Вера Васильева → Обжаловать ли в Страсбурге закон об "иностранных агентах"?
27 ноября 2012 года в Независимом пресс-центре в Москве прошло очередное собрание круглого стола «Страсбургские посиделки». На обсуждение был вынесен вопрос о возможности обжаловать в Европейском суде по правам человека (ЕСПЧ) необходимость для общественных организаций регистрироваться как «иностранные агенты».
Мероприятие, организованное Центром содействия международной защите, вел заместитель руководителя проектов этой некоммерческой организации Валентин Моисеев. В дискуссии приняли участие руководитель проектов Центра, адвокат, Комиссар и член Исполнительного комитета Международной комиссии юристов Каринна Москаленко, а также сотрудники Центра Александр Манов, Мария Самородкина и Игорь Зубер.
Участники круглого стола выясняли, есть ли на сегодняшний день у правозащитников основания обращаться в ЕСПЧ с жалобой в отношении закона об «иностранных агентах». А также – наличествует ли в сложившейся ситуации потенциальная жертва, как строить исчерпание средств правовой защиты внутри страны и нужно ли вообще их исчерпывать.
Валентин Моисеев:
Мы собрались накануне знаменательной даты в жизни нашей организации – нам через несколько дней исполнится 18 лет. Ее мы встречаем с довольно хорошими результатами: 185 выигранных дел – это 14 процентов от всех выигранных российских дел в ЕСПЧ. Накануне этой даты хотелось бы поговорить о том, как жить дальше, пока это непонятно.
Что этот закон дает? Более частые отчеты. Впрочем, значительно больший протест вызывает обязанность регистрироваться как «иностранный агент». Помимо филологического несогласия, очевидно, возникают некие юридические последствия. Пока у меня нет данных, что целый ряд неправительственных организаций в результате были закрыты, получили какие-то проблемы. Впрочем, нет сведений и о положительном действии закона.
Игорь Зубер:
Наши власти вводят в заблуждение российских граждан и правозащитные организации, утверждая, что закон об «иностранных агентах» списан с западных образцов, в частности, правовых норм США. Проводить такую аналогию не имеет никакого смысла, потому что в США некоммерческие организации, получающие иностранное финансирование, но не получающие от спонсоров инструкции, не подпадают под действие этого закона.
Каринна Москаленко:
Помимо того, что это очень смахивает на желтые звезды, это заставляет вспомнить репрессивную практику 30-х годов в СССР. Приговоры к длительным срокам лишения свободы или смертной казни следовали за признанием обвиняемым себя «иностранным агентом». Это юридический факт. Я бы даже сказала – это великое множество юридических фактов.
Эта практика государством осуждена никогда не была. Тем, кто мне в качестве возражения приведет многотысячные факты реабилитации, я задаю следующий вопрос. Были ли люди реабилитированы именно потому, что факты их работы иностранными агентами не были доказаны? Нет! В реабилитационных процессах все говорили об абсурдности утверждений. Но не о том, что работа в качестве иностранного агента была измышлениями, недоказанным обстоятельством.
Для нашего государства термин «иностранный агент» всегда означал и означает совершенно конкретное деяние.
Говоря о деле М., президент России задолго до суда утверждал: «Да, вокруг этих персонажей по-прежнему много шуму. Но я считаю, в данных случаях наше ведомство поступает исходя из государственных интересов… Работаем, как говорится, только по факту. И неважно, на какую разведку он работал – южно- или северокорейскую».
Между тем, впоследствии ЕСПЧ признал, что суд над М. был несправедливым и зависимым.
Если мы не иностранные агенты, потому что мы вкладываем в этот термин правовой, а не какой-либо иной смысл, то получается, что власти нас вынуждают сообщать о себе заведомо неверные сведения.
На самом деле не мы исполняем волю зарубежных грантодателей, а они – нашу. Когда они объявляют конкурс на предоставление гранта, то оговаривают только сферу, в которой он будет использован (правового обучения, социальной помощи, и так далее). И мы определяем, чем мы занимаемся.
Мне кажется, отношение к этому закону у всех нас однозначное. Но по вопросу, нужно ли уже сегодня обращаться в Европейский суд, есть разные мнения.
Я считаю, что сейчас такое обращение является преждевременным, власти пока не предприняли по отношению к нам никаких репрессивных действий. Они только радушно предлагают нам, если мы все-таки агенты, назваться этим именем. По этой причине Европейский суд может отнестись к такой жалобе как к необоснованной.
