якобы не ходят «работать и добиваться успеха», требовал создания экономических условий, не позволяющих жить в городе лицам, зарабатывающим менее нескольких тысяч долларов в месяц, а также требовал необоснованного отпуска цен на электричество, т. е. прямо призывал к совершению преступления геноцида в форме предумышленного создания для какой-либо группы таких жизненных условий, которые рассчитаны на полное или частичное физическое уничтожение ее», как это понимается в п. «с» ст. II Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказания за него 1948 г.
Власти по-просту сначала заволокитили рассмотрение соответствующего заявления, которое было подано автором по факту публикации указанной статьи, а затем, после жалоб на волокиту, отказали в возбуждении уголовного дела, не усмотрев в таких высказываниях «возбуждения социальной розни», несмотря на откровенную явность и недвусмысленность приведенных в ней формулировок, причем к тому времени прошел срок давности привлечения к уголовной ответственности и подавать дальнейшие жалобы стало бесполезно.
Если же запрет «разжигания социальной розни» адресован беднейшим слоям населения, то не сам ли факт необоснованного значительного имущественного расслоения в российском обществе «разжигает» эту рознь?! Тем более, что речь идет об обществе, в котором социальная справедливость, понимаемая как социальное равенство, является традиционной ценностью, «впитываемой с молоком матери», одной из важнейших частей национального менталитета россиян?!
Возвращаясь к рассмотрению нашей темы, следует отметить, что Конституция не содержит правового понятия «экстремизм» и не запрещает его.
Более того, многие годы данное понятие являлось чисто политологическим, и не несло в себе никакого правового содержания.
При этом, не только в политологии, но и в самом русском языке, данное понятие и собственно слово «экстремизм» не имело четкого определения.
В «классическом» словаре современного русского языка — словаре С.И. Ожегова, данное слово вообще отсутствует (Ожегов С.И. Словарь русского языка. М., 2004, с. 1186).
Большая Советская Энциклопедия давала следующее определение данного понятия: «Экстремизм (франц. extremisme, от лат. extremus — крайний), приверженность к крайним взглядам и мерам (обычно в политике)»1.
Соответственно, изначально русским языком в данное понятие не вкладывалось какого-либо социально-негативного или тем более противоправного значения.
Забегая немного вперед, отметим, что попытки законодателя при формулировании правовых понятий изменять первоначальное значение слов, принятое в национальном языке, как в случае с «экстремизмом», следует признать откровенным недостатком юридической техники и подвергнуть всяческому осуждению. Подобные действия обычно носят характер «политического заказа», имеют собой целями организацию политических преследований, и совершаются разного рода тираническими режимами (как имевшие место при российских императрицах XVIII в. запреты некоторых общеупотребимых слов, которые впоследствии, после запретов, частью вышли из употребления, частью пополнили словарь т. н. «русского мата», хотя до этих запретов к ругательным словам вовсе и не относились). Тем более, подобные запреты не могут быть оправданы в государстве, претендующим на то, чтобы считаться «демократическим правовым» (ч. 1 ст. 1 Конституции РФ).
Также, с точки зрения юридической техники, представляется недопустимым как нечеткое и расплывчатое формулирование правовых понятий (что мы рассмотрим далее применительно к понятию «экстремизм»), так и «возведение в ранг» правовых понятий общеупотребимых слов, имеющих нечеткое и расплывчатое значение в общелексической практике, поскольку это создает реальную опасность того, что даже при четком формулировании этих правовых понятий в законе (чего, к сожалению, мы не видим на примере законодательства о борьбе с экстремизмом) он будет применяться в соответствии со своим первоначальным, «общенародным», смыслом, или близко к этому последнему смыслу.
Какова же история законодательства о «борьбе с экстремизмом» и самого этого правового понятия?
Начнем с того, что сами правовые понятия «экстремизма» и «борьбы» с ним являются национально-специфичным для ряда стран, преимущественно СНГ, и за пределами этих стран не применяются, экстремизм рассматривается как политологическое понятие и социально-политическое явление2.
