Антон Михайлов → Историческая и социологическая школы права: некоторые различия (начало)
[1] При первом приближении может показаться, что как Ф.К. Савиньи, Г.Ф. Пухта, так и С.А. Муромцев, Р. Паунд говорят именно о социуме как первичном источнике такого феномена как право. Вместе с тем, едва ли допустимо утверждать, что «истористы» и «социологи» понимали под обществом одно и то же.
Для «социологов» общество конституируется множеством социальных практик, оно немыслимо вне совместной деятельности членов общества; для «истористов» общество изначально обусловливается «народным правосознанием» (в особенности у ученика Ф. Савиньи Г. Пухты), из которого «вырастают» все социальные институты, т.е. определяющим первоначалом общества выступает отнюдь не деятельность, практика, а национальное сознание.
Иными словами, «социологи» видят общество интерсубъективным и множественным, а «истористы» – объективным, органичным единым целым. Поэтому если для «социологов» правоотношения выступают первопричиной, движущим «локомотивом» права, то для «истористов» правоотношения выступают следствием развития «народного духа». «Отрицая человеческий произвол в образовании права, представители исторической школы отвергали и внешние факторы, под влиянием которых могло бы складываться развитие права. Право образуется только посредством внутренних, незаметно, тайно действующих сил. Право есть продукт народного духа (Volksgeist), который дается каждому народу (нации) при выступлении его на историческую сцену и который живет и проявляется во всех членах народа (нации). Таким путем создается народное правосознание, – неисчерпаемый и единственный источник права», – справедливо указывал в отношении учения «истористов» выдающийся цивилист и теоретик-позитивист Г.Ф. Шершеневич.
Выражаясь языком популярного в современности «широкого» правопонимания, для «истористов» (равно как и для юснатуралистов) первичны правовые идеи (национальное правосознание), а правоотношения и правовые нормы – производны, в то время как для «социологов» первичными являются правоотношения (правопорядок), а правовые нормы и идеи носят производный характер.
Несколько редуцируя, возможно утверждать, что если для «социологов» характерна материалистическая ориентация, поиск первопричин, оснований социального во «внешних» по отношению к человеку, «бытийственных» факторах (исторических, экономических, политических и др.), то для «истористов» свойственна идеалистическая установка, при которой исходным пунктом формирования социальных институтов признается «внутренний», человеческий фактор – общественное сознание нации.
[2] Для большинства представителей социологической школы права общество – это совокупность разнохарактерных социальных групп, сообществ, которым чужды единые ценностные начала, и потому с позиций социологического подхода изначально признается множественность правовых систем в рамках государственной территории, в границах которой могут с разной степенью конфликтности сосуществовать общинное, церковное, корпоративное, официальное и пр. право.
Симптоматично то, что весьма значимые фигуры, с которыми традиционно связывают развитие социологии как науки (Г. Зиммель, М. Вебер) не рассматривали общество как некую духовную общность, из чего исходили в своих философских полаганиях «истористы» немецкой школы (Volksgeist), а, напротив, воспринимали его как сложную анонимную структуру с размытыми границами и неопределенными отношениями. Один из «отцов-основателей» социологической науки М. Вебер любую форму общественного объединения понимал весьма близко к позиции «социального атомицизма» как «истечение и взаимосвязь специфического поведения отдельных людей». Совершенно не случайно, на наш взгляд, и утверждение немецкого философа права Р. Циппелиуса о том, что «для социологии не существует какой бы то ни было действующей «коллективной личности», так что если идет речь о государстве, нации, семье, армии и т.п., то подразумевается определенный образ фактического или, по меньшей мере, возможного (и реконструируемого) социального поведения индивида».
Для «истористов», напротив, общество представляет собой некое национальное единство, целостную духовную общность, сложившуюся на основе общих истории, языка, ценностных воззрений многих поколений определенной нации («дух» нации не формируется одним поколением).
Важно указать на несомненную связь данных образов социального образования с вполне определенными историческими эпохами в развитии западной цивилизации: практически все сословно-традиционные общества феодального типа могут адекватно рассматриваться как системы разнообразных «духовных» корпоративных общностей, конституируемым посредством безличного «мы», а не личностного «я», тогда как буржуазное западноевропейское общество, «вскормленное молоком» индивидуализма и либерализма, действительно может быть описано в качестве «сложной анонимной структуры», основанной на приоритете индивидуального «я» над социальным целым. Ведь совершенно не случайно именно в буржуазную эпоху рождается концепт гражданского общества, в котором, по меткому выражению Г.В.Ф. Гегеля, «каждый для себя – цель, все другие для него ничего», вследствие чего именно для такого «гражданского» общества объективно требуется утвердить императивный принцип кантианской этики рассматривать человека всегда не как средство, а как цель.
