Антон Михайлов →  Правила, процедуры и приемы формальной логики в методологии правоведения

В учебной теоретико-правовой литературе раскрытие вопроса о месте и значении правил, процедур и инструментов логики в методологии правоведения традиционно ограничивается указанием на их общенаучный статус и определением содержания.
Обычно не раскрываются ни собственно природа логического, позволяющая осмысленно относить то или иное средство/прием к «инструментарию» логики, ни основания придания «инструментарию» логики общенаучного статус; подразумевается общефилософский характер данной проблематики. Есть основания полагать, что в этом представлении современное правоведение остается «стихийным» последователем аристотелевской системы мышления, в которой логика воспринималась естественным основанием подлинного научного, рационального знания, противопоставляемого субъективным мнениям.
Важно отметить, что, несмотря на усилия целого ряда философов и методологов XIX и XX столетий по расширению и преобразованию «логического дискурса», выражающемся в дополнении формальной логики (сформированной поздними стоиками через «аподиктическую» интерпретацию логики Аристотеля) логикой диалектической, генетической, математической, профессиональное и доктринальное правосознание юристов мыслит все же в рамках формальной логики. Правила, процедуры и приемы формальной логики образуют инструментальное «ядро» формально-догматического метода правоведения, опосредуют деятельность по толкованию и систематизации содержания официальных и доктринальных правовых текстов, служат значимым инструментом в сравнительно-правовых исследованиях, нередко имеют определяющее значение в правоприменительной деятельности. Все иные логики, кроме формальной, не влияют на основания, правила и инструменты юридического мышления, выступая для последнего в лучшем случае некоторым «облаком смыслов».
Учитывая то, что в современной теоретико-правовой литературе, как правило, не объясняется природа общенаучного уровня методологии, не раскрываются его отличия от философских «картин мира», парадигмальных «рамок» научных исследований, аксиоматичное постулирование общенаучного статуса познавательных «средств» формальной логики вполне закономерно может сформировать представление о том, что именно логика является фундаментом методологии правоведения, что она имманентна всем юридическим исследованиям, поскольку является differentia specifica науки вообще.
В истории континентального правоведения были периоды, когда инструменты формальной логики воспринимались в качестве ведущего и достаточного «средства» подлинно научного исследования. Это, во-первых, «школа» постглоссаторов XIV – XV вв. с ее верой в диалектические различения, соподчинения, расширения и сужения значений терминов посредством приемов анализа и синтеза, индуктивных обобщений и дедуктивного силлогизма; во-вторых, рационалистическая школа естественного права Германии XVIII столетия, которая возвела аксиоматично-дедуктивный метод в эталон исследовательской деятельности ученого правоведения; в-третьих, «первый» научный позитивизм О. Конта, в котором также огромное значение придавалось индукции как средству организации научного знания и дедукции из аксиом как процедуре окончательной его верификации.
Логике с одинаковой силой поклонились и средневековые схоласты с их умозрительным символизмом и пристрастием к книжному слову, и юристы эпохи господства «классической научной рациональности» с ее ориентацией на объективность, исследованием «природы вещей» и отвержением «чистой» умозрительности, безусловных книжных авторитетов. Причем масштаб влияния логики на процедуру научного исследования не уменьшился качественно в силу того, что если до первой научной революции в аристотелевской эпистемологической «схеме» логика воспринималась естественной принадлежностью «природы вещей» (античная и средневековая эпистемы), то с начала предметной рефлексии методологической проблематики в XVII в. логика воспринимается искусственно организованным образованием разума «изнутри себя» (эпистема Нового времени).
Представляется важным осознавать те полагания, на которых основывается традиционное воззрение на логическое мышление как образчик научности знания. Во-первых, убежденность в том, что существует эталон правильного рационального мышления, следование которому способно приводить к объективно истинному знанию, лишенному «налета субъективности». Логическое мышление видится надындивидуальным образцом, независимым от индивидуальных особенностей субъекта, предельным выражением рациональности, инвариантным в историческом и культурном отношениях. Помимо этого, данный эталон мышления способен быть предельно формализован – выведен на уровень технических правил, приемов и процедур, следование которым гарантирует достижение истины. Во-вторых, не всегда рефлексируемая вера в логоцентризм: мироздание и природа человека, его мышление имеют своим основанием логические законы. В-третьих, представление о том, что логический инструментарий «прозрачен» и универсален – т.е. нейтрален в ценностном отношении и применим к любой предметности. В-четвертых, вера в приоритет абстрактного над конкретным, в способность абстракций «высвечивать сущность» конкретных явлений и процессов, воспроизводить их свойства, связи, структуру. Логический «инструментарий» — в полном согласии с логоцентризмом – выступает средством, позволяющим сознанию ученого стать «зеркалом природы», воспроизвести в мышлении устройство объекта «как он есть в действительности». Таким образом, представление правил, приемов и процедур логики как conditio sine qua non науки внедряет в доктринальное и профессиональное сознание юристов определенный «символ веры», который, как правило, не рефлексируется.
