Антон Михайлов → Правовая традиция и правовая идеология
1. Любое понятие должно иметь функциональное назначение в предмете науки, как знак и значение должно относиться к соответствующему только ему означаемому. В противном случае возникает ситуация языкового синкретизма и, как следствие, отсутствие возможности диалога.
Юристы, не определившись с понятием традиции и идеологии, добавляют предикат «правовая», переносят наработки философов в сферу юриспруденции, что и приводит к господству неотрефлектированных смыслов в существующей философии права. Ни правовая традиция, ни правовая идеология в этом смысле не являются понятиями предмета науки, существуют на уровне «облака смыслов» (всецело зависят от контекста, т.е. могут означать качественно различные означаемые, не имеют относительно строгого содержания и объема).
2. В правовых исследованиях раскрытие содержания правовой традиции и правовой идеологии обычно осуществляется через определение их состава. Вместе с тем допустимо выдвинуть гипотезу, что любое содержание может быть идеологизированно или может стать частью традиции. Поэтому эвристически ценно рассматреть и правовую идеологию, и правовую традицию как функции, видеть их сущность не через их состав, а через осуществляемое воздействие в рамках метасистемы.
И здесь, на мой взгляд, одной из важнейших функций является функция оестествления, т.е. представление определенных идей, правил или отношений как соответствующих «природе вещей», самоочевидных, не нуждающихся в обосновании.
Например, для школы естественного права естествен разум, природа человека инвариантна в историческом и культурном отношениях; для исторической школы права естествен самобытный дух народа, его органическое вызревание и манифестация в формах права в виде обычая, доктрины, кодекса; для социологического направления естественна социальная природа права, его формирование из социальных отношений.
Общими функциями, осуществляемыми и правовой традицией, и правовой идеологией, в рамках правовой системы общества, выступают функции идентификации, интеграции группового и общественного правосознания, функция легитимации права, трансляции культуры.
И правовая традиция, и правовая идеология принимают значимое участие в правовой социализации индивида – на основе определенных идей, ценностей, стереотипов формируют у субъекта отношение к тем или иным явлениям правовой действительности. И правовая идеология, и правовая традиция осуществляют мировоззренческую функцию, формируют «картину мира» юриста, внедряя в сознание определенные интерпретации событий. В традиционной и идеологической «картине мира» всегда присутствуют «мы» и «они», т.е. обратной стороной сплочения сознания носителей той или иной традиции или идеологии, они проводят границу между «своими», т.е. носителями определенного типа сознания, и «чужими».
Через эти функции можно также обозначить такие общие качества правовой традиции и правовой идеологии как стандартизация, иммобилизм и репрессивность.
В семиологии Р. Барта, развивающей марксистское понимание идеологии, ее аспектами выступают принципиальная неполнота (поскольку она всегда выражает интересы отдельной группы), «империализм» и претензия на универсальность (стремление к глобальной трактовке и охвату действительности), агрессивность (идеологии, на которые разделен культурный мир, находятся в состоянии непрекращающегося противоборства, причем речь идет вовсе не о платоновской борьбе за истинное «знание» против превратных «мнений», но о ницшеанской войне между различными «мнениями»-идеологиями за господство: отношения, связывающие все множество идеологических систем – это «отношения силы»), принудительный характер, который стремится подавить личностное сознание и отчуждает ответственность индивида, «натурализирующая» функция (ни одна идеология не признает себя в качестве таковой, т.е. в качестве продукта культуры, обусловленного обществом и его историей; напротив, любая идеология воспринимает себя как явление «природы», т.е. как нечто «естественное», «само собой разумеющееся»); стереотипность (идеология пытается упразднить всякое непосредственное видение мира, его творческое «открытие» в актах индивидуального опыта, предлагая взамен рутинное «узнавание» готового клише, топосов, набором которых одна идеология как раз и отличается от другой), иммобилизм (стремление к созданию «устойчивого», раз и навсегда данного образа мира, вырабатывая для этого нормы, правила и схемы, под которые подгоняется подвижная, бесконечно изменчивая жизнь).