Вряд ли является обоснованной попытка некоторых авторов считать «преступления на почве ненависти», предусмотренные уголовным законодательством некоторых штатов США, «экстремизмом»3, исходя из названия этих преступлений, данных им местными законодателями.
Оксфордский словарь юридических терминов также не содержит такого понятия, как экстремизм (англ., extremism) (A Dictionary of Law. Sixth Edition. Oxford University Press, 2006, p. 214 — 215).
Первым нормативным правовым актом, использующим этот термин, стал Указ Президента Российской Федерации от 23 марта 1995 г. № 310 «О мерах по обеспечению согласованных действий органов государственной власти по борьбе с проявлениями фашизма и иных форм политического экстремизма в Российской Федерации».
Данный документ не раскрывал понятий «экстремизм», «политический экстремизм», и, по большей мере, его скорее правильнее отнести к организационно-распорядительным документам, нежели к нормативно-правовым актам, несмотря на его правовую форму Указа Президента РФ (а не распоряжения Президента РФ), поскольку в нем давались поручения конкретным государственным органам и должностным лицам. По существу, никакого особого нового правового регулирования он не вводил.
Следует отметить и об исторической обстановке, в которой принимался этот документ: он был принят чуть более чем через год после, мягко говоря, нелегитимной смены власти в России односторонним решением Президента Ельцина, и практически сразу после начала т. н. «Первой Чеченской войны». Из контекста данного Указа следует, что он направлен прежде всего на борьбу с «фашизмом», а также примыкающими к нему некими «иными формами экстремизма».
Учитывая, что сколько-нибудь ярко выраженных «фашистских» и иных националистических движений в тот период в России практически не было, они начали зарождаться только примерно в самом конце 90-х гг., следует признать, что этот Указ носил чисто охранительский характер, направленный на закрепление тех нелегитимных действий, которые были совершены бывшим Президентом Ельциным в сентябре-октябре 1993 г., и, мягко говоря, направлены не против «фашизма», а против оппозиционных настроений, царивших в тогдашнем российском обществе, еще не смирившимся с произошедшим.
Первым сколь-нибудь «полноценным» с точки зрения юридической техники нормативным правовым актом, давшим правовое понятие экстремизма, стал Федеральный закон от 25 июля 2002 года N 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности», действующим по сей день с учетом внесенных впоследствии в него изменений и дополнений.
Как отмечает известный российский адвокат и правозащитник Анна Ставицкая в статье «Закон «О противодействии экстремистской деятельности» / Юридический комментарий», «Принятие Закона РФ «О противодействии экстремистской деятельности», как и принятие других законов, связанных с ограничением прав человека, сопровождалось протестом со стороны общественности. Представители 15 правозащитных общественных организаций 8 июля 2002 года на «круглом столе», посвященному Федеральному закону «О противодействии экстремистской деятельности», обратились к Президенту РФ и Совету Федерации с просьбой отказаться от принятия этого закона. Как заявил руководитель общественной организации «За гражданские права», глава экспертного совета при Уполномоченном по правам человека РФ Олеге Миронове Валерий Гарбисов, закон «О противодействии экстремистской деятельности», принятый депутатами Государственной думы в третьем чтении 27 июня 2002 года, противоречит ст. 13, 14, 17, 18, 28 и 29 Конституции РФ и ряду международных актов о правах и свободах человека и гражданина. По словам автора обращения, доктора юридических наук, правозащитника Михаила Кузнецова, «проблема экстремизма сегодня в России выдумана, и подобные законы направлены не на стабилизацию внутригосударственной ситуации, а на ущемление прав и свобод россиян». По мнению Льва Левинсона, эксперта Института прав человека, в понятии «экстремистской деятельности», приведенной в законе, «дается перечисление разнообразных составов преступлений, закрепленных в Уголовном Кодексе РФ, что само по себе является „бессмысленным дублированием Уголовного кодекса“. „Это чисто идеологический закон, — уверен Левинсон. — Аналогичные правонарушения уже описаны в УК и в новом Административном Кодексе“»4.
