Антон Михайлов →  Отрицание научного статуса юриспруденции: осмысление оснований

Далеко не секрет, что подавляющее большинство ученых точных и естественных наук отрицают научный статус гуманитарных дисциплин, включая юриспруденцию. Представленная заметка — есть попытка осмыслить основания таких представлений.
1. С позиции какого понимания науки отрицается научность юриспруденции?
Наука – деятельность по производству нового истинного знания, отражающего свойства и отношения феноменов объективной действительности в форме научных понятий, законов, теорий, подтвержденных экспериментальным путем и позволяющих строить точные прогнозы явлений и процессов объективной действительности в будущем, которые выводятся из научных законов и подтверждаются путем непосредственного или опосредованного наблюдения и/или проведения эксперимента.
Здесь основная функция научного знания – прогностическая. Считается, что совпадение прогноза, сделанного на основе научного знания, выраженного в искусственных языках и оперирующего средствами формальной логики, с «поведением» исследуемого объекта в будущем дает основания утверждать, что научное знание адекватно отражает свойства, структуру изучаемого объекта, его отношения с другими объектами.
Причем объекты, исследуемые наукой, имеют естественный характер в том смысле, что их существование, законы их устройства и развития определяются их собственной природой и отношениями с другими объектами, не зависят от сознания ученого, объективно «дистанцированы» от него. Объекты науки имеют материально выраженные референты, которые существуют объективно – независимо от сознания ученого, способны быть восприняты непосредственно или через приборную базу, поставлены в экспериментальные условия.
Хронологически первоначально наука исследовала лишь природу, за пределами предмета науки находились все гуманитарные дисциплины, «говорящие на языке» метафизики и исследующие интеллигибельные объекты, не имеющие материально выраженных референтов своих объектов. Важно подчеркнуть, что наука в понимании «классической научной рациональности» претендует на объективность, на монополию обладанием истинным знанием, «зеркально отражающим» природу. Истина здесь понимается в смысле корреспондентской (референтной) концепции как соответствие научного знания (понятий, законов, концепций и пр.) свойствам и связям объектов (объективно (естественно) существующих феноменов действительности, внеположной сознанию ученого).
Напомню, что во второй половине XVII в. и в XVIII в. многие представители так называемой школы естественного права стремились по образцу математики и физики построить «системы» естественного права (Т. Гоббс, Б. Спиноза, Хр. Вольф, и др.) в противовес юридической догматике позитивного права. Реальных практических результатов их усилия не дали. «Системы» естественного права разнились не только в своих выводах, но и в «аксиоматике» и в понимании демонстрации – правил вывода одних суждений из других.
Поэтому впоследствии И. Бентам, Ф.К. Савиньи, Г.Ф. Пухта и др. стали акцентировать их авторский, субъективный характер и называли их «фантомами», «чепухой на ходулях», «грандиозным ничто» (Бентам), «фантастической иллюзией философов», «порождением гнилого разума» (Гуго, Пухта).
В XIX столетии вновь была предпринята попытка построить правоведение по образцу эмпирической социологии. Целью юридической науки как составной части социологии было поставлено выяснение законов устройства и развития общества – социальной статики и динамики (О. Конт).
Этот тип отношения к юридической науке в своем принципе остался тем же и в учении марксизма, где с позиции материалистического понимания истории юридическая наука должна была объективно вскрыть социально-экономическую структуру общества, выводить формы научного знания (понятия, гипотезы, теории, законы) исходя из принципов и законов диалектического материализма, примененных к конкретной социальной действительности, понимаемой как результат социальной деятельности. Научное знание должно правильно отражать социальную действительность и способствовать ее прогрессивному изменению.
И в учении О. Конта, и в учении марксизма научная теория в праве должна была строиться по образцу естествознания. Поэтому одной из функций теории государства и права всегда указывалась функция прогностическая.
Были ли действительно эмпирически выведены и экспериментально подтверждены те закономерности развития политико-правовой надстройки, которые определяла советская теория государства и права (прогрессивное движение от одной общественно-экономической формации к другой через социальные революции)? Думаю, что нет.
Очевидно, что контовский монизм в понимании критериев научного знания по образцу естественных наук в еще более гипертрофированном виде воспроизводился в естественных и точных науках советского времени.
2. Какие сложности существуют при попытке экстраполяции гносеологической модели естествознания в гуманитаристику и правоведение в частности?
В естествознании вывод, что «реальность» устроена тождественно научному знанию, делается на основе либо наблюдения, либо эксперимента. Как наблюдение, так и эксперимент (в смысле постановки исследуемого объекта в контролируемые и тиражируемые условия) возможны лишь с материально выраженными объектами. Гуманитаристика в подавляющем большинстве имеет дело с интеллигибельными объектами – сконструированными сознанием, не имеющими материально выраженных денотатов. Такие объекты невозможно наблюдать ни непосредственно, ни через приборную базу, и их невозможно поместить в экспериментальные условия, чтобы подтвердить или опровергнуть определенную гипотезу.
