Антон Михайлов → Три воззрения на вклад глоссаторов в континентальную юридическую традицию
Хотя в целом исследовательские инструменты, использовавшиеся школой lucerna juris Ирнерия, однотипно описываются в историко-правовой литературе, вместе с тем по вопросу о масштабе вклада глоссаторов в развитие континентальной юридической традиции имеются значимые разногласия между учеными.
Первая позиция, достаточно развернуто представленная в «Энциклопедии права» Ф.В. Тарановского, уходит своими корнями в оценку глоссаторов интеллектуальной элитой эпохи гуманизма. Деятельность Ирнерия и его последователей здесь описывается как механическое переписывание и толкование фрагментов Юстинианова Уложения, которому была свойственна «рабская приверженность его букве», неспособность увидеть за отдельными узаконениями общую систему права и руководящие принципы, «историческая слепота» – восприятие сентенций римских юристов вне исторического и культурного контекста античности. Ф.В. Тарановский утверждает, что средневековые юристы лишь технически эксплуатировали богатое античное наследие, пользовались им, как «варвары и рабы», а «творческий дух древней культуры оставался неразгаданным и неизвестным». В этой позиции ученых акцентируется догматизм мышления средневековых юристов, восприятие Corpus Iuris исключительно как «скрижали истинного закона», неспособность проникнуть в дух римского права, отсутствие адекватного уровня систематизации и критического отношения к римско-византийским текстам. Думается, что догматизм и скрупулезное толкование каждой фразы первоисточника были имманентны книжной культуре западного средневековья: они могут оцениваться по-разному, но сложно представить, чтобы отношение к авторитетному тексту в XI–XIII вв. могло бы быть принципиально иным. Отсутствие исторического анализа византийских текстов, восприятие его содержания как «надысторической истины» также вполне естественно для средневековой культуры, в которой отсутствовало то понимание истории, которое сформируется у европейской элиты лишь в XV–XVI столетиях. Требовать от средневековой культуры понимания культурного контекста, в который неизбежно помещено юридическое содержание, также, на наш взгляд, не вполне реалистично: религиозная «картина мира» не признавала разнообразия культур; свои ценности она воспринимала абсолютными и универсальными. Поэтому средневековые юристы, как яркие представители средневековой культуры, в силу нерефлексивной помещенности сознания в господствующую «картину мира», не могли оценить памятники римско-византийского права с позиции античной культуры, герменевтически исследовать в них ее «дух». Сложно оспаривать необходимость системного осмысления Corpus Iuris, но также сложно и согласиться с явной недооценкой систематизаторской деятельности глоссаторов, поскольку, как известно историкам права, поздние поколения глоссаторов создали даже специальные произведения, которые были призваны дать компендиарное изложение содержания Уложения Юстиниана. Поскольку хронологически школа глоссаторов охватывает более полутора столетий, постольку делать безапелляционные выводы в отношении всех ее представителей, на наш взгляд, не вполне корректно. Можно предположить, что первое поколение глоссаторов, действительно, сугубо механически осуществляло фрагментарное толкование Corpus Iuris, но утверждать подобное применительно к глассаторам XIII столетия, учитывая общий строй их трудов и исследовательские инструменты, безосновательно.
Вторая группа ученых дает кардинально противоположную оценку деятельности школы глоссаторов, утверждая, что последняя сформировала фундамент континентальной правовой традиции и юридической науки, создала науку права «в современном западном смысле». Восприятие глоссаторов как основателей континентальной правовой доктрины впервые было широко актуализировано в сообществе юристов основателем исторической школы Ф.К. Савиньи и стало господствующей позицией среди немецких и российских юристов XIX столетия. Ученый называл труды основателя болонской школы Ирнерия «исходным пунктом юридической литературы нового мира». Его ученик Г.Ф. Пухта главнейшей теоретической заслугой глоссаторов считал предметную систематизацию положений Corpus Iuris, целостное его осмысление, которое дало возможность понять его внутренний разум. Благодаря школе Савиньи в континентальном правоведении утвердилась позиция, согласно которой болонская школа впервые в истории юриспруденции подвергла византийские тексты строгому словесному толкованию, поставила цель восстановить первоначальный смысл и авторство узаконений, очистить текст от искаженных толкований предшествующих поколений юристов. В конце XIX столетия Г. Фиттинг показал, что именно за счет такой строгой экзегетической установки юридические конструкции глоссаторов обладали значительным превосходством перед смутной aequitas предшественников, и школа Ирнерия снискала себе общественное признание, смогла основать устойчивую корпоративную традицию. Отрицать фундаментальный характер школы Ирнерия для континентальной юридической традиции невозможно.