Таким образом, по нашему мнению, исходные философские установки у «истористов» и «социологов» качественно разные: первые исходят из приоритета социального целого над индивидами, ярко выраженное у Г. Гуго и Ф.К. Савиньи и доходящее до полной мистификации коллективно-народного начала у Г.Ф. Пухты (коллективизм), которое персонифицируется и ставится в центр правогенеза, в то время как «социологи» исходят из индивидуалистической установки (общественные образования и процессы складываются из социальной деятельности индивидов). В силу этого «истористами» движет отнюдь не стремление к децентрализации и диспозитивности в государственно-правовом регулировании (Л. Дюги, Е. Эрлих, Г.У. Канторович), а политически обусловленная интенция сформировать целостное единство германской нации в рамках достаточно централизованной, отражающей народное правосознание государственно-правовой системы.
[3] Важно также иметь в виду то немаловажное обстоятельство, что основные философские полагания и методологические установки немецкой исторической школы были уже сформулированы Ф.К. Савиньи в середине первой декады XIX столетия, т.е., как минимум, за пятнадцать-двадцать лет до формирования научного позитивизма О. Конта как целостного методологического подхода (30-е гг. XIXв.). Основоположники исторической школы не могли осознанно и целенаправленно применять методологические установки философского позитивизма, в то время как многие представители социологической «школы» права сознательно использовали их в качестве основы своих учений о природе, генезисе и функционировании права.
Также имеет смысл указать, что сами основатели социологической науки (О. Конт, Г. Спенсер, Дж.Ст. Милль, Э. Дюркгейм, М. Вебер), без методологических установок которых социологическая «школа» права никогда бы и не сформировалась ни в Западной Европе, ни в России, стремились вывести за пределы научного знания всякие метафизические полагания, абсолютные истины, идеи и ценности, принципиально недоступные для научного познания «конечные» сущности вещей («вещь-в-себе» И. Канта), и обратиться к исследованию наблюдаемых явлений (Конт), «социологических фактов» (Дюркгейм, Вебер), их описанию, установлению взаимосвязей, систематизации, классификации. Более того, как русские дореволюционные представители социологической школы в лице М.М. Ковалевского и С.А. Муромцева, так и, тем более, основоположники и последователи «американского реализма» I пол. XXв. (К.Н. Льюэллин (Ллевеллин), О.У. Холмс, Д.Ч. Грей, Дж. Фрэнк, Д.В. Бингам и др.) абсолютно не приемлют в качестве исходной фундаментальной категории учений о праве некий метафизический (мистический) «народный дух», который, разумеется, – не стоит этого отрицать – явился прародителем «историзма» социологической юриспруденции, но не более того.
Важно также обратить внимание и на то, что акцентуация «истористов» уникальности общественного сознания каждой национальной культуры стоит гораздо ближе к герменевтической методологической установке с ее направленностью на понимание социокультурных явлений в их конкретно-исторических контекстах, обусловленных «центральной зоной культуры» (или «духом народа») – ценностями, стандартами должного, нежели к стремлению позитивистов – по образцу естествознания – открыть общие законы развития и функционирования социальных систем и полностью объяснить «частные» социокультурные явления и процессы путем «подведения» их под открытые национально-культурно инвариантные законы общественного развития.
Для многих историков правовой мысли далеко не секрет, что – с подачи Р. фон Иеринга – именно для представителей социологической школы было характерно резко негативное, «репульсивное» отношение к «предельным основаниям» воззрений «истористов» на правогенез (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, Ю.С. Гамбаров); «социологи» «очистили» историзм немецкой школы от метафизических полаганий (П.И. Новгородцев) и попытались следовать исключительно эмпирической эпистемологической установке.
Таким образом, возможно утверждать, что философско-методологические основания исторической школы права носят метафизический характер, а социологической школы – позитивистский. В этой связи показательным представляется то, что если исследователи, придерживающиеся философских установок позитивизма прямо указывали, на «метафизическую неуловимость», априорный характер, «аморфность» постулируемого «истористами» «народного духа», то религиозные мыслители не видели никакой проблемы в использовании данной категории как фундаментального полагания правовой теории.