3. Помимо функциональных характеристик можно выделить и иные общие черты у правовой традиции и правовой идеологии.
Они не поддаются непосредственному наблюдению, не являются частью феноменальности, внеположной сознанию, а могут быть познаны лишь через формы объективации – знаки и действия, т.е. формами их выражения выступает как знаковая реальность, так и деятельность.
Их содержание может быть рассмотрен как комплекс идей (ментальный уровень), правил (знаковый уровень) и отношений (деятельностный уровень).
Являясь результатом деятельности людей, и правовая традиция, и правовая идеология скрывают свой источник происхождения, конкретно-исторические условия и факторы, вызвавшие их к жизни, а также механизм своего воздействия на сознание адресата. Они суть искусственно-естественные образования.
Как правовая традиция, так и правовая идеология имеют свои догматы – идеи, ценности, по отношению к которым их носитель относится религиозно, нерефлективно, принимая их на веру.
Как правовая традиция, так и правовая идеология рассматривают себя как естественные образования, не сконструированные индивидуальным или групповым произволом.
Важной общей чертой правовой традиции и правовой идеологии выступает то, что их воспроизводство носит иррациональный характер.
Для своего понимания правовая традиция и правовая идеология требуют герменевтического исследования, направленного на понимание их «изнутри» в конкретно-историческом хронотопе.
Юристы, не определившись с понятием традиции и идеологии, добавляют предикат «правовая», переносят наработки философов в сферу юриспруденции, что и приводит к господству неотрефлектированных смыслов в существующей философии права. Ни правовая традиция, ни правовая идеология в этом смысле не являются понятиями предмета науки, существуют на уровне «облака смыслов» (всецело зависят от контекста, т.е. могут означать качественно различные означаемые, не имеют относительно строгого содержания и объема).
2. В правовых исследованиях раскрытие содержания правовой традиции и правовой идеологии обычно осуществляется через определение их состава. Вместе с тем допустимо выдвинуть гипотезу, что любое содержание может быть идеологизированно или может стать частью традиции. Поэтому эвристически ценно рассматреть и правовую идеологию, и правовую традицию как функции, видеть их сущность не через их состав, а через осуществляемое воздействие в рамках метасистемы.
И здесь, на мой взгляд, одной из важнейших функций является функция оестествления, т.е. представление определенных идей, правил или отношений как соответствующих «природе вещей», самоочевидных, не нуждающихся в обосновании.
Например, для школы естественного права естествен разум, природа человека инвариантна в историческом и культурном отношениях; для исторической школы права естествен самобытный дух народа, его органическое вызревание и манифестация в формах права в виде обычая, доктрины, кодекса; для социологического направления естественна социальная природа права, его формирование из социальных отношений.
Общими функциями, осуществляемыми и правовой традицией, и правовой идеологией, в рамках правовой системы общества, выступают функции идентификации, интеграции группового и общественного правосознания, функция легитимации права, трансляции культуры.
И правовая традиция, и правовая идеология принимают значимое участие в правовой социализации индивида – на основе определенных идей, ценностей, стереотипов формируют у субъекта отношение к тем или иным явлениям правовой действительности. И правовая идеология, и правовая традиция осуществляют мировоззренческую функцию, формируют «картину мира» юриста, внедряя в сознание определенные интерпретации событий. В традиционной и идеологической «картине мира» всегда присутствуют «мы» и «они», т.е. обратной стороной сплочения сознания носителей той или иной традиции или идеологии, они проводят границу между «своими», т.е. носителями определенного типа сознания, и «чужими».
Через эти функции можно также обозначить такие общие качества правовой традиции и правовой идеологии как стандартизация, иммобилизм и репрессивность.