Александр Манов:
Прежде всего меня беспокоит вопрос о бесплатной юридической помощи. Куда можно прийти бедному человеку, не имеющему достаточных средств для получения квалифицированной юридической помощи? Только к правозащитникам, если у него действительно серьезные вопросы. Ему могут помочь нормальные, серьезные правозащитные организации, которые сотрудничают с адвокатами или просто с юристами-специалистами. Если эти правозащитные организации сейчас будут вынуждены свернуть свою деятельность, то кто будет финансировать и проводить эту работу?
Следующее, на чем я считаю нужным заострить внимание – терминология. Назвать кого-то «иностранным агентом» – это не только оскорбление. Это нарушение принципа равноправия. Почему такой же гражданин, как и все остальные, должен именоваться «иностранным агентом»?
Далее коснусь вопроса о политической деятельности, которая обыгрывается в этом законе. Обязанность трактовать, что это такое по данному закону, отдали на откуп судьям. Судьи должны будут трактовать ту или иную активность в качестве политической или неполитической деятельности.
Кроме того, что такое – процедура регистрации как «иностранный агент»? Мы это уже проходили. Давайте тогда введем талоны на водку. Давайте введем талоны на приобретение сигарет. Введем понятие «злостный курильщик».
Теория права предполагает, что государство должно избегать ненужного правоприменения. Иными словами, если мы можем обойтись без талонов, скажем, на одежду, а просто пойти в магазин и купить ее, то надо обходиться. Здесь же введена ненужная правоприменительная стадия, а именно регистрация в качестве кого-то. С точки зрения механизма праворегулирования, это просто ненаучно.
Поскольку данный закон оставляет большую свободу усмотрения чиновника в каждом конкретном случае, можно говорить о его коррупциогенности. Коррупциогенность может быть следствием отсутствия правовой определенности, а может быть заложена сознательно.
Что касается вопроса об обращении в Европейский суд, то, в принципе, я вижу такую перспективу. Но регламент Европейского суда построен таким образом, что сейчас будет очень трудно добиться положительного решения. Я считаю, что прежде, чем подавать жалобу, нам нужно накопить материал.
Сейчас остается возможность обратиться Комитет по правам человека ООН. Но его решения очень мало интересуют Российскую Федерацию и ею не выполняются.
Мария Самородкина:
Обратимся к процедурной части. Очевидно, в настоящий момент следует рассуждать о том, что такая жалоба может быть подана только от потенциальной жертвы. Такие прецеденты есть, хотя их очень немного. Нам необходимо понять, сможем ли мы сейчас соблюсти критерии приемлемости жалобы.
В частности, следует рассмотреть сложный вопрос, связанный с исчерпанностью средств правовой защиты. Я полагаю, что мы можем попасть в опасную ситуацию.
Здесь сегодня уже упоминался Конституционный суд. У нас потенциальная жертва не может обратиться в КС. Прежде, чем туда идти, она должна стать объектом правопримнения. Кроме того, чтобы обратиться в Конституционный суд, надо исчерпать внутригосударственные средства правовой защиты первой инстанции, второй инстанции, и так далее.
Совершенно очевидно, что мы не прошли эту цепочку. Таким образом, говорить о критерии исчерпанности можно довольно условно.
Если мы утверждаем, что потенциальная жертва при обращении в Европейский суд не должна исчерпывать внутренние средства правовой защиты, потому что мы их считаем неэффективными, то мы будем обязаны прийти в Страсбург и убедительно это продемонстрировать. Мы должны представить не голословные утверждения, а факты и доказательства.
Я полагаю, что сейчас будет затруднительно объяснить Европейскому суду, почему мы не исчерпали средства правовой защиты в Российской Федерации.
Также я хотела бы сказать еще об одном пласте проблем, которые вижу. Я обращаюсь к коллегам с вопросом: что мы будем тогда анализировать? Если у нас нет конкретного дела, нет заявителя, в отношении которого было совершено правоприменение, то будет довольно проблематично обосновывать эту жалобу.
Наверное, неправильно ждать, пока по всем нам зазвонит колокол. Безусловно, признаки неточного закона налицо. Но для Европейского суда, если рассматривать такую жалобу с точки зрения критериев ее приемлемости, этого может оказаться недостаточно.