К примеру, один из ведущих цивилистов дореволюционного периода Ю.С. Гамбаров буквально восклицал: «Что такое, в самом деле, «дух» народа, или народное сознание, на котором основана вся так называемая «историческая теория правообразования», как не совершенно априорное построение от разума, не только ничем не доказанное, но и прямо опровергаемое тем, что нам действительно известно о происхождении и развитии права?».
Известный религиозный мыслитель С.Н. Булгаков, напротив, указывал, что «идея «национального духа», которой оперировала историческая школа права, не была продумана ею именно с метафизической стороны, но действительное соотношение вещей было формулировано в ней (впрочем, в применении к частному вопросу о правообразовании) совершенно верно, хотя и в терминах позитивистского историзма. Нация есть не как коллективное понятие или логическая абстракция, но как творческое живое начало, как духовный организм, члены которого находятся во внутренней живой связи с ним. Когда мы переживаем национальное чувство, ощущаем в себе нацию или себя в нации, мы познаем бытийственное, а не эпифеноменальное лишь свое определение».
Нам представляется очевидным, что невозможно отнести к одному типу правопонимания школу юристов, если основоположники данного типа отрицают исходную, фундаментальную категорию данной школы, из которой ее представители выводят свои утверждения. К примеру, нельзя «прописать» по адресу юридических позитивистов юристов, считающих, что существует «над-позитивное», «высшее» право (Г. Радбрух), a priori отрицаемое юридическими позитивистами; также как невозможно отнести к юснатурализму как типу правопонимания воззрения ученых, рассматривающих действенность, социальную функциональность права как его имманентное свойство, необходимое условие его существования, ибо для юснатуралистов сущность права выражается в идее, а сфера явлений, социальных отношений для них принципиально вторична.
[4] Имеет смысл также указать на то, что немецкая историческая школа, в отличие от многих «течений» внутри «социологизма», никогда не бралась утверждать эмпирическую обусловленность всех правовых ценностей и в целом аксиологический релятивизм, – ставший практически «визитной карточкой» американской социологии права, – с которым еще на заре XXв. связывали кризис российского правосознания и яростно боролись П.И. Новгородцев и его ученик И.А. Ильин.
Сверх того, есть основания утверждать, что политическое стремление «истористов» пробудить и интегрировать национальное сознание Германии (в чем Ф.К. Савиньи был абсолютно солидарен с А.Ф.Ю. Тибо) никогда бы не было реализовано на основе убеждения в безраздельном господстве противоречивой социальной эмпирии и установки на аксиологический релятивизм. Лозунг Г.Ф. Пухты «право имеет историю» абсолютно не адекватен в отношении воззрений социологической школы, поскольку никакая осмысленная история не может быть рассказана на основе разрозненных эмпирических «социальных фактов» или противоречивого конгломерата правоотношений: любая история, согласно М. Блоку и Л. Февру, предполагает исходную концептуализацию, изначально полагаемые ценностные установки-ориентиры, лежащие в основе целостных интерпретаций фактов социальной действительности, которые имелись у немецкой исторической школы («дух народа») и которые – в силу методологических установок научного позитивизма О. Конта – были начисто исключены из исследовательского метода социологической «школы». «Социология никогда не может претендовать на то, чтобы стать философией истории, ибо она необходимо применяет естественнонаучный метод», – писал Г. Риккерт.
Поэтому право последовательных «социологов» никакой «истории» сформировать и рассказать изначально не в состоянии, как и конкретно-социологический или статистический методы не могут быть ничем иным, как методами количественного анализа эмпирических фактов (В.М. Сырых).
[5] Если – на философско-правовом уровне исследования – рассматривать соотношение исторической и социологической школ с позиций «флуктуационной» типологии культур П.А. Сорокина, которая приводится и в «полифоничном» труде А.В. Полякова, то станет вполне очевидно, что взгляд «истористов» был устремлен к идеациональному (или, по крайней мере, идеалистическому) типу культуры, для коего установления Бога проявляются в национальном сознании, а Бог и нация стремятся к единству друг с другом (для этого достаточно прочесть первые страницы «Энциклопедии права» Г.Ф. Пухты): именно данный тип культуры искали в Средневековье романтично настроенные умы «истористов». Социологическая же школа права, напротив, ориентирована на чувственный (сенсорный) тип культуры, которым правит вечноизменчивая общественная повседневность – деятельность, лишенная единой высшей ценностной «системы координат».
Более того, только в рамках сенсорной культуры и возможно формирование и широкое распространение социологической юриспруденции, ибо философской «картине мира» любой идеациональной культуры абсолютно чужды методологические установки социологизма (принципиальное отрицание метафизических первопричин, ограничение науки данными чувственного опыта, положение в основу любого научного исследования эмпирических фактов и др.).
