Антон Михайлов → "Постклассическое" доктринальное правоведение: полемические размышления (продолжение)
Для того чтобы прояснить различия между юридическим и философским сознанием, следует обратиться к профессиональной истории юристов.
Как вся западная правовая традиция, так и отдифференцированная от религии, морали, обычаев и иных социальных регуляторов, развитая правовая система берет свое начало в Древнем Риме. Именно Рим дал миру первых профессиональных юристов – носителей особого типа сознания и активных участников профессиональных видов деятельности. Именно в Риме даже на уровне обыденного языка производится различение между «законом» и «правом», между сферой политического и областью правового. Есть основания полагать, что основания профессионального юридического сознания, юридических практик были заложены именно древнеримским менталитетом, соединенным с освоенными общественным сознанием мыслительными и аргументативными техниками.
В Древней Греции, как известно, юристы как самостоятельный профессиональный слой не выделялся – в суде могли участвовать философы, политики, поэты, а Аристотель считал юридическую сферу сплавом этики, риторики и политики. Причем для сознания интеллектуальных элит классической Древней Греции характерно качественно новая ступень развития философской рефлексии по сравнению с иными культурными традициями, в которых господствовало мифологическое или религиозное, пред-философское сознание.
Вместе с тем, несмотря на высочайший уровень развития философской рефлексии для своего исторического времени, философия Древней Греции не создала таких интеллектуальных систем, которые были бы соразмерны общественному сознанию, не разработала таких мыслительных техник, которые бы могли быть освоены большинством общества и внедрены в социальные институты. При этом важно указать, что положительное право как социокультурный институт работает лишь тогда, когда техники его мыследеятельности, аргументации понятны общественному сознанию – поскольку в противном случае ни аргументы адвоката, ни судебное решение, ни публично-властное установление не будут социально легитимированы. Положительное право и действующие в юридических практиках доктрины, в отличие от философских концепций, должны изъясняться на понятном в своих основаниях социальному адресату языке, который по определению призван быть соразмерным общественному сознанию, поскольку «функция юридической формулировки – морально-практическая: внушать (вносить ценности), заставлять делать (давать указания)». Поскольку цели и функции права практические и действует оно лишь в рамках социальных институтов, постольку право должно оказывать целесообразное воздействие на социального субъекта. Иными словами, идейные и концептуальные основания «практической юриспруденции», в отличие от философских теорий, не могут носить эзотерический, закрытый для общественного сознания характер.
Поэтому в истории философских идей довольно часто случалось так, что тот или иной философский дискурс проходил в стороне от действующей правовой системы, не затрагивая ее оснований и техник, доктринального и профессионального правосознания. Думается, неклассическая и постнеклассическая научная рациональность имеет высокую вероятность повторить судьбу таковых – поскольку утверждать, что ее базовые идеи могут быть осмыслены общественным сознанием и формализованы до уровня юридических конструкций весьма самонадеянно. На наш взгляд, наличие того или иного «поворота» в философском сознании еще не дает исследователю-юристу достаточных оснований для трансляции таких идей в предмет правоведения. На каких основаниях делается вывод, что юридическое сообщество должно чутко реагировать на все зигзаги философского сознания?
Вернемся к римлянам. В культурном и философском отношении римляне были плохими учениками греков, они не создали ничего, кроме грубых копий произведений искусства, вульгарных вариаций концепций великих древнегреческих философов. Однако в плане инженерного искусства римляне были на голову выше греков. Их отличало уникальное для того исторического времени умение «материализовывать» идеи, приспособлять их для типовой социальной ситуации, целесообразно создавать конструкции для решения практических задач в различных сферах жизни, которые затем прослужат человечеству тысячелетия. В этом многие историки усматривают уникальный гений римлян.