Подводя итог, скажу, что по этому потенциальному делу рановато идти в Страсбург. Но, безусловно, к этому нужно готовиться.
Мероприятие, организованное Центром содействия международной защите, вел заместитель руководителя проектов этой некоммерческой организации Валентин Моисеев. В дискуссии приняли участие руководитель проектов Центра, адвокат, Комиссар и член Исполнительного комитета Международной комиссии юристов Каринна Москаленко, а также сотрудники Центра Александр Манов, Мария Самородкина и Игорь Зубер.
Участники круглого стола выясняли, есть ли на сегодняшний день у правозащитников основания обращаться в ЕСПЧ с жалобой в отношении закона об «иностранных агентах». А также – наличествует ли в сложившейся ситуации потенциальная жертва, как строить исчерпание средств правовой защиты внутри страны и нужно ли вообще их исчерпывать.
Валентин Моисеев:
Мы собрались накануне знаменательной даты в жизни нашей организации – нам через несколько дней исполнится 18 лет. Ее мы встречаем с довольно хорошими результатами: 185 выигранных дел – это 14 процентов от всех выигранных российских дел в ЕСПЧ. Накануне этой даты хотелось бы поговорить о том, как жить дальше, пока это непонятно.
Что этот закон дает? Более частые отчеты. Впрочем, значительно больший протест вызывает обязанность регистрироваться как «иностранный агент». Помимо филологического несогласия, очевидно, возникают некие юридические последствия. Пока у меня нет данных, что целый ряд неправительственных организаций в результате были закрыты, получили какие-то проблемы. Впрочем, нет сведений и о положительном действии закона.
Игорь Зубер:
Наши власти вводят в заблуждение российских граждан и правозащитные организации, утверждая, что закон об «иностранных агентах» списан с западных образцов, в частности, правовых норм США. Проводить такую аналогию не имеет никакого смысла, потому что в США некоммерческие организации, получающие иностранное финансирование, но не получающие от спонсоров инструкции, не подпадают под действие этого закона.
Каринна Москаленко:
Помимо того, что это очень смахивает на желтые звезды, это заставляет вспомнить репрессивную практику 30-х годов в СССР. Приговоры к длительным срокам лишения свободы или смертной казни следовали за признанием обвиняемым себя «иностранным агентом». Это юридический факт. Я бы даже сказала – это великое множество юридических фактов.
Эта практика государством осуждена никогда не была. Тем, кто мне в качестве возражения приведет многотысячные факты реабилитации, я задаю следующий вопрос. Были ли люди реабилитированы именно потому, что факты их работы иностранными агентами не были доказаны? Нет! В реабилитационных процессах все говорили об абсурдности утверждений. Но не о том, что работа в качестве иностранного агента была измышлениями, недоказанным обстоятельством.
Для нашего государства термин «иностранный агент» всегда означал и означает совершенно конкретное деяние.
Говоря о деле М., президент России задолго до суда утверждал: «Да, вокруг этих персонажей по-прежнему много шуму. Но я считаю, в данных случаях наше ведомство поступает исходя из государственных интересов… Работаем, как говорится, только по факту. И неважно, на какую разведку он работал – южно- или северокорейскую».
Между тем, впоследствии ЕСПЧ признал, что суд над М. был несправедливым и зависимым.
Если мы не иностранные агенты, потому что мы вкладываем в этот термин правовой, а не какой-либо иной смысл, то получается, что власти нас вынуждают сообщать о себе заведомо неверные сведения.
На самом деле не мы исполняем волю зарубежных грантодателей, а они – нашу. Когда они объявляют конкурс на предоставление гранта, то оговаривают только сферу, в которой он будет использован (правового обучения, социальной помощи, и так далее). И мы определяем, чем мы занимаемся.
Мне кажется, отношение к этому закону у всех нас однозначное. Но по вопросу, нужно ли уже сегодня обращаться в Европейский суд, есть разные мнения.
Я считаю, что сейчас такое обращение является преждевременным, власти пока не предприняли по отношению к нам никаких репрессивных действий. Они только радушно предлагают нам, если мы все-таки агенты, назваться этим именем. По этой причине Европейский суд может отнестись к такой жалобе как к необоснованной.
