Антон Михайлов →  «Постклассические» атаки на современное правоведение: полемические размышления

Все чаще слышны обвинения «классического» правоведения в том, что оно-де крайне ограниченно способно «описывать антропологическую действительность», в центре которой энергийная деятельность человека. Говорится также о кризисе классической модели субъекта. Основная аргументация сводится к тому, что в западной философии уже давно признано утверждение Ницше о смерти Бога и вполне закономерный тезис о смерти субъекта. Помимо этого, утверждается, что правовые понятия не дают возможности описать динамику живой правовой жизни и совершенно не способны в своем универсализме учитывать цивилизационно-культурную специфику.

Искренне непонятно, на каком основании делается вывод, что юристы обязаны послушно следовать за философией в ее господствующих идеях? Мало ли что в философии умерло или вновь воскресло! Разве юристы не могут сами создавать философские концептуализации, производить значимые для правовой действительности идеи? С каких пор правоведение стало принадлежностью философского знания? Это еще могло бы быть понятно для прежней советской эпохи, когда юристы не обладали – в силу идеологических причин – автономией на освоение философских идей и концепций, но сейчас, когда идеологический диктат единственно верной философии снят, почему юристы должны обнажать свою философскую беспомощность и находить основания своих суждений исключительно в идеях философов?

Причем некоторые ученые-юристы, причисляющие себя к неклассической научной рациональности, не видят, что истоки воззрения, что в основе правоведения непременно должна лежать философия и все философские идеи должны опредмечиваться в правовой доктрине — это сугубо рационалистическая идея Нового времени, наиболее ярко представленная в до боли знакомом российским юристам учении марксизма-ленинизма. Советские юристы, действительно, пытались конкретизировать категории диалектического и исторического материализма; официальная философия давала всем советским юристам методологический фундамент – и всерьез размышлять над ним было излишне. Философия была идеологизирована, учение марксизма-ленинизма воспринималось фундаментом всего научного знания. Но ведь время тоталитарного диктата определенного комплекса идей, вроде как, прошло. Почему мы, ученые-юристы должны относиться к идеям М. Фуко или С.С. Хоружия как к истине, требующей своего разворачивания в предмете правоведения? На каком основании? Мало ли какие концепции выстраиваются в философии; неужели юристы обязаны внимательно следить, что так пишут философы и в случае формирования какого-то влиятельного в интеллектуальных элитах течения сразу же «брать под козырек»?

Я искренне не понимаю такого романтического и, по моим оценкам, весьма наивного отношения к философскому знанию. Давайте посмотрим на историю профессиональной юриспруденции на европейском континенте. Неужели юридические сообщества, деятельность которых положительно оценивалась обществом в те или иные исторические периоды, все такие юридические сообщества имели философское образование и непременно все авангардные течения философской мысли старались освоить и опредметить в понятия правоведения? Неужели римские юристы были хорошими философами? Были ли успешными философами глоссаторы школы Ирнерия, были философами юристы французской гуманистической школы, которые стали поднимать античные рукописи?.. Увлечение юристов философией начинается не ранее школы Г. Гроция. Однако к началу XVII столетия уже существовала мощная профессиональная традиция, которая сформировала и собственный язык, и методы исследования положительного права, и профессиональные юридические тексты и соответствующие социальные институты и практики – и все это было создано без специального исследования философско-правовой проблематики.

Во-вторых, я опять же искренне не понимаю, почему постоянно со стороны сторонников постклассической научной рациональности доносятся стоны о повальном кризисе так называемых «классических» правовых понятий, правоведения? Хорошо, положим, наступил кризис, приближается «конец света» «классического» правоведения… Но Вы покажите нам, юристам, в чем именно кризис, почему это именно так высоко нужно называть именно кризисом. Ведь и в конце 19 столетия тоже писали о кризисе правоведения, но вот ведь в чем беда, это, как правило, пишут ученые, желающие тем самым легитимировать свои построения. Однако для профессиональной юридической традиции мало сказать «Пожар!.. Кризис! Всем слушать мою философскую концепцию!» – требуется показать, что действительно кризис есть, а не постулирован/придуман для собственных целей.