С учетом содержания данного законодательства и последующей его практике применения, следует отметить, что данные предположения и опасения оказались небезосновательными, практика показывает, что эти предположения подтвердились.
Преамбула рассматриваемого нами Федерального закона устанавливает, что данным Федеральным законом в целях защиты прав и свобод человека и гражданина, основ конституционного строя, обеспечения целостности и безопасности Российской Федерации определяются правовые и организационные основы противодействия экстремистской деятельности, устанавливается ответственность за ее осуществление.
Статья 1 данного Федерального закона устанавливает правовые понятия «экстремистской деятельности (экстремизма)», «экстремистской организации» и «экстремистских материалов».
Согласно легальному понятию, экстремистская деятельность (экстремизм) включает в себя: насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации; публичное оправдание терроризма и иная террористическая деятельность; возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни; пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности человека по признаку его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии; нарушение прав, свобод и законных интересов человека и гражданина в зависимости от его социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности или отношения к религии; воспрепятствование осуществлению гражданами их избирательных прав и права на участие в референдуме или нарушение тайны голосования, соединенные с насилием либо угрозой его применения; воспрепятствование законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, избирательных комиссий, общественных и религиозных объединений или иных организаций, соединенное с насилием либо угрозой его применения; совершение преступлений по мотивам, указанным в пункте „е“ части первой статьи 63 Уголовного кодекса Российской Федерации; пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики либо атрибутики или символики, сходных с нацистской атрибутикой или символикой до степени смешения; публичные призывы к осуществлению указанных деяний либо массовое распространение заведомо экстремистских материалов, а равно их изготовление или хранение в целях массового распространения; публичное заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, в совершении им в период исполнения своих должностных обязанностей деяний, указанных в настоящей статье и являющихся преступлением; организация и подготовка указанных деяний, а также подстрекательство к их осуществлению; финансирование указанных деяний либо иное содействие в их организации, подготовке и осуществлении, в том числе путем предоставления учебной, полиграфической и материально-технической базы, телефонной и иных видов связи или оказания информационных услуг.
Обращает на себя крайне нечеткое определение данного понятия, что отмечается большинством российских юристов и правозащитников, которое позволило очень широко толковать и применять его на практике в современной России.
Закон предусматривает юридические механизмы «борьбы с экстремизмом», включая вынесение предупреждений и предостережений, приостановление деятельности общественных объединений и религиозных организаций, их ликвидацию и прекращение деятельности, запрет распространения т. н. «экстремистских материалов» и т. п.
Еще до принятия этого закона, в 2001 году Россией была подписана и ратифицирована Шанхайская Конвенции о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом — единственный международно-правовой документ, предусматривающий борьбу с «экстремизмом».
Следует отметить, что данный международный договор носит региональный характер, связывает всего несколько государств, принят в рамках региональной международной организации, в котором, наряду с Россией, участвуют государства, политический режим которых крайне трудно охарактеризовать как режим «демократического и правового» государства.
Вместе с тем, понятие экстремизма, содержащееся в Конвенции (ст. 1), значительно уже, и, при этом, конкретнее, чем содержащееся в рассматриваемом Федеральном законе, согласно конвенционному легальному определения этого понятия экстремизмом является «какое-либо деяние, направленное на насильственный захват власти или насильственное удержание власти, а также на насильственное изменение конституционного строя государства, а равно насильственное посягательство на общественную безопасность, в том числе организация в вышеуказанных целях незаконных вооруженных формирований или участие в них, и преследуемые в уголовном порядке в соответствии с национальным законодательством Сторон».