Александр Манов:
Прежде всего меня беспокоит вопрос о бесплатной юридической помощи. Куда можно прийти бедному человеку, не имеющему достаточных средств для получения квалифицированной юридической помощи? Только к правозащитникам, если у него действительно серьезные вопросы. Ему могут помочь нормальные, серьезные правозащитные организации, которые сотрудничают с адвокатами или просто с юристами-специалистами. Если эти правозащитные организации сейчас будут вынуждены свернуть свою деятельность, то кто будет финансировать и проводить эту работу?
Следующее, на чем я считаю нужным заострить внимание – терминология. Назвать кого-то «иностранным агентом» – это не только оскорбление. Это нарушение принципа равноправия. Почему такой же гражданин, как и все остальные, должен именоваться «иностранным агентом»?
Далее коснусь вопроса о политической деятельности, которая обыгрывается в этом законе. Обязанность трактовать, что это такое по данному закону, отдали на откуп судьям. Судьи должны будут трактовать ту или иную активность в качестве политической или неполитической деятельности.
Кроме того, что такое – процедура регистрации как «иностранный агент»? Мы это уже проходили. Давайте тогда введем талоны на водку. Давайте введем талоны на приобретение сигарет. Введем понятие «злостный курильщик».
Теория права предполагает, что государство должно избегать ненужного правоприменения. Иными словами, если мы можем обойтись без талонов, скажем, на одежду, а просто пойти в магазин и купить ее, то надо обходиться. Здесь же введена ненужная правоприменительная стадия, а именно регистрация в качестве кого-то. С точки зрения механизма праворегулирования, это просто ненаучно.
Поскольку данный закон оставляет большую свободу усмотрения чиновника в каждом конкретном случае, можно говорить о его коррупциогенности. Коррупциогенность может быть следствием отсутствия правовой определенности, а может быть заложена сознательно.
Что касается вопроса об обращении в Европейский суд, то, в принципе, я вижу такую перспективу. Но регламент Европейского суда построен таким образом, что сейчас будет очень трудно добиться положительного решения. Я считаю, что прежде, чем подавать жалобу, нам нужно накопить материал.
Сейчас остается возможность обратиться Комитет по правам человека ООН. Но его решения очень мало интересуют Российскую Федерацию и ею не выполняются.
Мария Самородкина:
Обратимся к процедурной части. Очевидно, в настоящий момент следует рассуждать о том, что такая жалоба может быть подана только от потенциальной жертвы. Такие прецеденты есть, хотя их очень немного. Нам необходимо понять, сможем ли мы сейчас соблюсти критерии приемлемости жалобы.
В частности, следует рассмотреть сложный вопрос, связанный с исчерпанностью средств правовой защиты. Я полагаю, что мы можем попасть в опасную ситуацию.
Здесь сегодня уже упоминался Конституционный суд. У нас потенциальная жертва не может обратиться в КС. Прежде, чем туда идти, она должна стать объектом правопримнения. Кроме того, чтобы обратиться в Конституционный суд, надо исчерпать внутригосударственные средства правовой защиты первой инстанции, второй инстанции, и так далее.
Совершенно очевидно, что мы не прошли эту цепочку. Таким образом, говорить о критерии исчерпанности можно довольно условно.
Если мы утверждаем, что потенциальная жертва при обращении в Европейский суд не должна исчерпывать внутренние средства правовой защиты, потому что мы их считаем неэффективными, то мы будем обязаны прийти в Страсбург и убедительно это продемонстрировать. Мы должны представить не голословные утверждения, а факты и доказательства.
Я полагаю, что сейчас будет затруднительно объяснить Европейскому суду, почему мы не исчерпали средства правовой защиты в Российской Федерации.
Также я хотела бы сказать еще об одном пласте проблем, которые вижу. Я обращаюсь к коллегам с вопросом: что мы будем тогда анализировать? Если у нас нет конкретного дела, нет заявителя, в отношении которого было совершено правоприменение, то будет довольно проблематично обосновывать эту жалобу.
Наверное, неправильно ждать, пока по всем нам зазвонит колокол. Безусловно, признаки неточного закона налицо. Но для Европейского суда, если рассматривать такую жалобу с точки зрения критериев ее приемлемости, этого может оказаться недостаточно.
Подводя итог, скажу, что по этому потенциальному делу рановато идти в Страсбург. Но, безусловно, к этому нужно готовиться.
2 комментария