Вместе с тем два последующих утверждения нуждаются в объяснении и оценке. Глоссаторов, действительно, можно считать «отцами» юридической науки, если под последней понимать юридическую догматику римского права – деятельность по толкованию и логической обработке правового содержания византийской компиляции. Разумеется, для современного правоведения не характерно такое понимание юридической науки, но еще 150 лет назад оно являлось господствующим. Критериями научности юридического знания выступала понятийная форма выражения, логическая непротиворечивость, системность, и следуя именно этим критериям целый ряд авторитетных юристов (С.В. Пахман, А.Х. Гольмстен, Г.Ф, Шершеневич, и др.) защищал научный статус юридической догмы против пропонентов социологического позитивизма (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, и др.). Если же под юридической наукой понимать теорию права, призванную сформировать систему общих понятий юриспруденции, выражающую закономерности политико-правового развития общества, адекватную историко-культурному контексту, способную служить определенности и единообразию юридических практик, то, вне всяких сомнений, невозможно считать глоссаторов основоположниками юридической науки. Глоссаторы не были теоретиками права: они догматически относились к авторитетному тексту, не умели целенаправленно и критически работать с понятиями, соотносить понятийное древо с социальным и культурным контекстами. Вместе с тем именно они являются основателями континентальной юридической догматики, без которой как необходимой предпосылки не смогла бы сформироваться ни юридическая философия, ни теория, ни социология права.
Мнение Г.Дж. Бермана о правовой науке средневековых юристов XII столетия как прародительнице всех современных наук Запада, на наш взгляд, является явным преувеличением заслуг глоссаторов перед наукой XX столетия. Под наукой «в современном западном смысле» авторитетный историк права предлагает понимать «единую сумму знаний, в которой систематически объясняются частные проявления феноменов в терминах общих принципов или истин (законов), знание которых (и феноменов, и общих принципов) получено путем наблюдения, гипотезы, проверки и, насколько возможно, эксперимента». По всей видимости, данное определение склоняется к критериям научности знания, принятым в классической рациональности и, как известно, ставшим общепризнанными лишь после первой научной революции XVI–XVII вв. Вместе с тем также очевидно, что интеллектуальная элита западного средневековья мыслит в общей рамке аристотелевских представлений о подлинном знании. На это указывает, inter alia, и использование приемов аристотелевской диалектики в качестве ведущего исследовательского средства, что акцентирует сам Г.Дж. Берман. Силлогистическая доказательность, внутренняя логическая непротиворечивость, целостность как критерии научности знания рефлексировались уже Аристотелем, и именно эти критерии господствуют в средневековой университетской юриспруденции. Нельзя признать обоснованным утверждение американского историка о том, что средневековые юристы проверяли общие принципы опытом – первые глоссаторы, начиная с lucerna juris Ирнерия, являлись магистрами свободных искусств и выстраивали догму римского права исключительно как «кабинетные ученые», призванные осмыслить авторитетный текст в его целостности. Конечно, возможно утверждать, что последующие поколения средневековых юристов начнут соотносить текстуальный план с социальным, но и в этом случае глоссы их предшественников будут восприниматься как идеальные объекты, под которые подводятся и через которые объясняются и оцениваются реальные явления. Считать законы, обычаи и решения «эмпирическими данными» в смысле классической научной рациональности, от которой, как правило, ведет свою родословную современная неклассическая наука, разумеется, нельзя, поскольку указанные юридические формы и акты носят условный характер, выступая результатом волеизъявления людей, а объект классической науки исследуется ею как фрагмент действительности, не зависящий от воли и сознания ученого. Для представителя классической научной рациональности законы, правовые институты, решения как «эпифеномены» человека вообще не составляют объект подлинной науки. Кстати говоря, именно поэтому юснатуралисты-рационалисты второй половины XVII–XVIII веков отвергнут юридическую догматику и предпочтут ей исследование объективно существующего, универсального права «как оно есть на самом деле». Если бы критерии классической научной рациональности были бы «имплантированы» в техники средневековой континентальной юриспруденции, то и не было бы полуторавекового дуализма в истории континентальной юриспруденции, когда юристы-догматики экзегетически и логически исследовали традиционные тексты права, а юристы-философы спекулятивно выводили «из разума» системы естественного права. Поэтому, на наш взгляд, средневековую юриспруденцию XI–XIII столетий некорректно считать прототипом современной западной науки, хотя это ни в коей мере не умаляет заслуг глоссаторов перед континентальной юридической традицией.