В отличие от греков, интеллектуальные элиты римского общества не ставили под сомнение господствовавшие в традиции фундаментальные идеи-принципы, не формировали масштабных политических утопий, а стремились создать широкий комплекс работающих конструкций для типовых социальных ситуаций. Римские юристы не были философами, не развивали собственных философских идей, не пытались осмыслять фундаментальные принципы общественного устройства, а брали в качестве основы своих профессиональных взглядов философские представления стоиков. Более того, профессиональное сознание юристов не было специально озабочено вопросом неразрывной смысловой связи конструируемых ими средств социального регулирования с философскими идеями-принципами того или иного учения. Римские юристы, в отличие от греческих философов, не пытались представить право как целостную систему, не разрабатывали общие понятия, принципы права, не стремились к систематизации юридического материала: инженерный характер мышления проявлялся в исключительном инструментализме и максимальной формализации создаваемых конструкций. Известно, что римские юристы ответили вежливым молчанием на призывы Цицерона систематизировать римское право, сделать его соразмерным философскому сознанию. Более того, есть основания утверждать, что если бы римские юристы поменяли свой инженерный гений на туманные философские системы греков, то современная западная традиция, какой мы ее сейчас знаем, вообще бы не существовала.
В стремлении формализовать отдельные связи социальной действительности, создать действенные конструкции, способные разрешать социальные конфликты, в ярко выраженном практицизме, относительном равнодушии к идеологическим основаниям социального регулирования нужно видеть не просто выражение римского менталитета, но, прежде всего, культурное основание профессионального сознания юристов, которое отличает его от философского сознания.
Философским сознанием движет любовь к истине, юридическим сознанием движет любовь к конструируемому порядку. Философское сознание живет всеобщим, стремится познать основы вещей; юридическое сознание строится не на познавательном отношении к миру, а на практическом, целесообразном его упорядочении. При создании той или иной конструкции юристом движет не познавательное отношение к миру, а стремление его целесообразно упорядочить, создать действенные инструменты внедрения единого порядка в общественную жизнь. Ведь и актуализация правоведения как знания не инженерного, а именно научного появилась сравнительно поздно – лишь в эпоху господства рационализма, в XVII-XVIII столетиях, что вполне закономерно привело к «разделению» юридического сообщества на практикующих юристов-догматиков и юристов, находившихся в поисках подлинного научного, естественного права.
В отличие от философского сознания, устремленного в мир идей и ценностей, юридическое сознание стремится к максимальной операционализации, формализации общественных связей; в юридическом сознании идеи и ценности не занимают центральное, определяющее место. Если для философского сознания справедливость – это соответствие решения фундаментальным ценностям, то для юридического сознания справедливость – это следование установленной для всего общества процедуре, единым нормативным правилам. Философское сознание стремится познать действительность как объект, «как она есть», сформировать такие интеллектуальные формы (идеи, принципы, понятия), которые бы схватывали объект в его всесторонности и глубине. Иными словами, философское сознание стремится к реальной действительности. Юридическое сознание, напротив, конструирует мириады абстракций, моделей, идеальных объектов, «удваивающих» действительность, оно формирует «юридический мир», который как бы надстраивается над реальной действительностью и составляет интеллектуальный горизонт профессионального юриста. Если философское сознание ориентировано на объект, то юридическое сознание ориентировано на предмет; философское сознание стремится к реальной действительности, юридическое сознание – удаляется от нее; философское сознание рассуждает в естественном залоге, а юридическое – в искусственном.
И именно здесь, на наш взгляд, кроется неудача всей социологизированной юриспруденции: также, как и философское сознание, она стремилась вырваться из мертвых абстракций правовой доктрины и описать действующее в реальной действительности «право», но такое постоянно «плывущее», изменяющееся, многогранное в своих конкретно-эмпирических проявлениях «право» не может быть схвачено в устойчивой системе юридических конструкций – либо социологизированная юриспруденция превратится во вторую юридическую догматику и утратит свою претензию на натуральное отражение социальных явлений «как они есть на самом деле», либо она останется на уровне идей и установок философского сознания, не став частью предмета сознания юристов.
Стремление актуализировать то или иное учение в качестве всеобщего основания правовой действительности, способного кардинально перестроить и систему права, и юридические практики, и профессиональное сознание – непременная черта не юридического, а философского сознания. Именно таким типом сознания обладают ученые-юристы, стремящиеся покорить доктринальное правосознание новыми идеями постклассической научной рациональности. Однако прежде чем реализовывать этот проект, не лишне было бы взглянуть в историю правоведения и увидеть там неспособность мощнейших философских и научных направлений переформатировать профессиональное сознание, юридическую догму, мышление юристов, их способы аргументации и в целом деятельности. Чем же уникальна постклассическая научная рациональность, что она, в отличие от философов и ученых прежних исторических эпох, все же способна совершить революцию в умах юристов?