Для идеациональной культуры «должное» непоколебимо, безусловно, оно императивно нормирует «сущее» без какой-либо оглядки на распространенные социальные – но тем не менее – девиации; идеациональная этика и право не признают никаких «полутонов», мир для них предстает в черно-белом цвете: есть бесконечный град Небесный и конечный град земной. Для социологической школы социальная норма функционирует лишь в социуме и детерминируется социальными отношениями, т.е. норма – ничто без фактов, породивших ее; норма – есть социально типичное, среднестатистическое и в этом смысле нормальное, которое ab initio изменчиво, относительно и ограничено пределами того или иного общественного союза. Именно такое представление о социальной нормативности, по нашему мнению, и превалирует в сенсорном типе культуры.
[6] Если историческая школа основывается на объективных основаниях подлинного права (Volksgeist), хотя и провозглашает его относительным в отличие от абсолютных оснований естественно-правовой школы (Бог, природа, разум), то социологическая школа не ищет каких-либо объективных, эмпирически инвариантных оснований в праве – ее «живое» право соткано из интерсубъективных взаимодействий участников определенной социальной общности (в частности и поэтому в дореволюционном правоведении представители «возрожденного естественного права» (П.И. Новгородцев, В.М. Гессен, Е.Н. Трубецкой и др.) выступают против засилья философии социологизма и возвращаются к идеалистическому постулату И. Канта о принципиальной невыводимости должного из сущего ).
С историко-культурологических позиций допустимо утверждать, что воззрения на право исторической школы в гораздо большей степени адекватны традиционным правовым системам с «гомогенной» культурой, мировосприятие представителей которой в определяющей степени сформировано общими историей, языком, ценностями, институтами, в то время как философско-методологические установки и исследовательские техники социологической юриспруденции вполне эффективно «работают» в периоды повышенной социальной динамики и адекватны мультикультурным постиндустриальным обществам.
Выражаясь языком современной цивилизационной типологии государств, правопонимание немецкой исторической школы права органично для традиционалистских цивилизаций, а воззрения на право социологической школы соответствует социальным реалиям техногенной цивилизации. Совершенно не случайно, на наш взгляд, и то обстоятельство, что социологический подход к праву представляется весьма актуальным для профессионального сознания юридического сообщества современной западной цивилизации и рассматривается в учебной и научной юридической литературе в качестве одной из ведущих школ (типов) правопонимания, тогда как немецкая историческая школа видится большинству современных ученых-юристов продуктом истории правовой мысли и исследуется в рамках предмета соответствующей учебной дисциплины.
[7] Если рассмотреть соотношение исторической и социологической школ права с позиций развития науки, то также можно отметить, что историческая школа мыслит в границах субъект-объектной парадигмы и всецело находится в рамках классической научной рациональности, которой еще не знакомо неокантианское противопоставление наук о духе наукам о природе (В. Дильтей, Г. Зиммель, В. Виндельбанд, Г. Риккерт ), в то время как социологическая школа осваивает субъект-субъектную методологическую схему и впервые в истории правовой мысли четко разводит «миры» природы и духа, определяя «местожительство» юриспруденции в сфере духа, в «отпочковывающейся» от общенаучной ветви гуманитаристике (контовская классификация наук).
Важно отметить, что у Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты право ярко и образно объективируется, предстает в качестве продукта некоей внесоциальной высшей силы, «духа народа», на основе степени выражения которого в позитивном законодательстве становится возможным достаточно четко оценить государственно оформленное право либо как в высшей степени аутентичное, соответствующее объективно существующему «духу народа», либо как произвольное, искусственно сконструированное, а индивид по отношению к данному объективно существующему «духу народа» предстает исключительно в качестве реципиента подлинного народного права, не способного что-либо качественно в нем изменить.
Представители же социологической школы воспринимали право именно как непосредственный продукт социального взаимодействия, лишенный каких-либо объективно-национальных оснований: именно различные социальные группы формируют подлинное право для своих участников; индивидуальные и коллективные субъекты правоотношений презентуются в социологических концепциях одновременно и как субъекты социального правообразования.
Поэтому, на наш взгляд, с известной степенью обобщения и условности, но все же допустимо утверждать, что «истористы» остаются верны аристотелевской «корреспондентской» концепции истины (подлинное право должно полно выражать объективно существующий Volksgeist), в то время как представители социологической юриспруденции и, в особенности, американские «реалисты», по своим воззрениям на право гораздо ближе находятся к ценностно релятивистским прагматической и конвенционалистской концепциям истины (право представляет собой правила поведения практического характера, действующие в границах социального образования, рассматриваемые им как значимые для своего воспроизводства ).