В семиологии Р. Барта, развивающей марксистское понимание идеологии, ее аспектами выступают принципиальная неполнота (поскольку она всегда выражает интересы отдельной группы), «империализм» и претензия на универсальность (стремление к глобальной трактовке и охвату действительности), агрессивность (идеологии, на которые разделен культурный мир, находятся в состоянии непрекращающегося противоборства, причем речь идет вовсе не о платоновской борьбе за истинное «знание» против превратных «мнений», но о ницшеанской войне между различными «мнениями»-идеологиями за господство: отношения, связывающие все множество идеологических систем – это «отношения силы»), принудительный характер, который стремится подавить личностное сознание и отчуждает ответственность индивида, «натурализирующая» функция (ни одна идеология не признает себя в качестве таковой, т.е. в качестве продукта культуры, обусловленного обществом и его историей; напротив, любая идеология воспринимает себя как явление «природы», т.е. как нечто «естественное», «само собой разумеющееся»); стереотипность (идеология пытается упразднить всякое непосредственное видение мира, его творческое «открытие» в актах индивидуального опыта, предлагая взамен рутинное «узнавание» готового клише, топосов, набором которых одна идеология как раз и отличается от другой), иммобилизм (стремление к созданию «устойчивого», раз и навсегда данного образа мира, вырабатывая для этого нормы, правила и схемы, под которые подгоняется подвижная, бесконечно изменчивая жизнь).
3. Помимо функциональных характеристик можно выделить и иные общие черты у правовой традиции и правовой идеологии.
Они не поддаются непосредственному наблюдению, не являются частью феноменальности, внеположной сознанию, а могут быть познаны лишь через формы объективации – знаки и действия, т.е. формами их выражения выступает как знаковая реальность, так и деятельность.
Их содержание может быть рассмотрен как комплекс идей (ментальный уровень), правил (знаковый уровень) и отношений (деятельностный уровень).
Являясь результатом деятельности людей, и правовая традиция, и правовая идеология скрывают свой источник происхождения, конкретно-исторические условия и факторы, вызвавшие их к жизни, а также механизм своего воздействия на сознание адресата. Они суть искусственно-естественные образования.
Как правовая традиция, так и правовая идеология имеют свои догматы – идеи, ценности, по отношению к которым их носитель относится религиозно, нерефлективно, принимая их на веру.
Как правовая традиция, так и правовая идеология рассматривают себя как естественные образования, не сконструированные индивидуальным или групповым произволом.
Важной общей чертой правовой традиции и правовой идеологии выступает то, что их воспроизводство носит иррациональный характер.
Для своего понимания правовая традиция и правовая идеология требуют герменевтического исследования, направленного на понимание их «изнутри» в конкретно-историческом хронотопе.
Понятие же «идеология» относится к области философии и политики, и вряд ли с с точки зрения науки права подлежит исследованию, кроме как для целей исследования отграничения системы науки права от смежных наук.
Вадим, я вел речь не о понятии «идеология», а о понятии «правовая идеология». Следуя Вашей же «логике» можно парировать, что и понятие «традиция» не относится непосредственно к юриспруденции, а также разрабатывается философией истории, социальной философией. Так что это вовсе не аргумент. Термин «правовая идеология» уже несколько десятилетий как фигурирует в подавляющем большинстве учебников по теории права. Можно назвать пару десятков фамилий ученых, главы или параграфы монографий которых были посвящены правовой идеологии. Однако уровень разработанности, понимания существа, функций, структуры правовой идеологии в юридических исследованиях пока оставляет желать лучшего.
Первое. В целом соглашусь с Вашей критикой. Несомненно, нужно прояснять цели разработки понятий. Таково юридическое сознание, им движет целесообразность. Согласен, что далеко не всегда у меня получается ясно понимать такие цели. Вместе с тем если в заметке о целях ничего не сказано, это еще само по себе не означает, что автор над этим вопросом вовсе не задумывался. Или означает?
Второе. С правовой идеологией у нас в российской теории права сложилась парадоксальная ситуация: термин уже несколько десятилетий имеется во всех учебниках, но связи его значения с иными терминами теории права практически никакой не проясняется в литературе. Иными словами, есть нечто, а для чего это в теории права, в каком смысловом ряду стоит в предмете теории права данный термин, не объяснено. Для меня уже наличие такого разрыва в предмете теории права дает основания размышлять на тему правовой идеологии.