Есть лишь единственный способ обосновать актуальность нового методологического подхода в юриспруденции – показать, что существует целый класс правовых явлений, с которыми имеющийся инструментарий не работает, а эти явления имеют юридическую природу и находятся в предмете правового регулирования, показать, что существующие методы не работают или их применение к новым явлениям порождает неразрешимые в рамках существующего предмета правоведения противоречия. Лично я не вижу другого способа культурно обосновать значимость представления новых методологических подходов и философских построений.

Как же обосновывается переход к новым построениям? Вот-де изменилась объективная правовая действительность, и «классические» понятия не работают – без указания огромного количества неработающих институтов, конструкций и т.п. Однако аргумент «от действительности» в правоведении, по моему глубокому убеждению, неприемлем. Право – это сконструированная действительность, и поэтому, в частности, у правоведения и есть свой предмет. Юристы работают не с объектом в многообразии его конкретно-эмпирических представлений, юристы работают со сконструированными ими абстракциями, т.е. довольно грубыми моделями, которые являют собой либо результат абстрагирования, либо спекуляции, идеализации.

Более того, изменение правовой действительности как некоторой объективности не схватывает основные методологические принципы неклассической научной рациональности. Юристы, придерживающиеся ее подходов, не могут натуралистически обосновывать изменения объекта. Объект существует натуралистическим образом только для классической научной рациональности, он не существует натуральным образом для «постклассики» – нет для нее такого объекта, и поэтому когда, с одной стороны, исповедуют свою принадлежность к неклассическому философскому дискурсу, а, с другой стороны, постоянно кивают в сторону объективной действительности – получается лукавая позиция. По сути, это повторение ошибки Декарта, который от последовательного сомнения и прихода к пониманию невозможности усомниться в сомнении, а значит – для Декарта – в своем существовании, почему-то потом, какими-то неизвестными логике путями, пришел к обоснованию существования Бога. Если для «постклассики» существует интерсубъективный мир, и этот мир – единственная действительность социогуманитаристики, то невозможно обосновывать актуальность собственных построений через аргументы от «объективной действительности».

В-третьих, я искренне удивляюсь тому, что некоторые ученые-юристы не понимают, на мой взгляд, несложных вещей. Первое. С одной стороны, по всей видимости, понимается идея, что мир дан нам в языке, и что языковая его представленность и «чистая» феноменальность – далеко не тождественны. Вместе с тем возникает – вновь и вновь – нестерпимое желание найти такие языковые конструкции, которые схватывают правовую действительность «как она есть на самом деле».

Хотя это, как и много раз прежде в истории правоведения, чистой воды идеологизация, попытка создать зеркальные языковые отражения правовой действительности. Ничем этот тип сознания не отличается от того, чем пытались заниматься просветители, представители социологического правоведения, юристы марксистского направления — которые, вместе с тем, по мнению авангардных юристов современности, находились в представлениях, обусловленных классической научной рациональностью.

Правовая действительность, говорится, ужасно далека от человека. Хорошо, она действительно, далека. Однако важно понимать, что она была сознательно деантропологизирована — потому что право — это не стенографист «жизненного мира» людей, а нормативный регулятор. И как нормативный регулятор оно вынуждено для выполнения своих социальных целей брать людей в качестве лиц, персон, юридически значимых слепков с человека. Все юридические конструкции работают не в антропологическом мире, а в мире абстракций. И это интуитивно понималось теми же римскими юристами, и уже осознанно понималось нашими дореволюционными юристами — у И.А. Покровского есть статья на эту тему.