Третья группа исследователей, представленная в основном историками права и цивилистами, в числе которых можно указать В.М. Хвостова, И.А. Покровского, О.С. Иоффе, дает более умеренную оценку деятельности глоссаторов. Утверждается, что глоссаторы существенно переработали первоначальное содержание Юстинианова Свода, восполнили в нем пробелы, разрешили противоречия, а также приспособили его узаконения к социальной действительности средневековья. Такая позиция представляется наиболее обоснованной, но нуждающейся в уточнении. Как будет показано ниже, в интеллектуальной деятельности глоссаторов не юридические конструкции римского права приспосабливались к средневековой действительности, а, напротив, правовые явления средневековой эпохи подводились под римские конструкции и терминологию. Для средневекового сознания именно авторитетый текст служил средством познания истины, согласования политических противоречий, формирования идейно-ценностного, культурного единства. Высокая степень децентрализации средневекового общества, его дифференциация на множество корпораций требовала для сохранения целостности и воспроизводства социальной системы нахождения общих ценностей. Тексты византийской компиляции представляли для глоссаторов авторитетную мыслительную опору, которую было необходимо изначально поставить выше социальной действительности, чтобы она дала возможность приводить доказательства и разрешать конфликты мирным путем.
Первая позиция, достаточно развернуто представленная в «Энциклопедии права» Ф.В. Тарановского, уходит своими корнями в оценку глоссаторов интеллектуальной элитой эпохи гуманизма. Деятельность Ирнерия и его последователей здесь описывается как механическое переписывание и толкование фрагментов Юстинианова Уложения, которому была свойственна «рабская приверженность его букве», неспособность увидеть за отдельными узаконениями общую систему права и руководящие принципы, «историческая слепота» – восприятие сентенций римских юристов вне исторического и культурного контекста античности. Ф.В. Тарановский утверждает, что средневековые юристы лишь технически эксплуатировали богатое античное наследие, пользовались им, как «варвары и рабы», а «творческий дух древней культуры оставался неразгаданным и неизвестным». В этой позиции ученых акцентируется догматизм мышления средневековых юристов, восприятие Corpus Iuris исключительно как «скрижали истинного закона», неспособность проникнуть в дух римского права, отсутствие адекватного уровня систематизации и критического отношения к римско-византийским текстам. Думается, что догматизм и скрупулезное толкование каждой фразы первоисточника были имманентны книжной культуре западного средневековья: они могут оцениваться по-разному, но сложно представить, чтобы отношение к авторитетному тексту в XI–XIII вв. могло бы быть принципиально иным. Отсутствие исторического анализа византийских текстов, восприятие его содержания как «надысторической истины» также вполне естественно для средневековой культуры, в которой отсутствовало то понимание истории, которое сформируется у европейской элиты лишь в XV–XVI столетиях. Требовать от средневековой культуры понимания культурного контекста, в который неизбежно помещено юридическое содержание, также, на наш взгляд, не вполне реалистично: религиозная «картина мира» не признавала разнообразия культур; свои ценности она воспринимала абсолютными и универсальными. Поэтому средневековые юристы, как яркие представители средневековой культуры, в силу нерефлексивной помещенности сознания в господствующую «картину мира», не могли оценить памятники римско-византийского права с позиции античной культуры, герменевтически исследовать в них ее «дух». Сложно оспаривать необходимость системного осмысления Corpus Iuris, но также сложно и согласиться с явной недооценкой систематизаторской деятельности глоссаторов, поскольку, как известно историкам права, поздние поколения глоссаторов создали даже специальные произведения, которые были призваны дать компендиарное изложение содержания Уложения Юстиниана. Поскольку хронологически школа глоссаторов охватывает более полутора столетий, постольку делать безапелляционные выводы в отношении всех ее представителей, на наш взгляд, не вполне корректно. Можно предположить, что первое поколение глоссаторов, действительно, сугубо механически осуществляло фрагментарное толкование Corpus Iuris, но утверждать подобное применительно к глассаторам XIII столетия, учитывая общий строй их трудов и исследовательские инструменты, безосновательно.