Для «социологов» общество конституируется множеством социальных практик, оно немыслимо вне совместной деятельности членов общества; для «истористов» общество изначально обусловливается «народным правосознанием» (в особенности у ученика Ф. Савиньи Г. Пухты), из которого «вырастают» все социальные институты, т.е. определяющим первоначалом общества выступает отнюдь не деятельность, практика, а национальное сознание.
Иными словами, «социологи» видят общество интерсубъективным и множественным, а «истористы» – объективным, органичным единым целым. Поэтому если для «социологов» правоотношения выступают первопричиной, движущим «локомотивом» права, то для «истористов» правоотношения выступают следствием развития «народного духа». «Отрицая человеческий произвол в образовании права, представители исторической школы отвергали и внешние факторы, под влиянием которых могло бы складываться развитие права. Право образуется только посредством внутренних, незаметно, тайно действующих сил. Право есть продукт народного духа (Volksgeist), который дается каждому народу (нации) при выступлении его на историческую сцену и который живет и проявляется во всех членах народа (нации). Таким путем создается народное правосознание, – неисчерпаемый и единственный источник права», – справедливо указывал в отношении учения «истористов» выдающийся цивилист и теоретик-позитивист Г.Ф. Шершеневич.
Выражаясь языком популярного в современности «широкого» правопонимания, для «истористов» (равно как и для юснатуралистов) первичны правовые идеи (национальное правосознание), а правоотношения и правовые нормы – производны, в то время как для «социологов» первичными являются правоотношения (правопорядок), а правовые нормы и идеи носят производный характер.
Несколько редуцируя, возможно утверждать, что если для «социологов» характерна материалистическая ориентация, поиск первопричин, оснований социального во «внешних» по отношению к человеку, «бытийственных» факторах (исторических, экономических, политических и др.), то для «истористов» свойственна идеалистическая установка, при которой исходным пунктом формирования социальных институтов признается «внутренний», человеческий фактор – общественное сознание нации.
[2] Для большинства представителей социологической школы права общество – это совокупность разнохарактерных социальных групп, сообществ, которым чужды единые ценностные начала, и потому с позиций социологического подхода изначально признается множественность правовых систем в рамках государственной территории, в границах которой могут с разной степенью конфликтности сосуществовать общинное, церковное, корпоративное, официальное и пр. право.
Симптоматично то, что весьма значимые фигуры, с которыми традиционно связывают развитие социологии как науки (Г. Зиммель, М. Вебер) не рассматривали общество как некую духовную общность, из чего исходили в своих философских полаганиях «истористы» немецкой школы (Volksgeist), а, напротив, воспринимали его как сложную анонимную структуру с размытыми границами и неопределенными отношениями. Один из «отцов-основателей» социологической науки М. Вебер любую форму общественного объединения понимал весьма близко к позиции «социального атомицизма» как «истечение и взаимосвязь специфического поведения отдельных людей». Совершенно не случайно, на наш взгляд, и утверждение немецкого философа права Р. Циппелиуса о том, что «для социологии не существует какой бы то ни было действующей «коллективной личности», так что если идет речь о государстве, нации, семье, армии и т.п., то подразумевается определенный образ фактического или, по меньшей мере, возможного (и реконструируемого) социального поведения индивида».
Для «истористов», напротив, общество представляет собой некое национальное единство, целостную духовную общность, сложившуюся на основе общих истории, языка, ценностных воззрений многих поколений определенной нации («дух» нации не формируется одним поколением).
Важно указать на несомненную связь данных образов социального образования с вполне определенными историческими эпохами в развитии западной цивилизации: практически все сословно-традиционные общества феодального типа могут адекватно рассматриваться как системы разнообразных «духовных» корпоративных общностей, конституируемым посредством безличного «мы», а не личностного «я», тогда как буржуазное западноевропейское общество, «вскормленное молоком» индивидуализма и либерализма, действительно может быть описано в качестве «сложной анонимной структуры», основанной на приоритете индивидуального «я» над социальным целым. Ведь совершенно не случайно именно в буржуазную эпоху рождается концепт гражданского общества, в котором, по меткому выражению Г.В.Ф. Гегеля, «каждый для себя – цель, все другие для него ничего», вследствие чего именно для такого «гражданского» общества объективно требуется утвердить императивный принцип кантианской этики рассматривать человека всегда не как средство, а как цель.