Третье. Уважаемый Антон, не знаю, открою Вам великую тайну или нет, но подлинная научная мотивация не имеет ничего общего с практической целесообразностью. Самая что ни на есть научная мотивация в фундаментальных науках — любопытство, чистый интерес — и ничего более. Возьмите математику, которую несколько столетий считали «царицей наук», какие, например, в высшей математике практически целесообразные могут быть начальные действия ученых? Напротив: не только в математике, но и в физике, долгое время, а может быть, и всегда порой совершенно не ясно, что делать с тем или иным научным открытием.
Соглашусь, что это не особо представлено в сфере правоведения. Юридическое сознание устроено в этом смысле совершенно иначе. Однако и такой тип мотивации, который не связан с целесообразным действием, имеет место в серьезных исследованиях, и порицать его только на том основании, что исследователь не следует тому алгоритму, который представляется юридическому сознанию (и Вам вместе с ним) естественным (очевидным, не нуждающимся в обосновании, правильным и т.п.), не стоит.
Во-первых, не соглашусь с тем, что у меня якобы есть свое собственное представление о праве, которое требует создания нового языка. Это не так. Мои представления уже представлены в истории правовой мысли, ничего принципиально нового у меня пока нет. Это было бы счастье, если таковое у меня имелось.
Во-вторых, не соглашусь с тем, что я изобретаю какой-то новый язык: никаких неологизмов я не ввожу, стараюсь использовать тезаурус образованного юриста. Метафоры и образы — нормальное явление для любого направления, которое использует естественный язык. В языке юристов воз и малая тележка метафор и образных выражений. И это нормально, и в принципе искоренено быть не может, поскольку осуществить полноценный «перевод» юриспруденции (как доктринальной, так и практической) на искусственный язык математики невозможно.
Во-вторых, прошу указать, можно прямо пальцем, где я называю свои заметки наукой права. Если Вы внимательно читали то, что я публикую здесь, то могли бы заметить специальные заметки, направленные на проблематизацию естественного словоупотребления многих юристов о научности правоведения. Я являюсь сторонником определения критериев, судя по которым мы называем то или иное содержание научным. Если взять критерии, принятые — в той или иной мере — в естествознании, то нет никакой науки права вообще, есть нечто, но наукой это нечто не является. Если брать иные критерии, то можно пытаться доказывать, что правоведение является наукой.
Поэтому, уважаемый Антон, если где я и позволил себе употребить в отношении своих текстов термин «наука права», то этот термин нужно понимать сугубо номинально. Таким же образом, без прояснения критериев, рассуждают о науке права и используют данный термин огромное количество наших современных российских юристов.
Вместе с тем, уважаемый Антон, идея Венского кружка о протокольных предложениях и процедуре верификации так и не нашла своего подтверждения, не доказала свою практическую применимость даже в естественных науках. Если Вы помните, на смену неопозитивизму в философии науки пришел К. Поппер с его процедурой фальсификации как более успешный вариант проверки научности знания. Поэтому критерий верифицируемости в современной философии науки отнюдь не является ведущим в процедуре проверки знания на научность, Вы зря полагаете, что он является аксиомой, не подвергаемой сомнению в «подлинной науке». :)
Вопрос правильный. На него нужно отвечать, если пытаться думать на эту тему. Пока такого ответа, который я бы считал обоснованным и серьезным, у меня нет.
Вместе с тем когда мы говорим, например, о методе сравнительного правоведения, о формально-юридическом методе, указывая на то, что, да, в их основе лежит общенаучная процедура сравнения и приемы толкования и формально-логические правила и процедуры соответственно, но при этом предмет, к которому применяются эти метода, обладает спецификой по отношению к другим областям знаний и деятельности, и поэтому и в самой процедуре применения таких методов будет своя, юридическая, специфика, то почему бы не применить такую «логику» и в отношении обоснования специфичности правовой идеологии и правовой традиции? Пока так. Буду думать.
Еще раз повторю: я только начинаю, по сути, нормальную работу с термином «правовая идеология», пытаюсь думать на эту тему — в отличие от подавляющего большинстве современных теоретиков, за исключением буквально единиц. Поэтому и заметки правильнее читать под таким углом. Хорошо, что Вы задаете вопросы, это может дать импульс к размышлениям.