Вторая группа ученых дает кардинально противоположную оценку деятельности школы глоссаторов, утверждая, что последняя сформировала фундамент континентальной правовой традиции и юридической науки, создала науку права «в современном западном смысле». Восприятие глоссаторов как основателей континентальной правовой доктрины впервые было широко актуализировано в сообществе юристов основателем исторической школы Ф.К. Савиньи и стало господствующей позицией среди немецких и российских юристов XIX столетия. Ученый называл труды основателя болонской школы Ирнерия «исходным пунктом юридической литературы нового мира». Его ученик Г.Ф. Пухта главнейшей теоретической заслугой глоссаторов считал предметную систематизацию положений Corpus Iuris, целостное его осмысление, которое дало возможность понять его внутренний разум. Благодаря школе Савиньи в континентальном правоведении утвердилась позиция, согласно которой болонская школа впервые в истории юриспруденции подвергла византийские тексты строгому словесному толкованию, поставила цель восстановить первоначальный смысл и авторство узаконений, очистить текст от искаженных толкований предшествующих поколений юристов. В конце XIX столетия Г. Фиттинг показал, что именно за счет такой строгой экзегетической установки юридические конструкции глоссаторов обладали значительным превосходством перед смутной aequitas предшественников, и школа Ирнерия снискала себе общественное признание, смогла основать устойчивую корпоративную традицию. Отрицать фундаментальный характер школы Ирнерия для континентальной юридической традиции невозможно.
Вместе с тем два последующих утверждения нуждаются в объяснении и оценке. Глоссаторов, действительно, можно считать «отцами» юридической науки, если под последней понимать юридическую догматику римского права – деятельность по толкованию и логической обработке правового содержания византийской компиляции. Разумеется, для современного правоведения не характерно такое понимание юридической науки, но еще 150 лет назад оно являлось господствующим. Критериями научности юридического знания выступала понятийная форма выражения, логическая непротиворечивость, системность, и следуя именно этим критериям целый ряд авторитетных юристов (С.В. Пахман, А.Х. Гольмстен, Г.Ф, Шершеневич, и др.) защищал научный статус юридической догмы против пропонентов социологического позитивизма (С.А. Муромцев, Н.М. Коркунов, и др.). Если же под юридической наукой понимать теорию права, призванную сформировать систему общих понятий юриспруденции, выражающую закономерности политико-правового развития общества, адекватную историко-культурному контексту, способную служить определенности и единообразию юридических практик, то, вне всяких сомнений, невозможно считать глоссаторов основоположниками юридической науки. Глоссаторы не были теоретиками права: они догматически относились к авторитетному тексту, не умели целенаправленно и критически работать с понятиями, соотносить понятийное древо с социальным и культурным контекстами. Вместе с тем именно они являются основателями континентальной юридической догматики, без которой как необходимой предпосылки не смогла бы сформироваться ни юридическая философия, ни теория, ни социология права.