Развитие науки в XIX–XX столетиях поставило определенные границы господству формальной логики. Было, в частности, признано, что любой метод исследовательской деятельности, любые приемы, правила, процедуры познавательной деятельности, в том числе и формальной логики, не существуют вне философской «картины мира» и научной парадигмы. Иными словами, нельзя обсуждать эпистемологический статус логических законов, приемов вообще, безотносительно некоторой предельной «рамки», основания, к которому мы должны относиться рефлексивно. Причем в рамках различных философско-методологических концептуализаций определение эпистемологического статуса логического «инструментария» будет различным. Так, в философском позитивизме, неопозитивизме, марксизме логический «инструментарий» определяется как общенаучный. Однако, если принять основания исследовательской программы в философской герменевтике, феноменологии, то общенаучный статус обсуждаемого инструментария серьезно проблематизируется. Если согласиться с В.С. Нерсесянцем (Философия права М., 2009. С. 7.) и утверждать, что каждое относительно развитое философское направление может быть понято как предметно-методологическое единство, т.е. любое философское направление может быть развернуто в качестве исследовательского метода, в котором можно будет аналитически выделять философский (мировоззренческий: «картина мира»), парадигмальный (образцы постановки задач, средств их решения и представления результатов), общенаучный (универсальные средства научной деятельности, эмансипированные от предмета) и частнонаучный уровни, то очевидно, что в «философии жизни», экзистенциализме логический инструментарий будет в лучшем случае находиться на периферии познавательной программы.
Со времен Т. Куна и П. Файерабенда общим признанием обладает представление, что на уровне научной парадигмы, конвенций научного сообщества, его «символа веры» нет или крайне незначительна роль логических законов, приемов/средств. Наука в своем движении с конца XIX столетия в век XXI все более и более уходила от панлогизма Гегеля и «первого» позитивизма Конта: философия жизни, философская герменевтика, феноменология Гуссерля и его учеников, а в правоведении – движение «свободного права», «юриспруденция интересов», социологическое направление, «юриспруденция ценностей». Их философско-мировоззренческие основания были далеки от стремления находить в логике конечную «точку опоры». Все более и более утверждалось воззрение, что в «картину мира» – как общесоциальную, так и профессиональную логический инструментарий в принципе не проникает: предельные основания задаются выбором, а не логикой, поэтому их часто и называют экзистенциальными.
Нет достаточных оснований утверждать, что логические правила и приемы пронизывают весь процесс научной познавательной деятельности. В истории социального знания философская герменевтика проблематизировала применимость гносеологического идеала естествознания к предметности гуманитарных «наук о духе». Как известно, «первый» философский позитивизм О. Конта, с которого берет свою родословную методологическая схема позитивизма, основывается на утверждении получения научного знания через наблюдение, их обобщение (индукция) и подтверждение через научную аксиоматику (дедуктивная проверка полученных выводов). В «картине мира» научного позитивизма, действительно, социальная действительность имеет в основе механизма своего действия (воспроизводства и развития) универсальные причинно-следственные зависимости (законы), которые возможно познать через формально-логические операции с правильно полученным эмпирическим материалом.
Философская герменевтика, взяв за основание своих суждений аксиому об антропогенности объекта гуманитаристики из учения И. Канта, конституирование объекта через сознание человека, которому имманентна свобода воли, пришла к выводу о том, что целевая установка познавательной деятельности, принятая в научном позитивизме, не может быть принята в социально-гуманитарном исследовании. Объекты социально-гуманитарных дисциплин не дистанцированы от субъекта исследования, ввиду того, что сам субъект включен в объект исследования. Антропогенность объекта гуманитарных исследований означает его конституирование через восприятие, интерпретацию и понимание сознанием, что означает, что познающее сознание в «науках о духе» направлено не на внешний мир физических объектов, существующих независимо от сознания ученого, а на свое собственное сознание. Помимо этого, антропогенность объектов социально-гуманитарных исследований означает их существование только в определенном историко-культурном «хронотопе», который всегда обладает — в силу свободы индивидуальной воли субъекта — уникальностью. Следовательно, при исследовании социальных объектов познавательная деятельность должна быть направлена не на познание гипотетических универсальных законов развития «социальной материи», а на полное и максимально приближенное к аутентичности понимание их своеобразия. Для такой цели правила и приемы формальной логики не имеют существенного значения в познавательном процессе с позиции герменевтической философско-методологической программы.
Адекватное с позиции методологической культуры обсуждение эвристического потенциала логических правил, процедур и приемов в пространстве научной познавательной деятельности должно начинаться с попытки определения, во-первых, тех этапов познавательного процесса, на которых они могут применяться для решения поставленных задач, во-вторых, границ предмета, в рамках которых логический «инструментарий» в принципе способен функционировать.