С учетом того, что понятие экстремизма, содержащееся в Федеральном законе, противоречит понятию, содержащемуся в Шанхайской Конвенции, в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации понятие, содержащееся в законе, не может применяться на практике, и должно применяться понятие, содержащееся в Конвенции (что может быть взято на заметку адвокатами и юристами, практикующими по делам об экстремизме).
Кроме того, в связи с изданием данного Федерального закона, в Уголовный кодекс Российской Федерации и в Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях были внесены изменения, предусмотревшие ответственность за «экстремистскую деятельность».
В частности, статья 280 УК РФ «Публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации» была переименована в «Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности», диспозиция этой статьи, ранее предусматривавшая уголовную ответственность за вполне конкретные действия, теперь предусматривает ответственность за «публичные призывы» к осуществлению некоей «экстремистской деятельности», что, учитывая очевидную неопределенность данного понятия, нарушающую принцип правовой определенности, делает возможным крайне широкое и неоправданное применение уголовной репрессии в отношении политических оппонентов действующей власти.
По существу, произвольное, в нарушение принципа правовой определенности, применение данной нормы уже заложено в ее законодательной конструкции, что, по мнению автора, в нарушение п. 1 ст. 6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод делает невозможным справедливое судебное разбирательство по любому такому уголовному делу.
Не лучше обстоит и ситуация со ст.ст. 282-1, 282-2 УК РФ, криминализующими организацию и деятельность «экстремистских сообществ» и «экстремистских организаций», другими «антиэкстремистскими» нормами уголовного законодательства.
Учитывая изложенное, следует констатировать, что российское «антиэкстремистское» законодательство, учитывая неоднозначность содержащегося в нем понятия «экстремизма», способствует неоправданно широкому применения мер запрещения и репрессий в политической сфере, что находит свою реализацию в практике его применения.
Известные уголовные дела против блоггеров, резко, но далеко небезосновательно, высказывавшихся в персональных блогах на актуальные социально-политические темы, запреты разного рода литературы и публикаций, общественных объединений, на основании антиэкстремистского закона, причем не на основании сколь-нибудь взвешенного и осторожного подхода, а «огульно», к сожалению, стали порочной юридической практикой современной России.
В частности, подробный анализ злоупотреблений в ходе т. н. «борьбы с экстремизмом», проведенный на основе большого фактического материала, содержится в докладе Международной Федерации за права человека «Гражданское содействие» «Злоупотребления в ходе борьбы с терроризмом и экстремизмом. Российское общество под контролем» (М., 2009)5.
В своей статье «Без права на частную жизнь» («ЭЖ-Юрист», 2010, № 49), автор уже указывал, что под предлогом «борьбы с терроризмом» и «борьбы с экстремизмом» власти все активнее необоснованно вмешиваются в частную жизнь граждан, по существу, стремясь к тотальному контролю за действиями и передвижением частных лиц, контролируют транспорт, связь, Интернет и частные коммуникации людей между собой, всячески препятствуют любой анонимности частного человека как в повседневной деятельности, так и в пользовании средствами связи, включая Интернет.
К сожалению, в развитие ранее написанного, приходиться констатировать, что в последние месяцы наблюдается прямо-таки «чиновная истерия» в высказываниях публичных должностных лиц нашего государства о необходимости ограничить свободу коммуникации в сети Интернет, в связи с якобы необходимостью «борьбы с экстремизмом» в Сети6. Все это создает реальную угрозу не только свободе слова, но и другим личным правам и свободам человека и гражданина.
Если обратиться к федеральному списку экстремистских материалов7, то в него, наряду с материалами, содержащими призывы, скажем, к «тупому» убийству представителей отдельных национальных и расовых групп и т. п., включена религиозная и религоведческая литература, разного рода исторические документы, и даже листовки независимых профсоюзов, содержащие призывы к борьбе за трудовые права8.