Как вся западная правовая традиция, так и отдифференцированная от религии, морали, обычаев и иных социальных регуляторов, развитая правовая система берет свое начало в Древнем Риме. Именно Рим дал миру первых профессиональных юристов – носителей особого типа сознания и активных участников профессиональных видов деятельности. Именно в Риме даже на уровне обыденного языка производится различение между «законом» и «правом», между сферой политического и областью правового. Есть основания полагать, что основания профессионального юридического сознания, юридических практик были заложены именно древнеримским менталитетом, соединенным с освоенными общественным сознанием мыслительными и аргументативными техниками.
В Древней Греции, как известно, юристы как самостоятельный профессиональный слой не выделялся – в суде могли участвовать философы, политики, поэты, а Аристотель считал юридическую сферу сплавом этики, риторики и политики. Причем для сознания интеллектуальных элит классической Древней Греции характерно качественно новая ступень развития философской рефлексии по сравнению с иными культурными традициями, в которых господствовало мифологическое или религиозное, пред-философское сознание.
Вместе с тем, несмотря на высочайший уровень развития философской рефлексии для своего исторического времени, философия Древней Греции не создала таких интеллектуальных систем, которые были бы соразмерны общественному сознанию, не разработала таких мыслительных техник, которые бы могли быть освоены большинством общества и внедрены в социальные институты. При этом важно указать, что положительное право как социокультурный институт работает лишь тогда, когда техники его мыследеятельности, аргументации понятны общественному сознанию – поскольку в противном случае ни аргументы адвоката, ни судебное решение, ни публично-властное установление не будут социально легитимированы. Положительное право и действующие в юридических практиках доктрины, в отличие от философских концепций, должны изъясняться на понятном в своих основаниях социальному адресату языке, который по определению призван быть соразмерным общественному сознанию, поскольку «функция юридической формулировки – морально-практическая: внушать (вносить ценности), заставлять делать (давать указания)». Поскольку цели и функции права практические и действует оно лишь в рамках социальных институтов, постольку право должно оказывать целесообразное воздействие на социального субъекта. Иными словами, идейные и концептуальные основания «практической юриспруденции», в отличие от философских теорий, не могут носить эзотерический, закрытый для общественного сознания характер.
Поэтому в истории философских идей довольно часто случалось так, что тот или иной философский дискурс проходил в стороне от действующей правовой системы, не затрагивая ее оснований и техник, доктринального и профессионального правосознания. Думается, неклассическая и постнеклассическая научная рациональность имеет высокую вероятность повторить судьбу таковых – поскольку утверждать, что ее базовые идеи могут быть осмыслены общественным сознанием и формализованы до уровня юридических конструкций весьма самонадеянно. На наш взгляд, наличие того или иного «поворота» в философском сознании еще не дает исследователю-юристу достаточных оснований для трансляции таких идей в предмет правоведения. На каких основаниях делается вывод, что юридическое сообщество должно чутко реагировать на все зигзаги философского сознания?
Вернемся к римлянам. В культурном и философском отношении римляне были плохими учениками греков, они не создали ничего, кроме грубых копий произведений искусства, вульгарных вариаций концепций великих древнегреческих философов. Однако в плане инженерного искусства римляне были на голову выше греков. Их отличало уникальное для того исторического времени умение «материализовывать» идеи, приспособлять их для типовой социальной ситуации, целесообразно создавать конструкции для решения практических задач в различных сферах жизни, которые затем прослужат человечеству тысячелетия. В этом многие историки усматривают уникальный гений римлян.
В отличие от греков, интеллектуальные элиты римского общества не ставили под сомнение господствовавшие в традиции фундаментальные идеи-принципы, не формировали масштабных политических утопий, а стремились создать широкий комплекс работающих конструкций для типовых социальных ситуаций. Римские юристы не были философами, не развивали собственных философских идей, не пытались осмыслять фундаментальные принципы общественного устройства, а брали в качестве основы своих профессиональных взглядов философские представления стоиков. Более того, профессиональное сознание юристов не было специально озабочено вопросом неразрывной смысловой связи конструируемых ими средств социального регулирования с философскими идеями-принципами того или иного учения. Римские юристы, в отличие от греческих философов, не пытались представить право как целостную систему, не разрабатывали общие понятия, принципы права, не стремились к систематизации юридического материала: инженерный характер мышления проявлялся в исключительном инструментализме и максимальной формализации создаваемых конструкций. Известно, что римские юристы ответили вежливым молчанием на призывы Цицерона систематизировать римское право, сделать его соразмерным философскому сознанию. Более того, есть основания утверждать, что если бы римские юристы поменяли свой инженерный гений на туманные философские системы греков, то современная западная традиция, какой мы ее сейчас знаем, вообще бы не существовала.