Таким образом, по нашему мнению, исходные философские установки у «истористов» и «социологов» качественно разные: первые исходят из приоритета социального целого над индивидами, ярко выраженное у Г. Гуго и Ф.К. Савиньи и доходящее до полной мистификации коллективно-народного начала у Г.Ф. Пухты (коллективизм), которое персонифицируется и ставится в центр правогенеза, в то время как «социологи» исходят из индивидуалистической установки (общественные образования и процессы складываются из социальной деятельности индивидов). В силу этого «истористами» движет отнюдь не стремление к децентрализации и диспозитивности в государственно-правовом регулировании (Л. Дюги, Е. Эрлих, Г.У. Канторович), а политически обусловленная интенция сформировать целостное единство германской нации в рамках достаточно централизованной, отражающей народное правосознание государственно-правовой системы.
[3] Важно также иметь в виду то немаловажное обстоятельство, что основные философские полагания и методологические установки немецкой исторической школы были уже сформулированы Ф.К. Савиньи в середине первой декады XIX столетия, т.е., как минимум, за пятнадцать-двадцать лет до формирования научного позитивизма О. Конта как целостного методологического подхода (30-е гг. XIXв.). Основоположники исторической школы не могли осознанно и целенаправленно применять методологические установки философского позитивизма, в то время как многие представители социологической «школы» права сознательно использовали их в качестве основы своих учений о природе, генезисе и функционировании права.
Также имеет смысл указать, что сами основатели социологической науки (О. Конт, Г. Спенсер, Дж.Ст. Милль, Э. Дюркгейм, М. Вебер), без методологических установок которых социологическая «школа» права никогда бы и не сформировалась ни в Западной Европе, ни в России, стремились вывести за пределы научного знания всякие метафизические полагания, абсолютные истины, идеи и ценности, принципиально недоступные для научного познания «конечные» сущности вещей («вещь-в-себе» И. Канта), и обратиться к исследованию наблюдаемых явлений (Конт), «социологических фактов» (Дюркгейм, Вебер), их описанию, установлению взаимосвязей, систематизации, классификации. Более того, как русские дореволюционные представители социологической школы в лице М.М. Ковалевского и С.А. Муромцева, так и, тем более, основоположники и последователи «американского реализма» I пол. XXв. (К.Н. Льюэллин (Ллевеллин), О.У. Холмс, Д.Ч. Грей, Дж. Фрэнк, Д.В. Бингам и др.) абсолютно не приемлют в качестве исходной фундаментальной категории учений о праве некий метафизический (мистический) «народный дух», который, разумеется, – не стоит этого отрицать – явился прародителем «историзма» социологической юриспруденции, но не более того.
Важно также обратить внимание и на то, что акцентуация «истористов» уникальности общественного сознания каждой национальной культуры стоит гораздо ближе к герменевтической методологической установке с ее направленностью на понимание социокультурных явлений в их конкретно-исторических контекстах, обусловленных «центральной зоной культуры» (или «духом народа») – ценностями, стандартами должного, нежели к стремлению позитивистов – по образцу естествознания – открыть общие законы развития и функционирования социальных систем и полностью объяснить «частные» социокультурные явления и процессы путем «подведения» их под открытые национально-культурно инвариантные законы общественного развития.
Для многих историков правовой мысли далеко не секрет, что – с подачи Р. фон Иеринга – именно для представителей социологической школы было характерно резко негативное, «репульсивное» отношение к «предельным основаниям» воззрений «истористов» на правогенез (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, Ю.С. Гамбаров); «социологи» «очистили» историзм немецкой школы от метафизических полаганий (П.И. Новгородцев) и попытались следовать исключительно эмпирической эпистемологической установке.
Таким образом, возможно утверждать, что философско-методологические основания исторической школы права носят метафизический характер, а социологической школы – позитивистский. В этой связи показательным представляется то, что если исследователи, придерживающиеся философских установок позитивизма прямо указывали, на «метафизическую неуловимость», априорный характер, «аморфность» постулируемого «истористами» «народного духа», то религиозные мыслители не видели никакой проблемы в использовании данной категории как фундаментального полагания правовой теории.
К примеру, один из ведущих цивилистов дореволюционного периода Ю.С. Гамбаров буквально восклицал: «Что такое, в самом деле, «дух» народа, или народное сознание, на котором основана вся так называемая «историческая теория правообразования», как не совершенно априорное построение от разума, не только ничем не доказанное, но и прямо опровергаемое тем, что нам действительно известно о происхождении и развитии права?».