Из этого следует, что важнейшие способы верификации знания в естественных науках не могут быть применимы к объектам гуманитаристики. Это означает, что критерии научного знания, принятые в классической научной рациональности, где идеалом научного знания выступает знание, воспроизводящее свойства и отношения исследуемых объектов в форме научных законов, теорий, понятий, не могут быть применены к сфере правоведения.
Однако здесь возможны по меньшей мере два варианта дальнейших рассуждений.
Первое заключается в утверждении, что наука как особый вид познавательной деятельности ограничена предметом естествознания, поскольку ее критерии (объективность, экспериментальное подтверждение гипотез, прогностичность, точность формы выражения знания, получаемая через искусственные языки) не могут быть применены к предмету гуманитарных дисциплин. По этому пути уже более ста лет идут юристы англо-американского семейства, которые, следуя еще римским юристам, считают право искусством социальной справедливости и правоведение связывают с опытностью в постижении такого искусства – и никакой претензии на обладание научным знанием.
Второе заключается в утверждении, что представление о критериях научного знания в естествознании носит частный (специальный) характер, обусловленный природой его объектов, но существует родовое понятие науки, признаки которого могут быть найдены как в естественных, так и в гуманитарных науках.
Представители так называемой философской герменевтики, развив положения кантианской «Критики практического разума», уже сделали шаг в направлении данного утверждения, указав, что критерии научного знания, принятые в «науках о природе», не годятся для «наук о духе» (В. Дильтей). Утверждалось, в частности, что лишь объекты естественных наук подчиняются «слепым» причинно-следственным каузальностям, а антропогенные объекты гуманитаристики в силу свободы воли человека им не подчиняются. И поэтому гносеологическим идеалом гуманитарных наук должно быть не объяснение частных феноменов в терминах общих законов, а максимально возможно полное понимание антропогенных объектов, артефактов, взятых в их историко-культурной конкретности и, соответственно, уникальности. Выводы герменевтического исследования таких объектов не должны экстраполироваться на общества других исторических эпох и иные культуры. Иными словами, историческое время и культура выступают объективными пределами объектов «наук о духе», вне которых существуют лишь пустые формы, лишенные всякого содержания.
Поскольку объективные причинно-следственные законы не существуют для объектов гуманитаристики, постольку «науки о духе» не занимаются прогнозами, как это делает естествознание. И без прогностической функции гуманитарные исследования имеют свой особый смысл и общественную значимость – утверждалось в философской герменевтике.
Важно акцентировать, что в классической научной рациональности наука противопоставляется всем иным формам знания и видам деятельности именно своей претензией на монопольное обладание истиной – знанием, соответствующим действительности.
Если мы принимаем установку философской герменевтики, то с позиции классической научной рациональности мы отказываемся от поисков истины, понимаемой в корреспондентском ключе и, соответственно, мы отказываемся от научного статуса получаемого знания. Иными словами, герменевтически исследуемая гуманитаристика лишается связи с истиной в ее самом древнем референтном понимании.
Однако и в самом естествознании не все так беспроблемно с референтным пониманием научной истины. Прецедент с корпускулярно-волновой теорией света в физике чрезвычайно ясно проблематизировал референтное понимание истины в естествознании. В результате осмысления данной проблемы было понято, что предметное знание науки никогда не является «зеркальным отражением», «фотографией» объективной действительности, что научное знание всегда формируется определенным методом, который не может не влиять на форму выражения научного знания. В результате осмысления указанного прецедента была отвергнута «позиция абсолютного наблюдателя», которая была характерна для классической научной рациональности, в которой утверждалась возможность полностью элиминировать субъективность ученого путем создания таких исследовательских средств (научного метода), которые приведут к производству истинного знания, зеркально отражающего действительность «как она есть на самом деле».
Таким образом через проблематизацию корреспондентской концепции истины, тождества объекта и предмета науки естествознание обратилось к целенаправленному осмыслению методологии.
Основная сложность со вторым утверждением связана с тем, что ни представители философской герменевтики, ни последующие поколения ученых, насколько мне известно, не были специально озабочены выведением и аргументацией общих, родовых критериев научного знания, по отношению к которым критерии, принятые в классической научной рациональности, приняли бы статус видовых (частных).
3. Имеются ли достаточные основания для утверждения, что наука обладает монополией на истинное знание?
Во-первых, в XX столетии была серьезно проблематизирована корреспондентская концепция истины, из которой исходит вся классическая научная рациональность XVI-XIX вв. В частности, попыткой ответа научного сообщества на проблемы, выявленные развитием физики, стал принцип дополнительности Бора, попытка дополнить корреспондентскую теорию когерентной концепцией истины. В настоящее время в науке существуют по меньшей мере шесть трактовок истины, и каждая из них имеет серьезные и нерешенные проблемы. Поэтому ограничивать научную истину ее классическим референтным пониманием – значит возвращаться в конец XIX столетия в развитии науки.