Совершенно неоправданным представляется включение в этот список таких исторических документов, как книги А. Гитлера «Майн Кампф» («Моя борьба»), Б. Муссолини «Доктрина фашизма», критическое изучение которых необходимо для правильного понимания германского национал-социализма и других европейских фашистских движений, что важно для понимания всей современной истории.
Автор, в порядке иллюстрации данного примера, считает особо необходимым отметить, что прочтение книги А. Гитлера «Моя борьба» (имевшее место еще до включения его в данный список) позволило ему сделать важные исторические открытия и привести к правильному пониманию много происшедшего как в те годы, так и по настоящее время. При этом автор отнюдь не «заразился» идеями германского национал-социализма, а, наоборот, получил существенный материал для их научно-обоснованной критики.
Тем самым, антиэкстремистское законодательство, при его практическом применении, ограничивает не только политическую деятельность, но и научные исследования в области социологии, политологии, истории, права и т. п.
Почему же современный российский ученый-гуманитарий, благодаря этому пресловутому «списку», для свободного научного исследования должен уподобляться средневековому врачу и ученому Авиценне, или, скажем, Леонардо да Винчи, которые под угрозой уголовной репрессии, скованный абсурдными нормами религиозного законодательства, были вынуждены подпольно вскрывать тела умерших, чтобы изучать анатомию человека?! Неужели эти варварские времена борьбы с наукой не ушли в прошлое, а возрождаются российскими «антиэкстремистами»?!
Следует также особо отметить, что в ряде случае «антиэкстремитское» законодательство, равно как соответствующие положения УК РФ, существовавшие до внесения в него «антиэкстремистских» поправок в 2002 г. и позднее, не может быть применено ни в каком случае.
В соответствии с ч. 4 ст. 15, ч. 1 ст. 17 Конституции РФ в Российской Федерации должно признаваться и гарантироваться право на восстание против тирании и угнетения, поскольку оно закреплено во Всеобщей Декларации прав человека 1948 г. (абзац третий Преамбулы), положения которой принято рассматривать в качестве источника общепризнанных принципов и норм международного права.
Понятно, что в современных условиях, за редчайшими исключениями, любой государственный режим претендует на то, что он не является тираническим и угнетательским, и этим он может пытаться оправдать применение репрессий к тем, кто выступает против тирании и угнетения.
Вместе с тем, единственным надлежащим арбитром в решении таких вопросов может выступать только сам народ, который является естественным сувереном и источником всей власти в демократической стране, что признается и российской Конституцией (ст. 3). Ибо только сам народ может решить, имеет ли место тирания и угнетение и есть ли необходимость восставать против них, реализуя свое право на непосредственное народовластие, исключительной формой которого и является восстание против тирании и угнетения.
При этом, в случаях, когда власть уже захвачена какой-то группой лиц и/или узурпирована ею, единственно возможным способом преодоления такого захвата и/или узурпации может выступать только восстание народа против тирании и угнетения (что, например, с точки зрения ч. 4 ст. 3 Конституции РФ, безусловно должно рассматриваться в качестве правомерного действия).
Вместе с тем, реализация этого права невозможна без создания соответствующих правовых и прочих гарантий, которые прежде всего должны предполагать возможность прямого обращения индивида, полагающего, что государственный режим в той или иной стране стал носить характер тирании и угнетения, непосредственно к народу с призывом к восстанию.
Следовательно, право на такое обращение вытекает из вышеуказанного права народа на восстание против тирании и угнетения, а также свобод слова, печати и т. п., как они закреплены в международно-правовых обязательства и Конституции РФ.
Поэтому такой призыв, который гражданин или группа граждан обосновывают сложившимся в государстве режимом тирании и угнетения, не при каких обстоятельствах не может и не должен рассматриваться в качестве преступного и наказуемого деяния, даже если это утверждение (о том, что государственный режим носит характер тирании и угнетения) неверно, ибо в данном случае единственным субъектом, кто имеет право решать, имеют ли место тирания и угнетения, является сам народ, который — признав, что тирания и угнетение имеют место, восстанет, или, признав, что тирания и угнетение не имеют место, не будет восставать. Иное толкование привело бы к тому, что право на восстание против тирании и угнетения, как оно признается в общепризнанных принципах и нормах международного права, было бы нереализуемо и представляло бы собой nudum jus.