В стремлении формализовать отдельные связи социальной действительности, создать действенные конструкции, способные разрешать социальные конфликты, в ярко выраженном практицизме, относительном равнодушии к идеологическим основаниям социального регулирования нужно видеть не просто выражение римского менталитета, но, прежде всего, культурное основание профессионального сознания юристов, которое отличает его от философского сознания.
Философским сознанием движет любовь к истине, юридическим сознанием движет любовь к конструируемому порядку. Философское сознание живет всеобщим, стремится познать основы вещей; юридическое сознание строится не на познавательном отношении к миру, а на практическом, целесообразном его упорядочении. При создании той или иной конструкции юристом движет не познавательное отношение к миру, а стремление его целесообразно упорядочить, создать действенные инструменты внедрения единого порядка в общественную жизнь. Ведь и актуализация правоведения как знания не инженерного, а именно научного появилась сравнительно поздно – лишь в эпоху господства рационализма, в XVII-XVIII столетиях, что вполне закономерно привело к «разделению» юридического сообщества на практикующих юристов-догматиков и юристов, находившихся в поисках подлинного научного, естественного права.
В отличие от философского сознания, устремленного в мир идей и ценностей, юридическое сознание стремится к максимальной операционализации, формализации общественных связей; в юридическом сознании идеи и ценности не занимают центральное, определяющее место. Если для философского сознания справедливость – это соответствие решения фундаментальным ценностям, то для юридического сознания справедливость – это следование установленной для всего общества процедуре, единым нормативным правилам. Философское сознание стремится познать действительность как объект, «как она есть», сформировать такие интеллектуальные формы (идеи, принципы, понятия), которые бы схватывали объект в его всесторонности и глубине. Иными словами, философское сознание стремится к реальной действительности. Юридическое сознание, напротив, конструирует мириады абстракций, моделей, идеальных объектов, «удваивающих» действительность, оно формирует «юридический мир», который как бы надстраивается над реальной действительностью и составляет интеллектуальный горизонт профессионального юриста. Если философское сознание ориентировано на объект, то юридическое сознание ориентировано на предмет; философское сознание стремится к реальной действительности, юридическое сознание – удаляется от нее; философское сознание рассуждает в естественном залоге, а юридическое – в искусственном.
И именно здесь, на наш взгляд, кроется неудача всей социологизированной юриспруденции: также, как и философское сознание, она стремилась вырваться из мертвых абстракций правовой доктрины и описать действующее в реальной действительности «право», но такое постоянно «плывущее», изменяющееся, многогранное в своих конкретно-эмпирических проявлениях «право» не может быть схвачено в устойчивой системе юридических конструкций – либо социологизированная юриспруденция превратится во вторую юридическую догматику и утратит свою претензию на натуральное отражение социальных явлений «как они есть на самом деле», либо она останется на уровне идей и установок философского сознания, не став частью предмета сознания юристов.
Стремление актуализировать то или иное учение в качестве всеобщего основания правовой действительности, способного кардинально перестроить и систему права, и юридические практики, и профессиональное сознание – непременная черта не юридического, а философского сознания. Именно таким типом сознания обладают ученые-юристы, стремящиеся покорить доктринальное правосознание новыми идеями постклассической научной рациональности. Однако прежде чем реализовывать этот проект, не лишне было бы взглянуть в историю правоведения и увидеть там неспособность мощнейших философских и научных направлений переформатировать профессиональное сознание, юридическую догму, мышление юристов, их способы аргументации и в целом деятельности. Чем же уникальна постклассическая научная рациональность, что она, в отличие от философов и ученых прежних исторических эпох, все же способна совершить революцию в умах юристов?
7 комментариев