Ну и если Вы так настаиваете, то давайте культурно разбираться. Для Вас каковы критерии научности юриспруденции? Что Вы называете юридической наукой, если я ее смешиваю с тем, что Вы предельно уважительно называете «философствованием о праве»?
Второе. Вы идеализируете процедуру верификации. Если Вы в этот термин вкладываете аутентичное значение, то я уже говорил, что от этой процедуры естественные науки отказались уже более полувека назад. Если Вы под верификацией понимаете любой способ проверки полученного знания на истинность в свете корреспондентской теории, то опять же, в современной физике существуют огромные пласты в предмете, где уже ни наблюдение, ни эксперимент невозможно осуществить, но при этом эти теории существуют и составляют часть предмета науки физики. На каком основании, ответьте мне? Куда из голов ученых-физиков и философов науки подевалась верификация? Может быть, «широко» понимаемая верификация в смысле корреспондентской теории истины — детище науки XIX столетия и не более того?
Третье. Я не знаток понятия научно-исследовательских программ (далее — НИП) Лакатоша, но так интуитивно считаю, что попытаться представить теоретико-правовое знание в виде НИПов возможно. Далее. Любой преподаватель уважающего себя современного российского юридического вуза скажет Вам, Антон, что есть методы, которые юристы считают своими, только им принадлежащими. Чаще других в числе таких называют метод сравнительного правоведения и формально-юридический метод. Так что еще требуется доказать, что собственно юридических методов нет, либо, что они есть, но не являются научными методами. Причем я здесь подчеркиваю, специально не принимаю позицию, я просто описываю современную ситуацию в плане отношения юридического сообщества к наличию собственно юридических методов и определяю то, что нужно сделать, чтобы обоснованно показать, что теоретико-правовое знание научным не является.
А по мне так все обстоит совсем иначе. «Право» и «государство» — это только смыслы, существующие в сознании, и от этих смыслов уже напрямую зависит, какой «фрагмент» социальной реальности будут именоваться «правом» и «государством».
Если же предмет конструируется методом (так называемая «постклассическая научная рациональность»), а не является фотографией, зеркальным отражением объекта как фрагмента реальности, то число предметов наук тоже бесконечно. Так что дело тут вовсе не в идеологии советской науки.
Как раз-таки методом в советском правоведении и вообще обществознании и философии не могли назвать «все, что угодно». Были определенные правила, основания, был минимальный уровень методологической культуры. А вот сейчас — «кочки зрения» и как раз сейчас методом можно назвать «все, что угодно».
И еще один важный момент. «Истина» и «ложь» и утилитарные задачи — это две большие разницы. Врач дал пациенту плацебо, а тот возьми и выздорови! Утилитарная задача выполнена, цель врача достигнута, и при этом утилитаристу совершенно «фиолетово» до истины и лжи в смысле соответствия действительности.
Поэтому давайте научимся различать науку, которая — в ее «классическом» позитивном понимании — занимается объяснением и предсказанием развития определенных явлений и виды деятельности, первичная цель которых — польза (утилитаризм). Ведь — давайте включим логику — далеко не от объяснения и прогноза развития каждого объекта науки имеется какая-то польза ученому, обществу или человечеству в целом. Если смотреть с позиции пользы, то выгоду, скажем, человечеству в целом от многих научных открытий можно серьезно проблематизировать.
С Вашим пониманием идеологии я примерно познакомился. Это средство, при помощи которого формируется и поддерживается вера в некоторую иллюзию. Но что Вы называете объективным правом? Позитивное право — как это К. Бергбом полагал и наши учебники по теории права? Или в русле раннего Маркса и В.М. Сырых его понимаете? Или в русле социологического направления? А то начну «философствовать о праве», а окажется, что не о том праве…
Вы не желаете систематически изложить свои взгляды на разницу между наукой (научно-технический прогресс) и вненаучной познавательной деятельностью (социальный прогресс)?