Во-вторых, с популяризацией идей К. Поппера и П. Файерабенда в сознании интеллектуальной элиты прочно закрепилось понимание некумулятивного (прерывистого, непоступательного) развития науки и наличия в научном сообществе своих собственных парадигм, «символов веры», конвенций – идеологических и неразрывно связанных с сознанием ученых оснований. Популяризация этих идей закономерно привела к пониманию того, что научное знание не в большей мере истинно, нежели знание ненаучное, что его претензия на монопольное обладание истиной – есть исторически и культурно обусловленная претензия, могущая быть марксистски интерпретирована в терминах символической власти (М. Фуко и др.), стремления легитимировать науку как социальный институт и т.п.
4. Не скрывается ли за претензией естествознания на обладание научной истиной положения мировоззренческого порядка?
Требуется понимать основания и предельную мотивацию, скрывающуюся за теми или иными утверждениями. По большому счету, в дискурсе, отвергающем научный статус гуманитаристики, не первостепенно даже стремление к объективности, истинности знания.
Первостепенно несколько иное.
Истинное научное знание, зеркально отражающее устройство природы, способно привести к созданию технических устройств, способных кардинально трансформировать господствующие социальные отношения и формы общественного сознания. Например, станок дал развитию индивидуализма и индустриальной европейской культуре гораздо больше, чем различные учения религии, философии, правоведения, политики. Именно станок сформировал буржуазное общество, объективные основания для буржуазной революции и становления индустриальной, а затем и информационной культуры.
Иными словами, подлинная научная деятельность не просто претендует на объективность и монопольное обладание истиной. Она претендует на то, что именно она закладывает первичные, изначальные основания современного общества, именно она выступает «движущим локомотивом истории», а не гуманитаристика с ее субъективными интерпретациями и объектами-«фантазмами» – интеллигибельными объектами. Техника, сконструированная на основе подлинно научного знания, задает основания для развития всех объектов гуманитаристики, всей интеллектуальной культуры. Вот здесь, на мой взгляд, корень всех подобных утверждений.
Это подлинно марксистское понимание истории, которое имеет тесные узы с классической научной рациональностью и имеет вполне определенные мировоззренческие основания.
Напомню, что большинство культурных юристов разделяло представление, что основанием современной западной цивилизации является римское, университетское и каноническое право, правовая идеология Просвещения, которые вкупе позволили сформировать базовые социальные институты, ответственные за социальный порядок, воспроизводство и развитие общественных отношений (значит, самосохранение общества). Это «юридическое мировоззрение» буржуазной эпохи целенаправленно вытравливалось в 20-30-е гг. XX в. в СССР.
В классической научной рациональности, в учении К. Маркса юридическое знание лишь оформляет сложившиеся благодаря техническому развитию социальные связи. Юридическое знание – знание производное, не определяющее для развития общества, знание неразрывно связанное с идеологическими формами, а потому знание, основывающееся на ценностях, не всеобщее, а частное. Для марксизма право как форма общественного сознания носит базовый характер в силу специфики формы идеологии именно буржуазного общества, сознания его идеологов. Однако объективно лишь уровень развития средств производства и господствующий тип производственных отношений выступают объективным фундаментом всей социальной структуры, включающей как деятельность, так и формы ее осознания.
Марксизм сумел построить мощнейшую и достаточно последовательную концептуализацию истории, в которой «право не имеет собственной истории». Определенным ответом на марксистскую концептуализацию выступает (если говорить о юристах) концептуализация Г.Дж. Бёрмана, а шире – понимание истории в трудах П.И. Новгородцева, И.А. Ильина, цивилизационная концепция С. Хантингтона, концепция индустриального развития У. Ростоу, и др.
Именно подлинная теория права XXI века должна потрудиться над ответом на вызов марксизма, над аргументированным ответом всем апологетам классической научной рациональности, отвергающим научный статус юриспруденции.
В этой связи принципиальным, на мой взгляд, является построение такой концептуализации истории, в которой будет показано, что развитие общества определяется не в меньшей мере идеологическими формами, нежели техническими средствами.
Скажем, буржуазную революцию можно трактовать не как результат объективно развития средств производства и критического отставания от него феодального типа производственных отношений, а как попытку в русле мышления просветителей экспериментально подтвердить гипотезу, утверждающую способность при правильном конструировании социальных связей на основе определенных идей в корне трансформировать социальную структуру и достичь реализации тех ценностей, которые воспринимались универсальными началами, следующими из устройства природы человека.
Иными словами, «движущим локомотивом» социальной революции выступил не критический разрыв между уровнем развития средств производства и производственными отношениями, а попытка экспериментально подтвердить гипотезу французского Просвещения – мощнейшего идеологического течения XVIII столетия. И тогда, возможно, не только научная истина и построенные на ее основе технические средства движут историю, но и идеологические формы, одной из которых, разумеется, выступает правоведение.