Невозможно создать действенное правовое регулирование на основе исследования плывущей динамики индивидуального мира каждой личности. Нет, конечно, если ставится цель создать очередную метафизическую концепцию права — то, разумеется, запрета нет, но ведь и ценность теории права всегда в общем-то понималась в ее позитивном значении, способности сформировать универсальные правовые понятия, конкретизации которых возможно применять в качестве нормативных конструкций в юридической практике.

Здесь романтики-философы права упускают из вида то, что очень неплохо изложил В.Г. Марача в своей диссертации. Он пишет: «В интеллектуальной традиции Московского методологического кружка (ММК) о данном различии установок принято говорить как об оппозиции натуралистического и деятельностного подходов. В эпистемологическом плане данная оппозиция трактуется нами как различение двух идущих еще от Аристотеля линий истолкования знания: (1) как «точного» знания, независимого от объекта и проверяемого на достоверность («эпистеме») и (2) как «практического» знания, воздействующего на объект и обладающего «проектным» характером («фронезис», что римляне перевели как prudentia -«рассудительность» — откуда возник и термин jurisprudentia)».

На мой взгляд, представители «постклассической» юриспруденции пытаются на новый лад проделать работу школы естественного права, выразить право как некоторый объект в адекватно выражающих его языковых конструкциях, схватывающих его идею, а суть правоведения, если брать его как социальный институт и соответствующие социальные практики – в знании практическом. Здесь господствует не познавательное, а инженерное отношение к объекту. «Натуралистическое» знание – результат философского, а позже научного видов познания, а правоведение многие сотни лет существовало только в рамках второго типа знания. Оно потому «раскололось» в XVII столетии, что юристы попытались сменить гносеологическую установку, поставили целью выявить право в объективной действительности через разум.
Однако для профессиональных юристов школа естественного права так и осталась школой философии права – поскольку она пыталась работать не в предмете, а в объекте. Ведь для философского и социологического исследования собственно юридический уровень отсутствует – ведь и объект целостен, если его пытаются познать как объект, а не как предмет.

Одним из первых шагов, с которого начинает свой путь по легитимации определенных идей «постклассическое правоведение», является обоснование того, что фундаментальные понятия современной теории права сформировались в эпоху классической научной рациональности как разворачивание ее основных онтологических идей и гносеологических установок. В частности, утверждается, что то же понятие субъекта права основывается на философском понятии субъекта, которое было разработано именно философами Нового времени. На мой взгляд, влияние «классической научной рациональности» на понятийный аппарат профессиональной юриспруденции серьезно преувеличено.

Понятие «субъект» в философии, прежде всего, связано с гносеологическим отношением к действительности, находится в паре с понятием «объект». В профессиональной юриспруденции гносеологическое отношение отнюдь не господствует. Профессиональной юриспруденции в целом и не требуется понятие субъекта, ей достаточно определиться с понятием субъекта правовых отношений, под которым понимается всякое лицо, признаваемое правопорядком в качестве правового деятеля, участника регулируемых правом социальных связей. Здесь нет гносеологического отношения к объекту, речь идет не о познании, а о распределении, движении социальных благ, а эта область гораздо ближе, если хотите, аксиологии, а не гносеологии.

Как у правоведения нет понятия нормы, но есть понятие нормы права, нет понятия отношения, но есть понятие правового отношения, так у нее нет понятия субъекта в философском его понимании как гносеологической категории. И язык нас не должен вводить в заблуждение: понятие субъекта в философии не является родовым для понятия субъекта права в правоведении, понятие отношения в философии не является родовым по отношению к понятию правового отношения. Плохо это или хорошо – это уже другой вопрос. И поэтому прежде чем критиковать философские основания базовых правовых понятий нужно обоснованно показать, что родовые понятия «классической научной рациональности» — субъект, объект и т.п. имеют действительно родовой характер по отношению к понятиям правоведения. Этого представители «постклассического» правоведения не делают с достаточной степенью убедительности, а лишь постулируют. А поскольку это так – то и моим ответом могут быть иные постулаты.