Необходимо отметить, что недавно изданное Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28 июня 2011 г. N 11 г. Москва „О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности“, в определенной степени позитивно конкретизировало применение закона по данной категории дел, в целях ограничения расширительного толкования данных норм, но в целом оно не смогло, да и по своей правовой природе акта толкования не могло преодолеть тех пороков, которые изначально были заложены не только в содержании, но и в самой концептуальной идее «антиэкстремистского» законодательства. В частности, в нем не нашли отражение вышеприведенные концептуальные подходы относительно создания правовых гарантий реализации права на сопротивление угнетению.
Кроме того, как показывает практика, подобные разъяснения Пленума ВС РФ, к сожалению, мало влияют на правоприменительную практику, и зачастую даже судьи ВС РФ, рассматривающие дела и надзорные жалобы, игнорируют разъяснения Пленума.
Таким образом, следует признать, что самое существование в нашей стране антиэкстримистского законодательства, является большой проблемой с точки зрения построения демократического правового государства, соблюдения и защиты прав человека, последовательной реализации принципа народовластия.
Как показала практика применения этого законодательства, она оправдала самые наихудшие прогнозы юристов и правозащитников, выступавших против его принятия, и отнюдь не способствовало, а, наоборот, всячески препятствовало, и препятствует развитию гражданского общества в России.
По существу, юридическое понятие «экстремизма», на основании нечетких и расплычатых формулировок закона, расширено правоприменительной практикой до вышеприведенного общелексического понятия «экстремизма», включающего в себя в значительной степени законную политическую деятельность.
Несомненно, государство, если оно действительно основано на принципах демократии и права, вправе защищаться от попыток насильственного захвата власти отдельными группами лиц власти в ущерб права и законным интересам большинства, и других подобных противоправных действий. Вместе с тем, для борьбы с подобного рода действиями достаточно было прежней редакции ст. 280 УК РФ, и не было никакой необходимости криминализации неоправданно неограниченного круга политической деятельности, как это было сделано при принятии антиэкстремистского законодательства.
Совершенно очевидно, что применение антиэкстремистского законодательства в современной России противоречит правомерным целям ограничения прав, закрепленным в ч. 3 ст. 55 Конституции РФ.
Представляется однозначным вывод о том, что антиэкстремитское законодательство не нужно «демократической и правовой» России, поэтому единственно правильным решением представляется его отмена, возвращение в УК РФ прежних редакций «антиэкстремистских статей» и сужение практики применения по делам данной категории до уровня 1985 — 2000 гг.
При этом, Российскому государству следовало бы направлять колоссальные силы, расходуемые на «борьбу с экстремизмом», на преодоление бедности, на обеспечение прав человека, в том числе права на достойный уровень жизни, для чего у государства есть достаточно финансово-экономических ресурсов (включая сверхприбыли от продажи нефти, газа и других природных ресурсов за границу), принимать активные меры к выравниванию имущественного расслоения, с тем, чтобы не было почвы для обоснованных протестов социально-обездоленных сограждан и слоев населения, а не на подавление этих протестов.
1) Цитируется по веб-версии БСЭ, bse.sci-lib.com/article125811.html
2) en.wikipedia.org/wiki/Extremism
3) ru.wikipedia.org/wiki/Экстремизм
4) studies.agentura.ru/tr/presscoverage/extremist/
5) www.fidh.org/IMG/pdf/raprussie2307ru.pdf
6) www.securitylab.ru/news/406695.php
7) www.minjust.ru/ru/activity/nko/fedspisok/
8) www.imfmetal.org/index.cfm?c=21260&l=24
www.igorpuzanov.name/extremism
4 комментария