Мнение Г.Дж. Бермана о правовой науке средневековых юристов XII столетия как прародительнице всех современных наук Запада, на наш взгляд, является явным преувеличением заслуг глоссаторов перед наукой XX столетия. Под наукой «в современном западном смысле» авторитетный историк права предлагает понимать «единую сумму знаний, в которой систематически объясняются частные проявления феноменов в терминах общих принципов или истин (законов), знание которых (и феноменов, и общих принципов) получено путем наблюдения, гипотезы, проверки и, насколько возможно, эксперимента». По всей видимости, данное определение склоняется к критериям научности знания, принятым в классической рациональности и, как известно, ставшим общепризнанными лишь после первой научной революции XVI–XVII вв. Вместе с тем также очевидно, что интеллектуальная элита западного средневековья мыслит в общей рамке аристотелевских представлений о подлинном знании. На это указывает, inter alia, и использование приемов аристотелевской диалектики в качестве ведущего исследовательского средства, что акцентирует сам Г.Дж. Берман. Силлогистическая доказательность, внутренняя логическая непротиворечивость, целостность как критерии научности знания рефлексировались уже Аристотелем, и именно эти критерии господствуют в средневековой университетской юриспруденции. Нельзя признать обоснованным утверждение американского историка о том, что средневековые юристы проверяли общие принципы опытом – первые глоссаторы, начиная с lucerna juris Ирнерия, являлись магистрами свободных искусств и выстраивали догму римского права исключительно как «кабинетные ученые», призванные осмыслить авторитетный текст в его целостности. Конечно, возможно утверждать, что последующие поколения средневековых юристов начнут соотносить текстуальный план с социальным, но и в этом случае глоссы их предшественников будут восприниматься как идеальные объекты, под которые подводятся и через которые объясняются и оцениваются реальные явления. Считать законы, обычаи и решения «эмпирическими данными» в смысле классической научной рациональности, от которой, как правило, ведет свою родословную современная неклассическая наука, разумеется, нельзя, поскольку указанные юридические формы и акты носят условный характер, выступая результатом волеизъявления людей, а объект классической науки исследуется ею как фрагмент действительности, не зависящий от воли и сознания ученого. Для представителя классической научной рациональности законы, правовые институты, решения как «эпифеномены» человека вообще не составляют объект подлинной науки. Кстати говоря, именно поэтому юснатуралисты-рационалисты второй половины XVII–XVIII веков отвергнут юридическую догматику и предпочтут ей исследование объективно существующего, универсального права «как оно есть на самом деле». Если бы критерии классической научной рациональности были бы «имплантированы» в техники средневековой континентальной юриспруденции, то и не было бы полуторавекового дуализма в истории континентальной юриспруденции, когда юристы-догматики экзегетически и логически исследовали традиционные тексты права, а юристы-философы спекулятивно выводили «из разума» системы естественного права. Поэтому, на наш взгляд, средневековую юриспруденцию XI–XIII столетий некорректно считать прототипом современной западной науки, хотя это ни в коей мере не умаляет заслуг глоссаторов перед континентальной юридической традицией.
Третья группа исследователей, представленная в основном историками права и цивилистами, в числе которых можно указать В.М. Хвостова, И.А. Покровского, О.С. Иоффе, дает более умеренную оценку деятельности глоссаторов. Утверждается, что глоссаторы существенно переработали первоначальное содержание Юстинианова Свода, восполнили в нем пробелы, разрешили противоречия, а также приспособили его узаконения к социальной действительности средневековья. Такая позиция представляется наиболее обоснованной, но нуждающейся в уточнении. Как будет показано ниже, в интеллектуальной деятельности глоссаторов не юридические конструкции римского права приспосабливались к средневековой действительности, а, напротив, правовые явления средневековой эпохи подводились под римские конструкции и терминологию. Для средневекового сознания именно авторитетый текст служил средством познания истины, согласования политических противоречий, формирования идейно-ценностного, культурного единства. Высокая степень децентрализации средневекового общества, его дифференциация на множество корпораций требовала для сохранения целостности и воспроизводства социальной системы нахождения общих ценностей. Тексты византийской компиляции представляли для глоссаторов авторитетную мыслительную опору, которую было необходимо изначально поставить выше социальной действительности, чтобы она дала возможность приводить доказательства и разрешать конфликты мирным путем.
1 комментарий