Известный религиозный мыслитель С.Н. Булгаков, напротив, указывал, что «идея «национального духа», которой оперировала историческая школа права, не была продумана ею именно с метафизической стороны, но действительное соотношение вещей было формулировано в ней (впрочем, в применении к частному вопросу о правообразовании) совершенно верно, хотя и в терминах позитивистского историзма. Нация есть не как коллективное понятие или логическая абстракция, но как творческое живое начало, как духовный организм, члены которого находятся во внутренней живой связи с ним. Когда мы переживаем национальное чувство, ощущаем в себе нацию или себя в нации, мы познаем бытийственное, а не эпифеноменальное лишь свое определение».
Нам представляется очевидным, что невозможно отнести к одному типу правопонимания школу юристов, если основоположники данного типа отрицают исходную, фундаментальную категорию данной школы, из которой ее представители выводят свои утверждения. К примеру, нельзя «прописать» по адресу юридических позитивистов юристов, считающих, что существует «над-позитивное», «высшее» право (Г. Радбрух), a priori отрицаемое юридическими позитивистами; также как невозможно отнести к юснатурализму как типу правопонимания воззрения ученых, рассматривающих действенность, социальную функциональность права как его имманентное свойство, необходимое условие его существования, ибо для юснатуралистов сущность права выражается в идее, а сфера явлений, социальных отношений для них принципиально вторична.
[4] Имеет смысл также указать на то, что немецкая историческая школа, в отличие от многих «течений» внутри «социологизма», никогда не бралась утверждать эмпирическую обусловленность всех правовых ценностей и в целом аксиологический релятивизм, – ставший практически «визитной карточкой» американской социологии права, – с которым еще на заре XXв. связывали кризис российского правосознания и яростно боролись П.И. Новгородцев и его ученик И.А. Ильин.
Сверх того, есть основания утверждать, что политическое стремление «истористов» пробудить и интегрировать национальное сознание Германии (в чем Ф.К. Савиньи был абсолютно солидарен с А.Ф.Ю. Тибо) никогда бы не было реализовано на основе убеждения в безраздельном господстве противоречивой социальной эмпирии и установки на аксиологический релятивизм. Лозунг Г.Ф. Пухты «право имеет историю» абсолютно не адекватен в отношении воззрений социологической школы, поскольку никакая осмысленная история не может быть рассказана на основе разрозненных эмпирических «социальных фактов» или противоречивого конгломерата правоотношений: любая история, согласно М. Блоку и Л. Февру, предполагает исходную концептуализацию, изначально полагаемые ценностные установки-ориентиры, лежащие в основе целостных интерпретаций фактов социальной действительности, которые имелись у немецкой исторической школы («дух народа») и которые – в силу методологических установок научного позитивизма О. Конта – были начисто исключены из исследовательского метода социологической «школы». «Социология никогда не может претендовать на то, чтобы стать философией истории, ибо она необходимо применяет естественнонаучный метод», – писал Г. Риккерт.
Поэтому право последовательных «социологов» никакой «истории» сформировать и рассказать изначально не в состоянии, как и конкретно-социологический или статистический методы не могут быть ничем иным, как методами количественного анализа эмпирических фактов (В.М. Сырых).
[5] Если – на философско-правовом уровне исследования – рассматривать соотношение исторической и социологической школ с позиций «флуктуационной» типологии культур П.А. Сорокина, которая приводится и в «полифоничном» труде А.В. Полякова, то станет вполне очевидно, что взгляд «истористов» был устремлен к идеациональному (или, по крайней мере, идеалистическому) типу культуры, для коего установления Бога проявляются в национальном сознании, а Бог и нация стремятся к единству друг с другом (для этого достаточно прочесть первые страницы «Энциклопедии права» Г.Ф. Пухты): именно данный тип культуры искали в Средневековье романтично настроенные умы «истористов». Социологическая же школа права, напротив, ориентирована на чувственный (сенсорный) тип культуры, которым правит вечноизменчивая общественная повседневность – деятельность, лишенная единой высшей ценностной «системы координат».
Более того, только в рамках сенсорной культуры и возможно формирование и широкое распространение социологической юриспруденции, ибо философской «картине мира» любой идеациональной культуры абсолютно чужды методологические установки социологизма (принципиальное отрицание метафизических первопричин, ограничение науки данными чувственного опыта, положение в основу любого научного исследования эмпирических фактов и др.).