Правила и приемы формальной логики, используемые в юридической догматике и теории права, носят технический характер в том смысле, что они неспособны исследовать основания суждений. Формально-логический «инструментарий» не способен «сам из себя» производить новое знание, в чем несколько веков были убеждены средневековые схоласты. Формальная логика работает исключительно с имеющимся знанием, способна организовывать его в рамках предмета исследования и определенной науки. В этом смысле данный инструментарий работает на воспроизводство имеющегося корпуса научного знания и играет значимую роль на этапе «нормальной науки» (Т. Кун). В период же, когда наука сталкивается с проблемой такого масштаба, которая, в конечном счете, приводит к научной революции, смене научной парадигмы, применение к такой ситуации «инструментов» формальной логики равносильно покушению с абсолютно негодными средствами.
Нельзя забывать о том, что формальная логика работает не с понятиями, а с терминами, которым изначально придаются строгие значения. Образование новых понятий в предмете общей теории права, способное произвести не просто количественный прирост юридического знания, а его качественное изменение, не связано непосредственно с формально-логическим инструментарием. В.М. Розин вполне справедливо указывает, что логические правила и приемы не принадлежат к числу «содержательных методов», формирующих массив нового знания. Формирование новых общетеоретических правовых понятий невозможно без философской рефлексии, выходящей на осмысление фундаментальных идей, проблематизацию оснований суждений: только так закладывают универсалии научного мышления — понятия, через которые достигается понимание элементов предмета и определяются его границы.
Вместе с тем формально-логические приемы и процедуры способны выполнять эвристическую функцию в ситуации, когда отраслевое юридическое знание «выводится» на общетеоретический уровень — здесь имеют значение индуктивные обобщения, приемы анализа и синтеза, суждения по аналогии и от противного. Они, в частности, необходимы для «встраивания» нового понятия в существующую понятийную «сетку» посредством не только содержательного, но и формально-логического соотнесения с другими понятиями, формирования понятийного «древа» или «ряда».
Лингвистический переворот в науке XX столетия привел к пониманию имманентности языка для познавательной деятельности, к осознанию господства языка над мышлением, к осознанию невозможности исключить языковой фактор, серьезно проблематизировал веру ряда направлений в наличие ценностно «нейтрального», объективного языка науки. Логический «дискурс» основывается на вере в то, что символьный язык логики доступен для любой предметности и, по сути, является прозрачным, ценностно нейтральным, не искажает мышление, не ставит ему рамки, а, напротив, позволяет его выражать адекватно его внутренним структурам. Развитие науки в XX в. серьезно проблематизировало этот «символ веры» логического «дискурса».
Язык ученого правоведения носит хоть и специализированный, но естественный характер — как бы «надстраивается» над языком обыденной коммуникации, что имеет объективные причины. В силу того, что право осуществляет социальное регулирование и внедрено во все социальные институты, необходимые для воспроизводства общества как целого, язык правоведения должен быть в минимальной степени понятен обыденному сознанию, отправляться от языка официального права, основная функция которого понуждать к действию и вносить ценности (морально-практическая). Поэтому язык позитивного права должен быть соразмерен пониманию социального адресата, а позитивное правоведение не может выстраивать свою систему абстракций вне всякой связи с системой положительного права, ее языком.
В языке правоведения, как и в представлениях общественного сознания, огромное количество нестрогих «облаков смыслов», полисемичных терминов, адекватно в языке не выраженных, а контекстуально проявляющихся ценностных полаганий. С таким содержанием формальная логика не умеет работать, она не предназначена для оперирования с такими объектами. Для того чтобы сделать их операбельными, формальной логике требуется их формализовать, строго и статично определить связь между термином и значением, что приводит к многократной редукции, смысловому «обнищанию» юридического языка, исключения значительной части юридического языка из таких логических исследований. Таким образом, у формальной логики имеются ограничения для оперирования с предметом правоведения, имеющие языковые основания.
Значимым для будущего юриста является и понимание значения инструментов формальной логики в историческом и сравнительно-правовом «измерениях». Юрист должен иметь представление о тех логических приемах и/или процедурах, которые являлись господствующими в техниках исследования правовых текстов у глоссаторов и комментаторов, в мышлении юристов рационалистического направления XVII-XVIII вв., в представлениях юристов-позитивистов и представителей социологического правоведения XIX столетия.
Помимо этого, существенное расширение кругозора юриста способно дать исследование формально-логического инструментария, действительно применяемого (а не декларируемого) в судейской и адвокатской аргументации в зале суда в континентальном и англо-американском семействе. Позитивная теория права не может полностью абстрагироваться от юридической практики и соразмерного ей профессионального правосознания, поскольку индивидуальное правовое регулирование неразрывно связано с нормативным, и способно влиять, пусть и опосредовано, на понятийный строй общей теории права. (15-16 ноября 2011г.)