Для идеациональной культуры «должное» непоколебимо, безусловно, оно императивно нормирует «сущее» без какой-либо оглядки на распространенные социальные – но тем не менее – девиации; идеациональная этика и право не признают никаких «полутонов», мир для них предстает в черно-белом цвете: есть бесконечный град Небесный и конечный град земной. Для социологической школы социальная норма функционирует лишь в социуме и детерминируется социальными отношениями, т.е. норма – ничто без фактов, породивших ее; норма – есть социально типичное, среднестатистическое и в этом смысле нормальное, которое ab initio изменчиво, относительно и ограничено пределами того или иного общественного союза. Именно такое представление о социальной нормативности, по нашему мнению, и превалирует в сенсорном типе культуры.
[6] Если историческая школа основывается на объективных основаниях подлинного права (Volksgeist), хотя и провозглашает его относительным в отличие от абсолютных оснований естественно-правовой школы (Бог, природа, разум), то социологическая школа не ищет каких-либо объективных, эмпирически инвариантных оснований в праве – ее «живое» право соткано из интерсубъективных взаимодействий участников определенной социальной общности (в частности и поэтому в дореволюционном правоведении представители «возрожденного естественного права» (П.И. Новгородцев, В.М. Гессен, Е.Н. Трубецкой и др.) выступают против засилья философии социологизма и возвращаются к идеалистическому постулату И. Канта о принципиальной невыводимости должного из сущего ).
С историко-культурологических позиций допустимо утверждать, что воззрения на право исторической школы в гораздо большей степени адекватны традиционным правовым системам с «гомогенной» культурой, мировосприятие представителей которой в определяющей степени сформировано общими историей, языком, ценностями, институтами, в то время как философско-методологические установки и исследовательские техники социологической юриспруденции вполне эффективно «работают» в периоды повышенной социальной динамики и адекватны мультикультурным постиндустриальным обществам.
Выражаясь языком современной цивилизационной типологии государств, правопонимание немецкой исторической школы права органично для традиционалистских цивилизаций, а воззрения на право социологической школы соответствует социальным реалиям техногенной цивилизации. Совершенно не случайно, на наш взгляд, и то обстоятельство, что социологический подход к праву представляется весьма актуальным для профессионального сознания юридического сообщества современной западной цивилизации и рассматривается в учебной и научной юридической литературе в качестве одной из ведущих школ (типов) правопонимания, тогда как немецкая историческая школа видится большинству современных ученых-юристов продуктом истории правовой мысли и исследуется в рамках предмета соответствующей учебной дисциплины.
[7] Если рассмотреть соотношение исторической и социологической школ права с позиций развития науки, то также можно отметить, что историческая школа мыслит в границах субъект-объектной парадигмы и всецело находится в рамках классической научной рациональности, которой еще не знакомо неокантианское противопоставление наук о духе наукам о природе (В. Дильтей, Г. Зиммель, В. Виндельбанд, Г. Риккерт ), в то время как социологическая школа осваивает субъект-субъектную методологическую схему и впервые в истории правовой мысли четко разводит «миры» природы и духа, определяя «местожительство» юриспруденции в сфере духа, в «отпочковывающейся» от общенаучной ветви гуманитаристике (контовская классификация наук).
Важно отметить, что у Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты право ярко и образно объективируется, предстает в качестве продукта некоей внесоциальной высшей силы, «духа народа», на основе степени выражения которого в позитивном законодательстве становится возможным достаточно четко оценить государственно оформленное право либо как в высшей степени аутентичное, соответствующее объективно существующему «духу народа», либо как произвольное, искусственно сконструированное, а индивид по отношению к данному объективно существующему «духу народа» предстает исключительно в качестве реципиента подлинного народного права, не способного что-либо качественно в нем изменить.
Представители же социологической школы воспринимали право именно как непосредственный продукт социального взаимодействия, лишенный каких-либо объективно-национальных оснований: именно различные социальные группы формируют подлинное право для своих участников; индивидуальные и коллективные субъекты правоотношений презентуются в социологических концепциях одновременно и как субъекты социального правообразования.
Поэтому, на наш взгляд, с известной степенью обобщения и условности, но все же допустимо утверждать, что «истористы» остаются верны аристотелевской «корреспондентской» концепции истины (подлинное право должно полно выражать объективно существующий Volksgeist), в то время как представители социологической юриспруденции и, в особенности, американские «реалисты», по своим воззрениям на право гораздо ближе находятся к ценностно релятивистским прагматической и конвенционалистской концепциям истины (право представляет собой правила поведения практического характера, действующие в границах социального образования, рассматриваемые им как значимые для своего воспроизводства ).
Нет комментариев